Говорят, в суде его будет представлять сама Чери Бут, так что мы решили не чинить ему препятствий.
Наконец Гозден указал на стул:
— Садитесь. Прошу вас.
Внезапно его лицо стало усталым. Он провел рукой по лбу и протер глаза.
— Простите меня за брюзжание, но это чертовски стрессовая работа, и я не люблю, когда мне указывают люди, которые понятия не имеют, что такое тюрьма строгого режима.
Шеферд сел и произнес:
— Поверьте, мне это тоже не нравится. Но вам объяснили, что делает Карпентер — и что он уже сделал?
— Я предложил перевести его в другую тюрьму. Посадить в Белмарш.
— И что вам ответили?
— Надо оставить его здесь. Из чего, видимо, следует, что они подозревают утечку внутри тюрьмы.
Шеферд кивнул. Перевод Карпентера не решал проблемы. Оставив его в тюрьме Шелтон, они могли найти паршивую овцу и определить круг лиц, которые выполняли для Карпентера грязную работу на воле.
— Вы ведь тоже начинали надзирателем? — спросил Шеферд.
Гозден мало походил на человека, которого поставили на эту должность сверху. Он улыбнулся.
— Что, заметно? Я обошел все площадки тюрьмы Паркхерст. Проработал там шесть лет. Потом меня перевели в неохраняемую тюрьму, но я сбежал. Вернулся на остров Уайт, стал главным надзирателем и получил степень в заочном университете.
— Эта работа не для меня, — сказал Шеферд.
Он пытался поставить себя на место Гоздена, но не хотел кривить душой. Стресса у секретных агентов было не меньше, зато они получали хорошую порцию адреналина и удовольствие от схватки с плохими парнями. Тюремные надзиратели, наоборот, следили за тем, чтобы ничего не происходило, и старались сохранить статус-кво. Их работа никогда не заканчивалась. Стоило одному заключенному выйти за ворота, как на его месте появлялся новый. Шеферд сомневался, что у него хватило бы выдержки и терпения сделать карьеру в тюрьме.
— В нашей работе есть свои достоинства, — возразил Гозден. — Можете мне не верить, но большинство надзирателей любят свое дело. По крайней мере поначалу. К тому же многие наши заключенные искренне раскаиваются и хотят изменить свою жизнь.
— В ваших словах я слышу «но», — промолвил Шеферд.
— К сожалению, с годами даже самые лучшие надзиратели превращаются в циников, — вздохнул комендант. — Их окружает море грязи, они видят ВИЧ-инфицированных уголовников, которые режут себя и нарочно разбрызгивают кровь, лезвия бритв, подброшенные в суп оторванные уши. Вы знаете, что все охранники носят пристегивающиеся галстуки? На тот случай, если за них ухватится заключенный. В наши дни все преступники знают свои права, от тюремных правил до закона о человеческом достоинстве. Что еще хуже, надзиратели часто не чувствуют поддержки сверху. Если комендант не стоит за них на все сто процентов, они начинают сомневаться, следует ли им и дальше играть по-честному. Может, все эти правила не так уж обязательны?
Гозден встал и принялся расхаживать по комнате.
— Когда вы спрашиваете меня, не берет ли кто-нибудь из моих людей взятки, что, по-вашему, я должен отвечать? Мой долг их защищать. — Он остановился. — Вы понимаете, о чем я говорю?
— Разумеется, — ответил Шеферд. — В любой работе так. Партнер всегда на первом месте. Потому что, когда запахнет жареным, только он прикроет твою задницу.
Гозден кивнул.
— Но бывают и плохие полицейские, — добавил Шеферд.
— У нас есть парочка таких. По сорок пятой статье. Продажные полицейские, много лет получали на взятках.
— Когда полицейский становится плохим, нельзя закрывать на это глаза.
— Но я и не собираюсь, — начал оправдываться Гозден. — Я только сказал, что нельзя огульно обвинять моих сотрудников. Если выяснится, что один из них взяточник, ноги его здесь не будет, это я вам обещаю.
— Вот и отлично.
— Но если что-нибудь пойдет не так и вы поставите под угрозу моих людей, я вас сразу вышвырну. И мне плевать, что подумают бонзы из министерства. Это моя тюрьма.
Шеферд промолчал. Он знал, что у Гоздена нет полномочий прекратить эту операцию, но он мог сделать его жизнь невыносимой. Одно слово, и его легенда лопнет. Тогда ему не останется ничего другого, как выйти на свободу.
Несколько секунд мужчины смотрели друг на друга, потом Гозден расслабился.
— Это я так, для затравки, — произнес он. — Мне сообщили, что я должен с вами сотрудничать. Чем могу помочь?
— Мне надо поближе подобраться к Карпентеру, но я должен сделать это сам. Иначе он что-нибудь заподозрит. Но я хочу взглянуть на персональные досье ваших сотрудников. Только тех, кто работает в моей секции.
Гозден покачал головой.
— После этого мне придется уйти в отставку. Как минимум это нарушение закона о защите данных.
— Никто не узнает, — заверил Шеферд.
— Все равно.
— Мне нужны только биографии, чтобы знать, с кем я имею дело.
Гозден потер ладонью шею.
— Господи, что за дерьмо!
— Думаю, вы не меньше меня заинтересованы в том, чтобы выяснить, кто помогает Карпентеру.
Гозден подошел к картотеке, выдвинул один из ящиков и достал несколько папок.
— Никаких записей, — предупредил он. — Читайте быстрее. Гамилтону покажется странным, что вы так долго здесь сидите.
— Под каким предлогом вы меня вызвали?
Гозден снова стал расхаживать по кабинету.
— Я сказал Тони Стаффорду, что хочу обсудить с вами семейную проблему. Якобы ваша жена написала мне в письме, будто подумывает о разводе. Учитывая, что вы обвиняетесь в тяжком преступлении, я решил с вами поговорить. Я тут за всем присматриваю, так что это никого не удивит.
Шеферд склонился над бумагами. Он быстро просматривал страницы, хотя его взгляд пробегал по каждой строчке. Чтобы запомнить слово, его надо было прочитать. Все имена, цифры, детали отпечатывались у него в мозгу и хранились много лет, пока не начинали понемногу стираться. Шеферд не знал, как работает его память. Его дело помнить, а не понимать.
Он просмотрел все документы и встал.
— Есть еще кое-что, — промолвил он. — Мне необходим доступ к телефону и право на звонки.
— Я дам вам номер пин-кода, — отозвался Гозден, взявшись за блокнот и карандаш.
— Плюс деньги на счету.
— Устроим. Вас переведут в разряд «продвинутых».
— Это не вызовет подозрений?
— Вряд ли. Я скажу, что после нашего разговора убедился в вашей готовности сотрудничать и перевел вас в другую категорию, в качестве жеста доброй воли. Такое случалось и раньше.
Шеферд назвал Гоздену телефон своего вымышленного дяди Ричарда.
— Желаете позвонить своей жене?
— Нет, беседовать с ней из тюрьмы слишком рискованно.
— Могу соединить отсюда. У меня прямая линия.
На столе стояло два аппарата: бежевый и серый.
— Серый не связан с коммутатором. Он выделен министерством, я делаю по нему личные звонки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Наконец Гозден указал на стул:
— Садитесь. Прошу вас.
Внезапно его лицо стало усталым. Он провел рукой по лбу и протер глаза.
— Простите меня за брюзжание, но это чертовски стрессовая работа, и я не люблю, когда мне указывают люди, которые понятия не имеют, что такое тюрьма строгого режима.
Шеферд сел и произнес:
— Поверьте, мне это тоже не нравится. Но вам объяснили, что делает Карпентер — и что он уже сделал?
— Я предложил перевести его в другую тюрьму. Посадить в Белмарш.
— И что вам ответили?
— Надо оставить его здесь. Из чего, видимо, следует, что они подозревают утечку внутри тюрьмы.
Шеферд кивнул. Перевод Карпентера не решал проблемы. Оставив его в тюрьме Шелтон, они могли найти паршивую овцу и определить круг лиц, которые выполняли для Карпентера грязную работу на воле.
— Вы ведь тоже начинали надзирателем? — спросил Шеферд.
Гозден мало походил на человека, которого поставили на эту должность сверху. Он улыбнулся.
— Что, заметно? Я обошел все площадки тюрьмы Паркхерст. Проработал там шесть лет. Потом меня перевели в неохраняемую тюрьму, но я сбежал. Вернулся на остров Уайт, стал главным надзирателем и получил степень в заочном университете.
— Эта работа не для меня, — сказал Шеферд.
Он пытался поставить себя на место Гоздена, но не хотел кривить душой. Стресса у секретных агентов было не меньше, зато они получали хорошую порцию адреналина и удовольствие от схватки с плохими парнями. Тюремные надзиратели, наоборот, следили за тем, чтобы ничего не происходило, и старались сохранить статус-кво. Их работа никогда не заканчивалась. Стоило одному заключенному выйти за ворота, как на его месте появлялся новый. Шеферд сомневался, что у него хватило бы выдержки и терпения сделать карьеру в тюрьме.
— В нашей работе есть свои достоинства, — возразил Гозден. — Можете мне не верить, но большинство надзирателей любят свое дело. По крайней мере поначалу. К тому же многие наши заключенные искренне раскаиваются и хотят изменить свою жизнь.
— В ваших словах я слышу «но», — промолвил Шеферд.
— К сожалению, с годами даже самые лучшие надзиратели превращаются в циников, — вздохнул комендант. — Их окружает море грязи, они видят ВИЧ-инфицированных уголовников, которые режут себя и нарочно разбрызгивают кровь, лезвия бритв, подброшенные в суп оторванные уши. Вы знаете, что все охранники носят пристегивающиеся галстуки? На тот случай, если за них ухватится заключенный. В наши дни все преступники знают свои права, от тюремных правил до закона о человеческом достоинстве. Что еще хуже, надзиратели часто не чувствуют поддержки сверху. Если комендант не стоит за них на все сто процентов, они начинают сомневаться, следует ли им и дальше играть по-честному. Может, все эти правила не так уж обязательны?
Гозден встал и принялся расхаживать по комнате.
— Когда вы спрашиваете меня, не берет ли кто-нибудь из моих людей взятки, что, по-вашему, я должен отвечать? Мой долг их защищать. — Он остановился. — Вы понимаете, о чем я говорю?
— Разумеется, — ответил Шеферд. — В любой работе так. Партнер всегда на первом месте. Потому что, когда запахнет жареным, только он прикроет твою задницу.
Гозден кивнул.
— Но бывают и плохие полицейские, — добавил Шеферд.
— У нас есть парочка таких. По сорок пятой статье. Продажные полицейские, много лет получали на взятках.
— Когда полицейский становится плохим, нельзя закрывать на это глаза.
— Но я и не собираюсь, — начал оправдываться Гозден. — Я только сказал, что нельзя огульно обвинять моих сотрудников. Если выяснится, что один из них взяточник, ноги его здесь не будет, это я вам обещаю.
— Вот и отлично.
— Но если что-нибудь пойдет не так и вы поставите под угрозу моих людей, я вас сразу вышвырну. И мне плевать, что подумают бонзы из министерства. Это моя тюрьма.
Шеферд промолчал. Он знал, что у Гоздена нет полномочий прекратить эту операцию, но он мог сделать его жизнь невыносимой. Одно слово, и его легенда лопнет. Тогда ему не останется ничего другого, как выйти на свободу.
Несколько секунд мужчины смотрели друг на друга, потом Гозден расслабился.
— Это я так, для затравки, — произнес он. — Мне сообщили, что я должен с вами сотрудничать. Чем могу помочь?
— Мне надо поближе подобраться к Карпентеру, но я должен сделать это сам. Иначе он что-нибудь заподозрит. Но я хочу взглянуть на персональные досье ваших сотрудников. Только тех, кто работает в моей секции.
Гозден покачал головой.
— После этого мне придется уйти в отставку. Как минимум это нарушение закона о защите данных.
— Никто не узнает, — заверил Шеферд.
— Все равно.
— Мне нужны только биографии, чтобы знать, с кем я имею дело.
Гозден потер ладонью шею.
— Господи, что за дерьмо!
— Думаю, вы не меньше меня заинтересованы в том, чтобы выяснить, кто помогает Карпентеру.
Гозден подошел к картотеке, выдвинул один из ящиков и достал несколько папок.
— Никаких записей, — предупредил он. — Читайте быстрее. Гамилтону покажется странным, что вы так долго здесь сидите.
— Под каким предлогом вы меня вызвали?
Гозден снова стал расхаживать по кабинету.
— Я сказал Тони Стаффорду, что хочу обсудить с вами семейную проблему. Якобы ваша жена написала мне в письме, будто подумывает о разводе. Учитывая, что вы обвиняетесь в тяжком преступлении, я решил с вами поговорить. Я тут за всем присматриваю, так что это никого не удивит.
Шеферд склонился над бумагами. Он быстро просматривал страницы, хотя его взгляд пробегал по каждой строчке. Чтобы запомнить слово, его надо было прочитать. Все имена, цифры, детали отпечатывались у него в мозгу и хранились много лет, пока не начинали понемногу стираться. Шеферд не знал, как работает его память. Его дело помнить, а не понимать.
Он просмотрел все документы и встал.
— Есть еще кое-что, — промолвил он. — Мне необходим доступ к телефону и право на звонки.
— Я дам вам номер пин-кода, — отозвался Гозден, взявшись за блокнот и карандаш.
— Плюс деньги на счету.
— Устроим. Вас переведут в разряд «продвинутых».
— Это не вызовет подозрений?
— Вряд ли. Я скажу, что после нашего разговора убедился в вашей готовности сотрудничать и перевел вас в другую категорию, в качестве жеста доброй воли. Такое случалось и раньше.
Шеферд назвал Гоздену телефон своего вымышленного дяди Ричарда.
— Желаете позвонить своей жене?
— Нет, беседовать с ней из тюрьмы слишком рискованно.
— Могу соединить отсюда. У меня прямая линия.
На столе стояло два аппарата: бежевый и серый.
— Серый не связан с коммутатором. Он выделен министерством, я делаю по нему личные звонки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101