Но если она не захочет остаться с вами, то и не останется.
– Хорошо.
– О'кей. Я просто хотел, чтобы вы все поняли.
– Я понял.
– Теперь о вознаграждении, которое мне обещали. Я ожидаю его, независимо от того, останется ваша дочь с вами, или нет.
– Тысяча долларов ваша, мистер Геллер.
– Я заработал эти деньги, мистер Петерсен. Как вы говорили, я побывал среди волков.
– Деньги ваши, никаких возражений. Я благодарен вам.
– Ну, тогда все о'кей. Где мы встретимся?
И мы договорились о времени и месте встречи на следующий день. А сейчас девушка, сидящая напротив меня и поедающая сдобную ватрушку мистера Биньона, все еще называла меня Джимом.
Я оттягивал момент, чтобы сообщить, кто я на самом деле. Почему-то не мог заставить себя пойти на риск и увидеть разочарование, а может, даже отвращение в этих больших и милых карих глазах.
Около девяти мы были в моей кровати Мерфи, обнявшись в темноте, я задернул занавеси, чтобы даже вспышки неона не могли проникнуть в комнату.
– Дорогая, помнишь, я говорил тебе, что ты должна поехать домой и встретиться со своим отцом? – спросил осторожно я.
– Да. Мы поедем завтра?
– Сначала я должен тебе кое-что сообщить о себе.
– О себе?
Я подождал, давая ей возможность что-нибудь сказать, но она молчала.
– Луиза, мне не легко говорить. Я не Джимми Лоуренс.
Она по-прежнему ничего не сказала, но и не отпрянула от меня. Она прижималась ко мне. Ее дыхание было спокойным, легким.
– Я тот парень, чье имя значится на двери. Я Натан Геллер.
– Я знаю, – сказала она.
– Знаешь?
– Я родом с фермы, Джим, извини, Натан, но родилась не на сеновале.
– Откуда ты знаешь?
– Когда ты ушел, я заглянула в ящики твоего стола и в картотеку. Там нашла твою фотографию с красивой девушкой на выставке. И несколько вырезок о судебном процессе с твоим снимком и твоим именем под ним.
– Черт. Почему же ты не взбешена?
– Я взбешена. – Она произнесла это так, словно просила передать соль за столом.
– Но почему ты так спокойно говоришь об этом?
– Я простила тебя, Джим... Натан.
– Лучше, Нат. Но...
– Как-то раньше я тебя спрашивала... Нат. Спрошу снова. Я ведь с тобой теперь, так?
– Ты со мной, что бы ни случилось...
– Тогда какое имеет значение твое настоящее имя или то, что ты появился в банде, выслеживая меня?
– Ты... ты знаешь, что я выслеживал тебя? Как ты догадалась об этом?
– У тебя на столе лежит моя фотография. Мой муж нанял тебя, чтобы найти меня?
– Нет, твой отец.
– Папа дал тебе это фото?
– Да.
– Он действительно хочет снова видеть меня?
– Хочет, говорит, что у него плохо со здоровьем... Он мне говорил об этом, и о том, что у него хорошая пенсия, чтобы вдвоем прожить на нее. Он продал свою ферму и купил дом в Де Кальб, где ты можешь остаться, если захочешь...
– Мой отец продал свою ферму? Никогда не подумала бы, что он пойдет на это...
– Луиза, он стар, говорил, что хочет сейчас получить второй шанс с тобой. Сделать это ради тебя, чувствуя свою вину за то, что был груб с тобой в детстве.
– Он бил меня ремнем.
– Знаю. Если не хочешь видеть его, то можешь и не встречаться с ним.
– Не думаю, что я хочу жить с ним. Но дело не в этом.
– Не беспокойся, я же говорил, мы устроим тебя здесь, в этом городе.
– Твоей секретаршей?
– Если не найдем ничего лучше, то почему бы и нет? Жалованье, правда, будет не слишком большим, но ты, наверное, поняла, что твой будущий босс добрый малый.
Она прижалась ко мне.
– Я люблю босса.
И мы занялись любовью...
На следующий день я снова был в дороге в «Аубурне», довольный, что не надо слушать чтение щитов «Бурма шейв» и гимны, и что не угрожает народная музыка. На этот раз рядом со мной сидела молодая и красивая женщина, и одета она была не в цветастый балахон. Первое, что я сделал этим утром, отвел Луизу на «Маршал Филдс» и купил ей желто-белое платье с маленьким белым воротничком и кружевной отделкой на коротких рукавах. Завтра, после того, как я получу от ее старика обещанную тысячу, мы обновим гардероб Луизы.
Конечно, я утаил от нее, что должен получить вознаграждение от ее отца. Возможно, это и не заденет ее, но кто знает? Она ведь была не из Чикаго.
Около часа мы ехали на запад, потом увидели щит с надписью: «Добро пожаловать в Де Кальб – всемирную столицу колючей проволоки». Мы ехали через маленький тихий городок, словно кирпичный оазис в пустыне кукурузы, направляясь в Хопкинс-Парк, с буйной, пышной растительностью, с множеством деревьев. Сегодня, в субботний день, здесь было полно народу: скамейки были заняты семьями, выбравшимися на пикник, все жевали, разложив свои корзинки с провизией на клетчатых скатертях на траве; тут же находились плавательный бассейн с трамплином для прыжков в воду и купальня. Особенно много было детей, которые шныряли тут и там в ярких, разноцветных купальных костюмах, создавая впечатление летней пестроты красок. Стоял август, впереди начало учебного года. Отчаянные деньки. Лето стремительно убегало.
Тут была и сцена в виде раковины для оркестра. Мы с Луизой обошли ее, держась за руки. Если ее отец увидит нас, это может вызвать у него раздражение – человек, которого он нанял, нахальничал с его дочерью, и все такое. Но она нуждалась в поддержке, и я хотел ей в этом помочь. В конце концов Петерсен для меня – это человек, который бил свою маленькую дочь, и он мне должен был тысячу баксов.
Мы пришли немного раньше условленного времени.
Я купил поп-корн у старика с тележкой, мы разделили пакетик и сели на скамейку перед оркестровой раковиной, образовав аудиторию из двух человек, словно дожидающихся, когда начнется какое-нибудь представление. До нас долетали визги ребятишек, плещущихся в бассейне. Левее, под деревом, на траве сидела молодая женщина, читала журнал и присматривала глазом за своим маленьким мальчиком, который играл с терьером, кидая ему палку.
Луиза сказала:
– Постараюсь наладить отношения с отцом, но мне хотелось бы вернуться с тобой в город. Надеюсь заключить мир с отцом, но я хочу тебя, Джим.
Я улыбнулся ей.
– Я не Джим, помни.
Она улыбнулась в ответ.
– Ты всегда будешь для меня Джимом. Мы сидели на скамейке, теперь уже не держась за руки, но достаточно близко, чтобы чувствовать друг друга, сидели, радуясь смеху ребятишек и лаю собачки. Я взглянул на часы, когда вдруг услышал чей-то голос:
– Луиза! Луиза!
Я обернулся – в поросшем травкой проходе между пустых скамеек стоял Петерсен, его красные от слез глаза глубоко запали на обветренном лице.
Он был в том же темно-коричневом костюме, в котором приходил в мой офис. Руки держал за спиной, наклонившись вперед, словно человек, готовый вот-вот упасть вниз лицом. Скамейки были немного наклонены в сторону оркестровой раковины, и это усиливало эффект. На его лице блуждала тень улыбки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
– Хорошо.
– О'кей. Я просто хотел, чтобы вы все поняли.
– Я понял.
– Теперь о вознаграждении, которое мне обещали. Я ожидаю его, независимо от того, останется ваша дочь с вами, или нет.
– Тысяча долларов ваша, мистер Геллер.
– Я заработал эти деньги, мистер Петерсен. Как вы говорили, я побывал среди волков.
– Деньги ваши, никаких возражений. Я благодарен вам.
– Ну, тогда все о'кей. Где мы встретимся?
И мы договорились о времени и месте встречи на следующий день. А сейчас девушка, сидящая напротив меня и поедающая сдобную ватрушку мистера Биньона, все еще называла меня Джимом.
Я оттягивал момент, чтобы сообщить, кто я на самом деле. Почему-то не мог заставить себя пойти на риск и увидеть разочарование, а может, даже отвращение в этих больших и милых карих глазах.
Около девяти мы были в моей кровати Мерфи, обнявшись в темноте, я задернул занавеси, чтобы даже вспышки неона не могли проникнуть в комнату.
– Дорогая, помнишь, я говорил тебе, что ты должна поехать домой и встретиться со своим отцом? – спросил осторожно я.
– Да. Мы поедем завтра?
– Сначала я должен тебе кое-что сообщить о себе.
– О себе?
Я подождал, давая ей возможность что-нибудь сказать, но она молчала.
– Луиза, мне не легко говорить. Я не Джимми Лоуренс.
Она по-прежнему ничего не сказала, но и не отпрянула от меня. Она прижималась ко мне. Ее дыхание было спокойным, легким.
– Я тот парень, чье имя значится на двери. Я Натан Геллер.
– Я знаю, – сказала она.
– Знаешь?
– Я родом с фермы, Джим, извини, Натан, но родилась не на сеновале.
– Откуда ты знаешь?
– Когда ты ушел, я заглянула в ящики твоего стола и в картотеку. Там нашла твою фотографию с красивой девушкой на выставке. И несколько вырезок о судебном процессе с твоим снимком и твоим именем под ним.
– Черт. Почему же ты не взбешена?
– Я взбешена. – Она произнесла это так, словно просила передать соль за столом.
– Но почему ты так спокойно говоришь об этом?
– Я простила тебя, Джим... Натан.
– Лучше, Нат. Но...
– Как-то раньше я тебя спрашивала... Нат. Спрошу снова. Я ведь с тобой теперь, так?
– Ты со мной, что бы ни случилось...
– Тогда какое имеет значение твое настоящее имя или то, что ты появился в банде, выслеживая меня?
– Ты... ты знаешь, что я выслеживал тебя? Как ты догадалась об этом?
– У тебя на столе лежит моя фотография. Мой муж нанял тебя, чтобы найти меня?
– Нет, твой отец.
– Папа дал тебе это фото?
– Да.
– Он действительно хочет снова видеть меня?
– Хочет, говорит, что у него плохо со здоровьем... Он мне говорил об этом, и о том, что у него хорошая пенсия, чтобы вдвоем прожить на нее. Он продал свою ферму и купил дом в Де Кальб, где ты можешь остаться, если захочешь...
– Мой отец продал свою ферму? Никогда не подумала бы, что он пойдет на это...
– Луиза, он стар, говорил, что хочет сейчас получить второй шанс с тобой. Сделать это ради тебя, чувствуя свою вину за то, что был груб с тобой в детстве.
– Он бил меня ремнем.
– Знаю. Если не хочешь видеть его, то можешь и не встречаться с ним.
– Не думаю, что я хочу жить с ним. Но дело не в этом.
– Не беспокойся, я же говорил, мы устроим тебя здесь, в этом городе.
– Твоей секретаршей?
– Если не найдем ничего лучше, то почему бы и нет? Жалованье, правда, будет не слишком большим, но ты, наверное, поняла, что твой будущий босс добрый малый.
Она прижалась ко мне.
– Я люблю босса.
И мы занялись любовью...
На следующий день я снова был в дороге в «Аубурне», довольный, что не надо слушать чтение щитов «Бурма шейв» и гимны, и что не угрожает народная музыка. На этот раз рядом со мной сидела молодая и красивая женщина, и одета она была не в цветастый балахон. Первое, что я сделал этим утром, отвел Луизу на «Маршал Филдс» и купил ей желто-белое платье с маленьким белым воротничком и кружевной отделкой на коротких рукавах. Завтра, после того, как я получу от ее старика обещанную тысячу, мы обновим гардероб Луизы.
Конечно, я утаил от нее, что должен получить вознаграждение от ее отца. Возможно, это и не заденет ее, но кто знает? Она ведь была не из Чикаго.
Около часа мы ехали на запад, потом увидели щит с надписью: «Добро пожаловать в Де Кальб – всемирную столицу колючей проволоки». Мы ехали через маленький тихий городок, словно кирпичный оазис в пустыне кукурузы, направляясь в Хопкинс-Парк, с буйной, пышной растительностью, с множеством деревьев. Сегодня, в субботний день, здесь было полно народу: скамейки были заняты семьями, выбравшимися на пикник, все жевали, разложив свои корзинки с провизией на клетчатых скатертях на траве; тут же находились плавательный бассейн с трамплином для прыжков в воду и купальня. Особенно много было детей, которые шныряли тут и там в ярких, разноцветных купальных костюмах, создавая впечатление летней пестроты красок. Стоял август, впереди начало учебного года. Отчаянные деньки. Лето стремительно убегало.
Тут была и сцена в виде раковины для оркестра. Мы с Луизой обошли ее, держась за руки. Если ее отец увидит нас, это может вызвать у него раздражение – человек, которого он нанял, нахальничал с его дочерью, и все такое. Но она нуждалась в поддержке, и я хотел ей в этом помочь. В конце концов Петерсен для меня – это человек, который бил свою маленькую дочь, и он мне должен был тысячу баксов.
Мы пришли немного раньше условленного времени.
Я купил поп-корн у старика с тележкой, мы разделили пакетик и сели на скамейку перед оркестровой раковиной, образовав аудиторию из двух человек, словно дожидающихся, когда начнется какое-нибудь представление. До нас долетали визги ребятишек, плещущихся в бассейне. Левее, под деревом, на траве сидела молодая женщина, читала журнал и присматривала глазом за своим маленьким мальчиком, который играл с терьером, кидая ему палку.
Луиза сказала:
– Постараюсь наладить отношения с отцом, но мне хотелось бы вернуться с тобой в город. Надеюсь заключить мир с отцом, но я хочу тебя, Джим.
Я улыбнулся ей.
– Я не Джим, помни.
Она улыбнулась в ответ.
– Ты всегда будешь для меня Джимом. Мы сидели на скамейке, теперь уже не держась за руки, но достаточно близко, чтобы чувствовать друг друга, сидели, радуясь смеху ребятишек и лаю собачки. Я взглянул на часы, когда вдруг услышал чей-то голос:
– Луиза! Луиза!
Я обернулся – в поросшем травкой проходе между пустых скамеек стоял Петерсен, его красные от слез глаза глубоко запали на обветренном лице.
Он был в том же темно-коричневом костюме, в котором приходил в мой офис. Руки держал за спиной, наклонившись вперед, словно человек, готовый вот-вот упасть вниз лицом. Скамейки были немного наклонены в сторону оркестровой раковины, и это усиливало эффект. На его лице блуждала тень улыбки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91