И я, ожесточенно стиснув зубы, поднял голову, пытаясь определить, куда и как мне идти дальше…
То, что я увидел, здорово меня озадачило. Сначала я привстал на цыпочки, а потом поспешно пролез еще несколько метров, стараясь яснее разглядеть в сгущающихся сумерках дальнейший маршрут. Открывшееся зрелище подтвердило мои худшие опасения. Трещина, по которой я шел, резко сужалась и исчезала метрах в сорока от того места, где скала начинала потихоньку выполаживаться, переходя в конце концов в ведущий к вершине скальный гребешок. Снизу эта часть стенки совсем не просматривалась, иначе бы я не оставил в сброшенном в пропасть рюкзаке свои лесенки. Хуже всего было то, что эти последние сорок метров представляли собой предельно сложный участок. С одной стороны, скала здесь была весьма крутой, а с другой – недостаточно гладкой для применения присосок, Лезть по такому месту практически без страховки было страшно даже днем. Ночью же на это мог решиться только натертый айей.
Впрочем, Юкире внизу было, пожалуй, еще хуже.
Осознав это, я почувствовал стыд и полез гораздо быстрее. С каждым метром трещина становилась все уже, выдавливая меня на поверхность. Добравшись до более или менее приличного выступа, я позволил себе истратить еще один заряд, прожигая в граните новое отверстие. После этого я смог стоять, упираясь ногами в скалу и откинувшись на коротком репшнуре. К этому времени я уже порядком устал, и мне потребовалось не меньше пяти минут, чтобы отдышаться и подумать, как двигаться дальше. Теперь положение уже не казалось мне безвыходным. Я мог пролезть тридцать метров с жестко закрепленной здесь веревкой, а потом вплавить еще один крюк и спуститься обратно, чтобы отвязать этот конец.
Начинало смеркаться. Пересчитав оставшиеся клеящиеся крючья, я поправил заплечную сумочку и обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на открывающийся с этой высоты вид. Я уже поднялся достаточно высоко и теперь словно парил над огромным пространством, наполненным холодным и темным воздухом и разрываемым тяжелым стуком вбиваемых в гору выстрелов. Далеко внизу я видел покрытый тьмой горный хребет, вздымающийся над морем просевших вниз облаков. А прямо передо мной тянулись из-за далеких вершин, словно пальцы Бога, несколько тонких оранжевых лучей. Я еще успел подумать, что далеко не все из собравшихся сегодня на горе встретят завтра восход. И в это время внизу рвануло.
Ослепительная голубая вспышка разорвала сгустившийся подо мной мрак, а потом ударила звуковая волна, и тяжелое эхо пошло плясать по окрестным горам.
– Юк… – сказал я шепотом, чувствуя в потрясении, как скала медленно трогается с места и, набирая обороты, начинает вращаться под моими ногами. – Как же так? Юк!
Эхо затихало, растворяясь в ущельях. Ветер свистел, разбиваясь о холодный камень. У маленького черного броневика на перевале вспыхнул и заметался фальшфейер. В уголках глаз у меня выступили слезы. И разом стало нечем дышать.
– Юк… – снова прошептал я, чувствуя, что не в силах произнести больше ни слова. И, не сдержавшись, зарыдал.
Я стоял на скале, втыкая в углы глаз пальцы, зажимая себе рот, и слезы текли по щекам, срываясь с них в пропасть. Крупная дрожь била мгновенно ставшее ватным тело, словно кто-то невидимый тряс меня, схватив за плечи. Я понимал, что все кончилось, взорвалось, погибло, что Юкиры теперь больше нет и никогда не будет, что он навсегда остался внизу, на том гребне, куда привел его я. Привел и бросил одного.
– Суки! – прошептал я, слабо понимая, кого имею в виду. – Юкира…
Надо было идти.
Автоматически сняв и размотав веревку, я прощелкнул петлю на одном ее конце в ушной карабин вплавленного крюка, а другой конец закрепил на груди. Мышцы, пока я стоял, успели одеревенеть, но я все-таки нащупал пальцами зацепку и поставил ногу на крохотный выступ.
– Суки…
Я обдирал пальцы, нашаривая едва заметные выступы, подтягивался, упирал ногу, выжимался, сажал крюк, прощелкивал веревку, снова находил выступ, снова выжимался и снова сажал крюк. Слезы душили меня. Я лез, как робот, механически повторяя одни и те же движения, вслепую нащупывая путь, а в голове, словно заевшая запись, билась короткая и нелепая мысль: "Ты привел его сюда. Ты привел его сюда. Что ты скажешь теперь Амалазунте?"
О! Я знал, что скажу Амалазунте. Я хорошо представлял себе, что я ей скажу. Я много должен был ей сказать. И я не сомневался, что скажу ей все, что должен. Если, конечно, мы встретимся.
Если мы встретимся!
Нога моя соскользнула с ненадежной опоры, пальцы мигом слетели с очередного миниатюрного выступчика, и я, не успев даже охнуть, сорвался и полетел в пропасть.
Сон мой, страшный мой сон, мучивший меня в первые дни после приезда сюда, теперь разворачивался наяву, и я, обдирая колени и локти о жесткую скалу, слышал и чувствовал короткие рывки, когда веревка натягивалась на очередном крюке, и снова летел в свободном падении, сопровождаемый отчетливым
Ногами я задел за какой-то выступ. От сильного удара меня развернуло и завертело, и теперь я, падая, беспорядочно бился о камень, а потом меня рвануло так, что затрещала грудная клетка, и последней моей мыслью перед тем, как что-то врезалось мне в голову и я потерял сознание, была испуганная мысль о сердце…
Придя в себя, я долго не мог понять, где я. Боли я сначала не чувствовал. Тело было вялым и неподвижным, и только через несколько минут я смог поднять руку и ощупать предмет, трущийся о мою щеку.
Это оказалась веревка. Я висел на веревке, и вокруг была ночь. Вокруг была ночь, я висел на веревке, прощелкнутой в карабин, и это означало, что я в горах. Судя по холодному чистому воздуху, я был на Земле. Надо было только понять, в Гималаях я или в Альпах. И еще – почему меня не сняла спас-служба. Что-то, наверное, случилось с передатчиком. Но это не страшно. Главное, что я жив и теперь смогу дождаться рассвета. Вот только с кем я ходил наверх? Этого я никак не мог вспомнить.
Луна над головой била слишком крупная. В ее свете была видна отвесная скала, горы, торчащие из облаков, и совсем недалеко надо мной заснеженная вершина. Я с трудом снова поднял руку и ощупал голову. Вязаная шапочка амортизатора была мокрой и липкой. Я лизнул пальцы и почувствовал вкус крови. "Сильно, однако, досталось, – подумал я. – Вспомнить бы, с кем я ходил?"
Теперь я уже чувствовал боль в правом плече и левом бедре. Вероятно, когда я падал, меня било о скалу. Я осторожно пошевелил рукой, а потом ногой. Похоже, что переломов не было. Сильнее всего досталось голове. Видимо, уже после того, как сорвало каску…
Где-то неподалеку я услышал тихие голоса. Судя по всему, это наконец прибыли спасатели. Я прочистил горло, собираясь закричать, и неосознанно взялся рукой за неисправный передатчик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
То, что я увидел, здорово меня озадачило. Сначала я привстал на цыпочки, а потом поспешно пролез еще несколько метров, стараясь яснее разглядеть в сгущающихся сумерках дальнейший маршрут. Открывшееся зрелище подтвердило мои худшие опасения. Трещина, по которой я шел, резко сужалась и исчезала метрах в сорока от того места, где скала начинала потихоньку выполаживаться, переходя в конце концов в ведущий к вершине скальный гребешок. Снизу эта часть стенки совсем не просматривалась, иначе бы я не оставил в сброшенном в пропасть рюкзаке свои лесенки. Хуже всего было то, что эти последние сорок метров представляли собой предельно сложный участок. С одной стороны, скала здесь была весьма крутой, а с другой – недостаточно гладкой для применения присосок, Лезть по такому месту практически без страховки было страшно даже днем. Ночью же на это мог решиться только натертый айей.
Впрочем, Юкире внизу было, пожалуй, еще хуже.
Осознав это, я почувствовал стыд и полез гораздо быстрее. С каждым метром трещина становилась все уже, выдавливая меня на поверхность. Добравшись до более или менее приличного выступа, я позволил себе истратить еще один заряд, прожигая в граните новое отверстие. После этого я смог стоять, упираясь ногами в скалу и откинувшись на коротком репшнуре. К этому времени я уже порядком устал, и мне потребовалось не меньше пяти минут, чтобы отдышаться и подумать, как двигаться дальше. Теперь положение уже не казалось мне безвыходным. Я мог пролезть тридцать метров с жестко закрепленной здесь веревкой, а потом вплавить еще один крюк и спуститься обратно, чтобы отвязать этот конец.
Начинало смеркаться. Пересчитав оставшиеся клеящиеся крючья, я поправил заплечную сумочку и обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на открывающийся с этой высоты вид. Я уже поднялся достаточно высоко и теперь словно парил над огромным пространством, наполненным холодным и темным воздухом и разрываемым тяжелым стуком вбиваемых в гору выстрелов. Далеко внизу я видел покрытый тьмой горный хребет, вздымающийся над морем просевших вниз облаков. А прямо передо мной тянулись из-за далеких вершин, словно пальцы Бога, несколько тонких оранжевых лучей. Я еще успел подумать, что далеко не все из собравшихся сегодня на горе встретят завтра восход. И в это время внизу рвануло.
Ослепительная голубая вспышка разорвала сгустившийся подо мной мрак, а потом ударила звуковая волна, и тяжелое эхо пошло плясать по окрестным горам.
– Юк… – сказал я шепотом, чувствуя в потрясении, как скала медленно трогается с места и, набирая обороты, начинает вращаться под моими ногами. – Как же так? Юк!
Эхо затихало, растворяясь в ущельях. Ветер свистел, разбиваясь о холодный камень. У маленького черного броневика на перевале вспыхнул и заметался фальшфейер. В уголках глаз у меня выступили слезы. И разом стало нечем дышать.
– Юк… – снова прошептал я, чувствуя, что не в силах произнести больше ни слова. И, не сдержавшись, зарыдал.
Я стоял на скале, втыкая в углы глаз пальцы, зажимая себе рот, и слезы текли по щекам, срываясь с них в пропасть. Крупная дрожь била мгновенно ставшее ватным тело, словно кто-то невидимый тряс меня, схватив за плечи. Я понимал, что все кончилось, взорвалось, погибло, что Юкиры теперь больше нет и никогда не будет, что он навсегда остался внизу, на том гребне, куда привел его я. Привел и бросил одного.
– Суки! – прошептал я, слабо понимая, кого имею в виду. – Юкира…
Надо было идти.
Автоматически сняв и размотав веревку, я прощелкнул петлю на одном ее конце в ушной карабин вплавленного крюка, а другой конец закрепил на груди. Мышцы, пока я стоял, успели одеревенеть, но я все-таки нащупал пальцами зацепку и поставил ногу на крохотный выступ.
– Суки…
Я обдирал пальцы, нашаривая едва заметные выступы, подтягивался, упирал ногу, выжимался, сажал крюк, прощелкивал веревку, снова находил выступ, снова выжимался и снова сажал крюк. Слезы душили меня. Я лез, как робот, механически повторяя одни и те же движения, вслепую нащупывая путь, а в голове, словно заевшая запись, билась короткая и нелепая мысль: "Ты привел его сюда. Ты привел его сюда. Что ты скажешь теперь Амалазунте?"
О! Я знал, что скажу Амалазунте. Я хорошо представлял себе, что я ей скажу. Я много должен был ей сказать. И я не сомневался, что скажу ей все, что должен. Если, конечно, мы встретимся.
Если мы встретимся!
Нога моя соскользнула с ненадежной опоры, пальцы мигом слетели с очередного миниатюрного выступчика, и я, не успев даже охнуть, сорвался и полетел в пропасть.
Сон мой, страшный мой сон, мучивший меня в первые дни после приезда сюда, теперь разворачивался наяву, и я, обдирая колени и локти о жесткую скалу, слышал и чувствовал короткие рывки, когда веревка натягивалась на очередном крюке, и снова летел в свободном падении, сопровождаемый отчетливым
Ногами я задел за какой-то выступ. От сильного удара меня развернуло и завертело, и теперь я, падая, беспорядочно бился о камень, а потом меня рвануло так, что затрещала грудная клетка, и последней моей мыслью перед тем, как что-то врезалось мне в голову и я потерял сознание, была испуганная мысль о сердце…
Придя в себя, я долго не мог понять, где я. Боли я сначала не чувствовал. Тело было вялым и неподвижным, и только через несколько минут я смог поднять руку и ощупать предмет, трущийся о мою щеку.
Это оказалась веревка. Я висел на веревке, и вокруг была ночь. Вокруг была ночь, я висел на веревке, прощелкнутой в карабин, и это означало, что я в горах. Судя по холодному чистому воздуху, я был на Земле. Надо было только понять, в Гималаях я или в Альпах. И еще – почему меня не сняла спас-служба. Что-то, наверное, случилось с передатчиком. Но это не страшно. Главное, что я жив и теперь смогу дождаться рассвета. Вот только с кем я ходил наверх? Этого я никак не мог вспомнить.
Луна над головой била слишком крупная. В ее свете была видна отвесная скала, горы, торчащие из облаков, и совсем недалеко надо мной заснеженная вершина. Я с трудом снова поднял руку и ощупал голову. Вязаная шапочка амортизатора была мокрой и липкой. Я лизнул пальцы и почувствовал вкус крови. "Сильно, однако, досталось, – подумал я. – Вспомнить бы, с кем я ходил?"
Теперь я уже чувствовал боль в правом плече и левом бедре. Вероятно, когда я падал, меня било о скалу. Я осторожно пошевелил рукой, а потом ногой. Похоже, что переломов не было. Сильнее всего досталось голове. Видимо, уже после того, как сорвало каску…
Где-то неподалеку я услышал тихие голоса. Судя по всему, это наконец прибыли спасатели. Я прочистил горло, собираясь закричать, и неосознанно взялся рукой за неисправный передатчик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93