Лицо Мэри Эллен едва светилось за густой завесой волос.
— До чего же глупые взаимоотношения, — сказала она.
— Ты имеешь в виду наши?
— Мы женаты уже двенадцать лет. А жили вместе всего-то два года.
Впервые за Бог знает сколько лет мы поехали куда-то втроем. Почему?
Вино придало мне излишней самоуверенности.
— Хочешь, изменим все?
Мэри Эллен коснулась моей руки своими отлично отманикюренными ногтями.
— Нет, — сказала она. — Из-за Фрэнки, так ведь?
— Из-за Фрэнки, — подтвердил я.
Да, так оно и было. Фрэнки жила меж нами, укрепляя нашу любовь. Если бы мы стали парой, совершающей яхтенные прогулки, то укреплять оставалось бы разве что неприязнь. Но каждый из нас жил своей жизнью, смиряясь с отсутствием другого. Воспитание Фрэнки, вероятно, не было традиционным, но, кажется, и не повредило ей.
Мэри Эллен так сжала мою руку, что я ощутил обручальное кольцо, которое купил ей в Арубе, с дешевым изумрудом, размером с таблетку, ныне окруженным бриллиантами.
— Должны ли мы что-нибудь менять? — сказала она.
Лицо Мэри Эллен, освещенное луной, было совсем рядом. Я поцеловал ее в губы. Она нежно ответила на поцелуй. Мгновение мы были так близки, как когда-то в Венесуэле.
— Идем.
Мэри Эллен встала, прихватив бутылку за горлышко. Я последовал за ней в ее комнату. Зашуршала, спадая на пол, одежда. В сетку, натянутую на окно, бились мотыльки.
На следующее утро, когда мы, обнявшись, нежились в постели в жарких лучах солнца, пробивавшихся сквозь шторы, зазвонил телефон. Вызывал офис Мэри Эллен. Полчаса спустя она уже была на пути в Лондон. Все осталось по-прежнему.
Я допил первую банку пива и, не отрывая глаз от обоев, приступил ко второй. Спрашивал себя, не спуститься ли мне в бар отеля в поисках новых сведений и действий. Внутренняя борьба была в самом разгаре, когда зазвонил телефон. Я схватил трубку. Сердце колотилось слишком сильно.
— Эй! — сказал голос в трубке. Он принадлежал капитану Калликратидису. — Я не прочь поговорить с вами.
— О чем?
— Об освобождении меня от ответственности.
Я с облегчением вздохнул.
— Сейчас?
— Да нет. Я сосну. Завтра утром в семь, идет?
— Идет.
— Спокойной ночи, — сказал Калликратидис.
Теперь, когда мы были по одну сторону, он соблюдал тонкости этикета.
Этой ночью мой сон был крепок. В шесть часов утра я поднялся с кровати, принял душ и — в завтраке мне было отказано — вскочил в такси.
Стояло чудесное голубое утро. Благодаря ему даже Кардифф выглядел многообещающе. В такое утро легко было поверить, что Спиро Калликратидис разгласит информацию на «Трэнспортс Дренек» и «Данби Фрейт» и мы получим полномочия и предписания, которые позволят нам выявить подкупленных инспекторов и нечестные верфи, скатать весь этот грязный ковер и вывалить его на покрытые шелком колени господина Артура Креспи.
Груды угля отсвечивали на солнце синью, а металлический лом горел пурпуром, как императорская мантия. Мы въехали в портовые ворота.
— Черт побери! — воскликнул таксист. — Что еще там такое?
Территория перед нами представляла собой тусклое осушенное прибрежное болото, окруженное вышками и силосными башнями. Верхние конструкции судов торчали из портового бассейна, блистая на низком солнце, словно драгоценности. Над одним из судов чистую утреннюю голубизну неба запятнали клубы дыма. Это был «Милгон Свон».
— Скорей! — сказал я, словно каркнул.
Машина рванула вперед.
Дым поднимался над той частью судна, где расположены каюты. На набережной, весело мигая синими проблесковыми огнями, стояли две пожарные машины. С двух вытянутых лестниц поливали водой надстройку судна. Я вышел из такси. В воздухе резко пахло горящей краской, нефтью, резиной, раскаленным металлом.
Двое из экипажа неподвижно стояли и наблюдали.
— Что случилось? — спросил я.
— Каюты взлетели на воздух, — сказал один. Он был лыс и, похоже, вовсе не обеспокоен тем, что его судно горит.
— Где начался пожар?
— В капитанской каюте. У этого слабоумного, мертвецки пьяного артиста. А вам-то зачем знать? — посмотрел он на меня.
Я изобразил на своем растерянном лице вымученную улыбку.
— Все любят смотреть на огонь, — сказал я и отошел.
Дым рассеивался, оставляя над окнами черные как бы надбровные дуги. Пожарные спустились с лестниц. Два человека в дыхательных аппаратах и неуклюжих тяжелых ботинках взобрались на палубу и исчезли в дверях.
— Там есть кто-нибудь? — спросил я пожарного.
Он тяжело повернулся. Под его глазами виднелись темные мешки.
Я знал ответ еще до того, как он заговорил.
— Капитан.
— У него есть шансы?
Пожарный перевел взгляд на клубы дыма, ползущие из окон позади капитанского мостика.
— Не такие большие, — сказал он. — Вовсе не такие большие. Вы журналист?
Я достал из бумажника свою карточку. Это Джастин сочинил ее для меня. Завитушек на ней было больше, чем на двадцатифунтовой банкноте. Карточка гласила: «Господин Сэвидж. Специальный следователь компании „Ллойд“. Лондон». Документ был фиктивным, но производил впечатление на таких людей, словно пожар.
— Там только он один?
— Только капитан.
Мы ждали. Дым становился все менее густым и наконец иссяк. Слышалось потрескивание радио. Машина «скорой помощи», стоявшая возле пожарных автомобилей, распахнула свои задние дверцы. На палубе показались люди в дыхательных аппаратах. Они несли носилки, на которых лежало нечто, прикрытое одеялом. Почувствовался запах как бы топленого сала и сгоревшей одежды.
— Вот он, — сказал пожарный. — Бедняга.
Врач «скорой помощи» протрусил к носилкам и принял эстафету от пожарных. Один из них, в дыхательном аппарате, стянул свою маску, шатаясь, подошел к кромке набережной и склонился над полоской воды меж парапетом и бортом судна: его вырвало. Напарник был уже без маски.
— Напился, — сказал он. — Там стояли две бутылки из-под джина.
«Мне нельзя алкоголя: желудок барахлит», — припомнились мне слова Калликратидиса.
Я пошел прочь и сел в такси. Голова трещала. Я был рад, что так и не удалось позавтракать. Капитан Калликратидис напился и проявил беспечность в очень благоприятный для владельцев «Поиссон де Аврил» момент. За портовыми подъемными кранами поднималось солнце и день становился все жарче. Но меня так знобило, что волосы на теле встали дыбом. Если капитан Калликратидис был убит, то, наверное, для того, чтобы заставить его окончательно замолчать.
Но не исключено, что — лишь затем, дабы предотвратить конкретно его разговор со Миком Сэвиджем.
У меня вдруг пересохло во рту и зазвенело в ушах, а мир наполнился черными враждебными взглядами. Я ощущал их, садясь в лондонский поезд. Они преследовали меня и в Паддингтоне, и по дороге в отель. «Прекрати! — говорил я сам себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85