А по нынешним временам и это уже не мало.
Постепенно разговоры с Полуниным сделались для Надежды Аркадьевны потребностью. Он был усердным читателем и появлялся в библиотеке каждую субботу. Если же исчезал — его работа была иногда связана с разъездами, — она с нетерпением ждала, откладывала для него интересные новинки, прятала газетные вырезки, по поводу которых можно было поспорить. Муж иногда подтрунивал: уж не влюбилась ли на старости лет? «Что за пошлые шутки, — вспыхивала негодующе Надежда Аркадьевна. — Как ты не понимаешь, это первый по-настоящему интересный человек в нашем эмигрантском болоте! » — «Ничего, дай срок, засосет и его», — утешал Александр Александрович, шурша газетой.
Полунин не спеша поднялся на третий этаж, дом был старый, без лифта, резные деревянные перила широкой лестницы и цветные витражи на площадках напомнили ему нормандский шато, где они однажды ночевали с отрядом, выгнав оттуда какую-то немецкую хозяйственную часть. Обозники драпанули без единого выстрела, бросив машину, груженную бочками сидра; кое-кто из ребят здорово упился в ту ночь, — пьянку в компании дочек привратника организовал Дино, которого за это чуть не расстрелял командир. Командир у них был строгий, из старых кадровиков, участник обороны Сомюра в мае сорокового…
Он позвонил, с минуту было тихо, потом послышались шаги и дверь распахнулась. Пожилая дама — пенсне делало ее похожей на учительницу, а высокая старомодная прическа — на какую-то известную актрису прошлого — радостно просияла, увидев Полунина:
— Здравствуйте, голубчик, наконец-то! Где это вы все пропадаете?
Он ответил, что недавно вернулся из Парагвая, извинился за поздний визит, спросил, не помешал ли.
— Ну что вы, — запротестовала Надежда Аркадьевна, — вы же знаете, я вам всегда рада…
Полунин прошел за нею по коридору, приглаживая волосы.
В комнате библиотеки, слабо освещенной зеленой настольной лампой, привычно пахло старыми книгами и натертым паркетом. Сидя в знакомом кресле, глубоком и продавленном, он обстоятельно отвечал на расспросы об экспедиции, стараясь не запутаться в собственном вранье. Врать Основской было неловко, с таким участием и интересом она обо всем расспрашивала. Странно, подумалось вдруг ему, Дуне он может городить что угодно без зазрения совести, — потому, может быть, что ее не очень-то интересует его нынешняя работа. Любопытно — а если бы узнала правду?
— Долго вы еще думаете здесь пробыть? — спросила Надежда Аркадьевна.
— Не знаю точно. Надо дождаться одного человека, он в отъезде. А что?
— Хотите хорошую книгу? Только ненадолго, на нее уже очередь…
Основская выдвинула ящик письменного стола и протянула Полунину плотный том в светло-зеленом переплете.
— «Русский лес»? Что-то я об этой вещи слышал… — Он раскрыл книгу, глянул на титульный лист. — Смотрите-ка, пятьдесят четвертого года, совсем новинка…
— Да, это из последнего поступления.
— И действительно хорошо?
— Плохого бы я вам не посоветовала! Это, голубчик… настоящая литература. Я, правда, не знаю, как вы вообще относитесь к Леонову… писатель своеобразный, к его языку нужно привыкнуть. Понимаете, будто не пером пишет, а на коклюшках вывязывает… Некоторых это раздражает, и я согласна — иногда есть даже некоторая нарочитость. Ну, и в сюжете… мне показалось, например, что вся линия Грацианского — прочитаете, есть там такой архизлодей, — проще как-то можно было, естественнее! Но бог с ним, большому таланту и промахи простительны, а это такой талантище… И вся книга, это… как гимн, понимаете, как песнь — о России, о людях русских, о русской природе… Завидую вам сейчас, голубчик, первое знакомство с такой книгой — это праздник. Вы без портфеля нынче? Тогда я заверну…
Надежда Аркадьевна заботливо упаковала «Русский лес» в плотную бумагу и крест-накрест обвязала шпагатом.
— Спасибо, — сказал Полунин. — Постараюсь не задержать.
— Да, если можно. Впрочем, только начните — сами не оторветесь. На выставке были уже?
— Да, сегодня.
— Правда? Я по воскресеньям не хожу туда, еще ненароком придавят. В будни там попросторнее. Первый раз нынче были?
— Да… все как-то не мог выбраться. Да и Евдокия занята была всю неделю.
— Ах, вы были вместе. Ну, и… что она?
— Да ничего, — Полунин усмехнулся. — Поедем, говорит, домой.
— Даже так? — Надежда Аркадьевна приподняла брови, помолчала, симметрично раскладывая по столу остро заточенные карандаши. — Скажите на милость… И вы думаете, всерьез?
Полунин пожал плечами.
— В смысле — обдуманно? Нет, конечно. Искренне — да, но не больше. Да и что мог бы обдумать человек, не имеющий ни малейшего представления… Поедем, говорит, я буду доить лошадей!
— Что ж, здесь все зависит от вас, — еще помолчав, сказала Основская. — Евдокия Георгиевна, в сущности, ребенок еще… Чаю хотите?
— Спасибо, нет. Я вот закурил бы, с вашего позволения.
— Курите на здоровье, меня все читатели обкуривают. Да… Я всякий раз, когда ухожу оттуда, даю зарок. Все, говорю себе, хватит, последний раз! А назавтра снова тянет. Наверное, с пьянчужками так бывает, с настоящими, которым уже не остановиться. Больно это, голубчик. Сознавать себя отстраненной — больно, а увидеть, соприкоснуться — еще больнее…
— Приходилось вам разговаривать с кем-нибудь из персонала? — спросил после паузы Полунин.
— О, я там уже почти со всеми перезнакомилась. Боже мой, обычные русские люди — приветливые, доброжелательные… Конечно, масса перемен, я все понимаю, но главное — Россия, русский человек — это не меняется, нет, я верю, этого не изменить никому…
В комнате опять повисло молчание. Полунин, опустив голову, машинально покручивал пальцем рекламную пепельницу в виде автомобильного колеса с надетой на него покрышкой марки «Пирелли».
— Надежда Аркадьевна, — сказал он вдруг, и вдруг понял, что именно ради этого пришел сегодня в библиотеку и что уже несколько часов — и там, в порту, и позже, бродя по улицам, — он знал, что придет сюда и заговорит именно об этом. — Вы, помнится, как-то говорили об одном товарище… ну, из нашего консульского отдела, если не ошибаюсь…
— Да, — отозвалась Основская тотчас же, — я его как раз недавно видела. Алексей Иванович Балмашев, он был на открытии выставки. А что?
— Так, вспомнилось просто… — Полунин снял с пепельницы игрушечную автопокрышку, это была точная модель-копия, с филигранным рисунком протектора и отштампованным по боковинкам названием фирмы; катнув по столу, он снова надел ее на стеклянный обод. — Вы, вообще, встречаетесь с ним… регулярно?
— У меня советский паспорт, — естественно, что мне приходится иногда бывать в консульстве, и к Алексею Ивановичу заглядываю при случае.
— Дело вот в чем… Я просто сейчас подумал — вы, кажется, говорили, что он человек… располагающий?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
Постепенно разговоры с Полуниным сделались для Надежды Аркадьевны потребностью. Он был усердным читателем и появлялся в библиотеке каждую субботу. Если же исчезал — его работа была иногда связана с разъездами, — она с нетерпением ждала, откладывала для него интересные новинки, прятала газетные вырезки, по поводу которых можно было поспорить. Муж иногда подтрунивал: уж не влюбилась ли на старости лет? «Что за пошлые шутки, — вспыхивала негодующе Надежда Аркадьевна. — Как ты не понимаешь, это первый по-настоящему интересный человек в нашем эмигрантском болоте! » — «Ничего, дай срок, засосет и его», — утешал Александр Александрович, шурша газетой.
Полунин не спеша поднялся на третий этаж, дом был старый, без лифта, резные деревянные перила широкой лестницы и цветные витражи на площадках напомнили ему нормандский шато, где они однажды ночевали с отрядом, выгнав оттуда какую-то немецкую хозяйственную часть. Обозники драпанули без единого выстрела, бросив машину, груженную бочками сидра; кое-кто из ребят здорово упился в ту ночь, — пьянку в компании дочек привратника организовал Дино, которого за это чуть не расстрелял командир. Командир у них был строгий, из старых кадровиков, участник обороны Сомюра в мае сорокового…
Он позвонил, с минуту было тихо, потом послышались шаги и дверь распахнулась. Пожилая дама — пенсне делало ее похожей на учительницу, а высокая старомодная прическа — на какую-то известную актрису прошлого — радостно просияла, увидев Полунина:
— Здравствуйте, голубчик, наконец-то! Где это вы все пропадаете?
Он ответил, что недавно вернулся из Парагвая, извинился за поздний визит, спросил, не помешал ли.
— Ну что вы, — запротестовала Надежда Аркадьевна, — вы же знаете, я вам всегда рада…
Полунин прошел за нею по коридору, приглаживая волосы.
В комнате библиотеки, слабо освещенной зеленой настольной лампой, привычно пахло старыми книгами и натертым паркетом. Сидя в знакомом кресле, глубоком и продавленном, он обстоятельно отвечал на расспросы об экспедиции, стараясь не запутаться в собственном вранье. Врать Основской было неловко, с таким участием и интересом она обо всем расспрашивала. Странно, подумалось вдруг ему, Дуне он может городить что угодно без зазрения совести, — потому, может быть, что ее не очень-то интересует его нынешняя работа. Любопытно — а если бы узнала правду?
— Долго вы еще думаете здесь пробыть? — спросила Надежда Аркадьевна.
— Не знаю точно. Надо дождаться одного человека, он в отъезде. А что?
— Хотите хорошую книгу? Только ненадолго, на нее уже очередь…
Основская выдвинула ящик письменного стола и протянула Полунину плотный том в светло-зеленом переплете.
— «Русский лес»? Что-то я об этой вещи слышал… — Он раскрыл книгу, глянул на титульный лист. — Смотрите-ка, пятьдесят четвертого года, совсем новинка…
— Да, это из последнего поступления.
— И действительно хорошо?
— Плохого бы я вам не посоветовала! Это, голубчик… настоящая литература. Я, правда, не знаю, как вы вообще относитесь к Леонову… писатель своеобразный, к его языку нужно привыкнуть. Понимаете, будто не пером пишет, а на коклюшках вывязывает… Некоторых это раздражает, и я согласна — иногда есть даже некоторая нарочитость. Ну, и в сюжете… мне показалось, например, что вся линия Грацианского — прочитаете, есть там такой архизлодей, — проще как-то можно было, естественнее! Но бог с ним, большому таланту и промахи простительны, а это такой талантище… И вся книга, это… как гимн, понимаете, как песнь — о России, о людях русских, о русской природе… Завидую вам сейчас, голубчик, первое знакомство с такой книгой — это праздник. Вы без портфеля нынче? Тогда я заверну…
Надежда Аркадьевна заботливо упаковала «Русский лес» в плотную бумагу и крест-накрест обвязала шпагатом.
— Спасибо, — сказал Полунин. — Постараюсь не задержать.
— Да, если можно. Впрочем, только начните — сами не оторветесь. На выставке были уже?
— Да, сегодня.
— Правда? Я по воскресеньям не хожу туда, еще ненароком придавят. В будни там попросторнее. Первый раз нынче были?
— Да… все как-то не мог выбраться. Да и Евдокия занята была всю неделю.
— Ах, вы были вместе. Ну, и… что она?
— Да ничего, — Полунин усмехнулся. — Поедем, говорит, домой.
— Даже так? — Надежда Аркадьевна приподняла брови, помолчала, симметрично раскладывая по столу остро заточенные карандаши. — Скажите на милость… И вы думаете, всерьез?
Полунин пожал плечами.
— В смысле — обдуманно? Нет, конечно. Искренне — да, но не больше. Да и что мог бы обдумать человек, не имеющий ни малейшего представления… Поедем, говорит, я буду доить лошадей!
— Что ж, здесь все зависит от вас, — еще помолчав, сказала Основская. — Евдокия Георгиевна, в сущности, ребенок еще… Чаю хотите?
— Спасибо, нет. Я вот закурил бы, с вашего позволения.
— Курите на здоровье, меня все читатели обкуривают. Да… Я всякий раз, когда ухожу оттуда, даю зарок. Все, говорю себе, хватит, последний раз! А назавтра снова тянет. Наверное, с пьянчужками так бывает, с настоящими, которым уже не остановиться. Больно это, голубчик. Сознавать себя отстраненной — больно, а увидеть, соприкоснуться — еще больнее…
— Приходилось вам разговаривать с кем-нибудь из персонала? — спросил после паузы Полунин.
— О, я там уже почти со всеми перезнакомилась. Боже мой, обычные русские люди — приветливые, доброжелательные… Конечно, масса перемен, я все понимаю, но главное — Россия, русский человек — это не меняется, нет, я верю, этого не изменить никому…
В комнате опять повисло молчание. Полунин, опустив голову, машинально покручивал пальцем рекламную пепельницу в виде автомобильного колеса с надетой на него покрышкой марки «Пирелли».
— Надежда Аркадьевна, — сказал он вдруг, и вдруг понял, что именно ради этого пришел сегодня в библиотеку и что уже несколько часов — и там, в порту, и позже, бродя по улицам, — он знал, что придет сюда и заговорит именно об этом. — Вы, помнится, как-то говорили об одном товарище… ну, из нашего консульского отдела, если не ошибаюсь…
— Да, — отозвалась Основская тотчас же, — я его как раз недавно видела. Алексей Иванович Балмашев, он был на открытии выставки. А что?
— Так, вспомнилось просто… — Полунин снял с пепельницы игрушечную автопокрышку, это была точная модель-копия, с филигранным рисунком протектора и отштампованным по боковинкам названием фирмы; катнув по столу, он снова надел ее на стеклянный обод. — Вы, вообще, встречаетесь с ним… регулярно?
— У меня советский паспорт, — естественно, что мне приходится иногда бывать в консульстве, и к Алексею Ивановичу заглядываю при случае.
— Дело вот в чем… Я просто сейчас подумал — вы, кажется, говорили, что он человек… располагающий?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120