Конечно, она баловала его, была с ним ласкова, сердечна, но ему все было мало. Он хотел владеть ее сердцем безраздельно… Наверное, по этому все в его жизни пошло наперекосяк. Относись он к матери спокойнее, он не стал бы так ее ревновать к ее многочисленным мужчинам, к ее приемной дочери, он не стал бы совершать глупые поступки лишь для того, чтобы привлечь к себе ее внимание…
Первый раз его забрали в милицию, когда он учился на первом курсе института. Он подрался со своим однокурсником из-за какой-то ерунды, тогда он был на взводе, потому что мать устроила в честь Ленки грандиозный прием — девочка, видите ли, экстерном окончила художественную школу. На втором курсе его замели за кражу. На третьем за пьяный дебош в ресторане. Всякий раз мать его отмазывала, вызволяя из ментовки при помощи своих высокопоставленных поклонников. Но в один далеко не прекрасный день она сказала: «Вляпаешься еще раз, будешь выпутываться сам!». Он вляпался через пол года, а сам выпутаться не смог — ему предъявили обвинение по статье «разбойное нападение» и грозили посадить на семь лет. Все ждали («разбойник» в первую очередь), что Элеонора вытащит сына и на этот раз, но не дождались. Элеонора Новицкая никогда не меняла своих решений. В итоге Эдуард загремел на три года в колонию общего режима… Но мать отвернулась от него гораздо позже… А тогда она исправно посылала ему передачки, писала письма и даже приезжала на свидания. Но когда его выпустили, она предупредила: «Вляпаешься еще раз — и ты мне больше не сын!». Эдик заверил матушку, что заключение его многому научило, и больше он за решетку не хочет…
Дальше все в его жизни пошло более-менее гладко. Он устроился на работу, женился на скромной девушке, которая родила ему детишек-погодок Дениску и Ефросинью (на этом имени настояла Элеонора), обзавелся квартиркой, но, не прожив с семьей и пяти лет, загремел опять. По глупости загремел. Толкнул на улице одного пьяного приставалу, а тот взял да упал, и так неудачно, что умер на месте, стукнувшись виском о чугунную урну.
Другой бы на месте Эдика мог отделаться двумя годами, ну тремя, а ранее судимому Новицкому впаяли по полной — восемь лет. Вот тогда мать от него и отвернулась. Ей ничего не оставалось делать — ведь она никогда не меняла своих решений!
Через два года умерла его жена, как потом выяснилось, от вины и вина, и Элеонора прибрала внуков к рукам, для начала лишив сына родительских прав, а потом категорически запретив ему с ними видеться. Так он при живой матери и детях остался один-одинешенек…
Эдуард Петрович встряхнулся, как собака, только что выбравшаяся из воды, отшвыривая вместо влаги теребящие сердце воспоминания, вытер платком вспотевший лоб, вдохнул. Та-ак, успокоился. Хорошо. Теперь надо заняться делами. Он потянулся к телефону, но, узрев на столе груду пластика, громко крикнул:
— Эй, кто там есть!
В кабинет тут же влетел услужливый Андрюха.
— Проводил? — спросил Эдуард Петрович у вошедшего.
— Ага. И ребятам все передал.
— Хорошо. Теперь вот что… — Он повертел на пальце свой перстень, подумал, потом решительно сказал. — Наведайся с ребятами к Шацу.
— К антиквару?
— К нему, подлюке… Проучить его надо, чтоб впредь перед держал язык за зубами…
— Проучить? — переспросил Андрюха.
— Навтыкайте маленько, но не перестарайтесь — он мне еще нужен. Привет от меня передайте. И скажите, что если еще хоть пикнет ментам о моих перстнях или еще о чем-нибудь, будет иметь дело лично со мной. Все, свободен. Вернешься — доложишь.
Андрюха кивнул и вышел. Проводив парня глазами, Эдуард Петрович потянулся к своему дипломату, взял его в руки, положил на стол, набрал код, открыл. На дне совершенно пустого кейса лежал, переливаясь каждой своей гранью, старинный браслет. Сделан он был в форме змеи, глаз которой сверкал драгоценным изумрудным огнем.
День второй
Анна
Аня влетела в квартиру, быстро закрыла дверь на все четыре запора, бросила на пол сумки и только после этого облегченно выдохнула. Она жива! Какое счастье! К тому же она богата! Чертовски богата! А еще у нее теперь есть сотовый телефон! И новый гардероб! И помада! Помада за триста рублей! Обалдеть!
Трясущимися руками Аня достала из кармана вожделенный тюбик. Вот она, ее первая трехсотрублевая помада, до этого она покупала только тридцатирублевые, и при этом считала себя транжирой, потому что можно было найти и за двадцать… Аня убрала тюбик обратно в карман, так и не рискнув подкрасить губы столь дорогой косметикой, собрала с пола сумки и, не раздеваясь, прошла в комнату.
Какое счастье, что она вчера бросилась следом за Стасом. Промедлила бы минуту, и пакет с утварью уже заграбастали бы вездесущие бомжи — Аня, когда подбегала к бачкам, видела, как они хищно подбирались к нему. Но она успела! Ухватила сумку перед самым носом одного из бродяг, принесла домой, вытряхнула содержимое, отмыла, оттерла, поставила в шкаф. Потом наступила бессонная ночь! На протяжении которой Аня решала для себя: что лучше — сделать и раскаиваться или не сделать и раскаиваться… Обычно она выбирала последнее — риск был ей чужд, перемен она боялась, самостоятельно принимать решения не умела, в итоге всю жизнь плыла по течению (или как говорила мать, болталась, как дерьмо в проруби), но при этом очень от своей инертности страдала. Но этой ночью в ней, нежданно-негаданно, проснулась авантюристка. Так что ближе к утру Аня приняла решение: к антиквару сходить, подстаканник оценить, если получится — продать, а деньги потратить… Одного Аня не учла — денег оказалось так много, что она просто не нашлась, куда их деть…
Да, кухонная утварь, которая чуть не стала собственностью бомжей, оказалась не просто старинной, а очень редкой и очень-очень ценной. Одна солонка (ранний Фаберже) чего стоила! Мало того, что из платины, так еще и те бусинки, что шли по краю подставочки, были ничем иным, как жемчугом. Подстаканники оказались действительно серебряными, но с позолотой. Когда же антиквар глянул на вазочку, то сначала чуть не хлопнулся в обморок, но потом вскочил и забегал по комнате, повторяя одно и тоже: «период Тан, период Тан» и еще непонятное слово «патина». Набегавшись, спросил, где Аня ее взяла, она честно ответила — в шкафу, в ней конфеты лежали. После этого антиквар чуть не хлопнулся в обморок вторично, но деньги ей все же выдал.
Когда она вышла из лавки с пакетом долларов, то чуть не умерла от страха. Ей казалось, что у нее на лбу высветилась надпись: «Внимание грабителей! Несу бешенный бабки! Налетай, обирай!». По этому она разгуливать по улицам побоялась (о метро уж и говорить нечего!), а зашла в первый попавшийся магазина, чтобы спустить в нем все доллары до единого. На ее счастье, первым попавшемся магазином оказался не «Рыбалов» или «Охотник» и не «Секс-шоп» (куда бы она потом купленные пушки-фаллосы дела?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Первый раз его забрали в милицию, когда он учился на первом курсе института. Он подрался со своим однокурсником из-за какой-то ерунды, тогда он был на взводе, потому что мать устроила в честь Ленки грандиозный прием — девочка, видите ли, экстерном окончила художественную школу. На втором курсе его замели за кражу. На третьем за пьяный дебош в ресторане. Всякий раз мать его отмазывала, вызволяя из ментовки при помощи своих высокопоставленных поклонников. Но в один далеко не прекрасный день она сказала: «Вляпаешься еще раз, будешь выпутываться сам!». Он вляпался через пол года, а сам выпутаться не смог — ему предъявили обвинение по статье «разбойное нападение» и грозили посадить на семь лет. Все ждали («разбойник» в первую очередь), что Элеонора вытащит сына и на этот раз, но не дождались. Элеонора Новицкая никогда не меняла своих решений. В итоге Эдуард загремел на три года в колонию общего режима… Но мать отвернулась от него гораздо позже… А тогда она исправно посылала ему передачки, писала письма и даже приезжала на свидания. Но когда его выпустили, она предупредила: «Вляпаешься еще раз — и ты мне больше не сын!». Эдик заверил матушку, что заключение его многому научило, и больше он за решетку не хочет…
Дальше все в его жизни пошло более-менее гладко. Он устроился на работу, женился на скромной девушке, которая родила ему детишек-погодок Дениску и Ефросинью (на этом имени настояла Элеонора), обзавелся квартиркой, но, не прожив с семьей и пяти лет, загремел опять. По глупости загремел. Толкнул на улице одного пьяного приставалу, а тот взял да упал, и так неудачно, что умер на месте, стукнувшись виском о чугунную урну.
Другой бы на месте Эдика мог отделаться двумя годами, ну тремя, а ранее судимому Новицкому впаяли по полной — восемь лет. Вот тогда мать от него и отвернулась. Ей ничего не оставалось делать — ведь она никогда не меняла своих решений!
Через два года умерла его жена, как потом выяснилось, от вины и вина, и Элеонора прибрала внуков к рукам, для начала лишив сына родительских прав, а потом категорически запретив ему с ними видеться. Так он при живой матери и детях остался один-одинешенек…
Эдуард Петрович встряхнулся, как собака, только что выбравшаяся из воды, отшвыривая вместо влаги теребящие сердце воспоминания, вытер платком вспотевший лоб, вдохнул. Та-ак, успокоился. Хорошо. Теперь надо заняться делами. Он потянулся к телефону, но, узрев на столе груду пластика, громко крикнул:
— Эй, кто там есть!
В кабинет тут же влетел услужливый Андрюха.
— Проводил? — спросил Эдуард Петрович у вошедшего.
— Ага. И ребятам все передал.
— Хорошо. Теперь вот что… — Он повертел на пальце свой перстень, подумал, потом решительно сказал. — Наведайся с ребятами к Шацу.
— К антиквару?
— К нему, подлюке… Проучить его надо, чтоб впредь перед держал язык за зубами…
— Проучить? — переспросил Андрюха.
— Навтыкайте маленько, но не перестарайтесь — он мне еще нужен. Привет от меня передайте. И скажите, что если еще хоть пикнет ментам о моих перстнях или еще о чем-нибудь, будет иметь дело лично со мной. Все, свободен. Вернешься — доложишь.
Андрюха кивнул и вышел. Проводив парня глазами, Эдуард Петрович потянулся к своему дипломату, взял его в руки, положил на стол, набрал код, открыл. На дне совершенно пустого кейса лежал, переливаясь каждой своей гранью, старинный браслет. Сделан он был в форме змеи, глаз которой сверкал драгоценным изумрудным огнем.
День второй
Анна
Аня влетела в квартиру, быстро закрыла дверь на все четыре запора, бросила на пол сумки и только после этого облегченно выдохнула. Она жива! Какое счастье! К тому же она богата! Чертовски богата! А еще у нее теперь есть сотовый телефон! И новый гардероб! И помада! Помада за триста рублей! Обалдеть!
Трясущимися руками Аня достала из кармана вожделенный тюбик. Вот она, ее первая трехсотрублевая помада, до этого она покупала только тридцатирублевые, и при этом считала себя транжирой, потому что можно было найти и за двадцать… Аня убрала тюбик обратно в карман, так и не рискнув подкрасить губы столь дорогой косметикой, собрала с пола сумки и, не раздеваясь, прошла в комнату.
Какое счастье, что она вчера бросилась следом за Стасом. Промедлила бы минуту, и пакет с утварью уже заграбастали бы вездесущие бомжи — Аня, когда подбегала к бачкам, видела, как они хищно подбирались к нему. Но она успела! Ухватила сумку перед самым носом одного из бродяг, принесла домой, вытряхнула содержимое, отмыла, оттерла, поставила в шкаф. Потом наступила бессонная ночь! На протяжении которой Аня решала для себя: что лучше — сделать и раскаиваться или не сделать и раскаиваться… Обычно она выбирала последнее — риск был ей чужд, перемен она боялась, самостоятельно принимать решения не умела, в итоге всю жизнь плыла по течению (или как говорила мать, болталась, как дерьмо в проруби), но при этом очень от своей инертности страдала. Но этой ночью в ней, нежданно-негаданно, проснулась авантюристка. Так что ближе к утру Аня приняла решение: к антиквару сходить, подстаканник оценить, если получится — продать, а деньги потратить… Одного Аня не учла — денег оказалось так много, что она просто не нашлась, куда их деть…
Да, кухонная утварь, которая чуть не стала собственностью бомжей, оказалась не просто старинной, а очень редкой и очень-очень ценной. Одна солонка (ранний Фаберже) чего стоила! Мало того, что из платины, так еще и те бусинки, что шли по краю подставочки, были ничем иным, как жемчугом. Подстаканники оказались действительно серебряными, но с позолотой. Когда же антиквар глянул на вазочку, то сначала чуть не хлопнулся в обморок, но потом вскочил и забегал по комнате, повторяя одно и тоже: «период Тан, период Тан» и еще непонятное слово «патина». Набегавшись, спросил, где Аня ее взяла, она честно ответила — в шкафу, в ней конфеты лежали. После этого антиквар чуть не хлопнулся в обморок вторично, но деньги ей все же выдал.
Когда она вышла из лавки с пакетом долларов, то чуть не умерла от страха. Ей казалось, что у нее на лбу высветилась надпись: «Внимание грабителей! Несу бешенный бабки! Налетай, обирай!». По этому она разгуливать по улицам побоялась (о метро уж и говорить нечего!), а зашла в первый попавшийся магазина, чтобы спустить в нем все доллары до единого. На ее счастье, первым попавшемся магазином оказался не «Рыбалов» или «Охотник» и не «Секс-шоп» (куда бы она потом купленные пушки-фаллосы дела?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71