Ничего подобного. Россия движется в правильном направлении — строительства не тоталитарного, не тупого, а разумного и сильного демократического государства.
Я ещё и ещё раз проверяю своё ощущение той осени 98-го: да, ни в прессе, ни в Думе, ни в Совете Федерации, ни в социологических анализах, ни просто на улице не было разговоров о переделе власти и собственности, о необходимости введения каких-то чрезвычайных мер. Да, обстановка тревожная, зима будет во многих регионах тяжёлой, но… нет страха, который был в первые дни, — погибаем, голодаем, продовольственный дефицит, инфляция тысяча процентов, распад Федерации и так далее. Вообще интонация прессы изменилась — от отчаянной к умеренной, размышляющей, трезвой. Нет основы для возникновения второй фазы политического кризиса, кризиса власти в стране.
Что это значит для президента?
А вот что.
Политическое пространство частично отдано оппозиции, коалиционному правительству Примакова. Но отдано в очень нужный момент! Теперь, когда в руках парламентского большинства сосредоточена значительная часть исполнительной власти, у них нет морального права, нет возможности продолжать раскачивать лодку. Их политическая инициатива скована. Антикризисные меры — строгая вещь. Они не предполагают ни политиканства, ни революционного бреда. Правительство Примакова при всем желании не сможет идти в обратном направлении, не сможет затеять опасные коммунистические эксперименты с экономикой.
…Я пытался пристальнее присмотреться к тактике, к поведению Евгения Максимовича.
Он начал действовать чрезвычайно обстоятельно, взвешенно, не торопясь. Осторожно лавировал между политическими силами, охотно и часто консультировался с лидерами партий и руководителями регионов. Не предпринимал резких шагов. Постепенно укреплял своё положение. Обеспечил себе поддержку губернаторов. Ввёл в правительство, помимо Маслюкова, других своих людей: агрария Кулика, губернатора Ленинградской области Густова, верного члена лужковской команды Георгия Бооса.
Честно говоря, в том, что Примаков быстро освоится, я не сомневался. В том, что сможет укрепить своё положение в считанные недели, — тоже. Кадровый аппаратчик, столько лет проработавший при Брежневе на поприще международника, потом в горбачевском Политбюро, дипломат, разведчик.
Но важнее всего мне было понять: какую общественную позицию выберет Примаков, какую найдёт интонацию, чтобы говорить со страной? Именно к этой интонации люди прислушиваются больше всего, причём все люди — от самых скромных тружеников до самых первых руководителей.
Интонацию, как мне показалось, Примаков выбрал абсолютно правильную!
Всех сумел успокоить глуховатым голосом, чуть насмешливой, в меру жёсткой манерой говорить. Своей уверенной неторопливостью Евгений Максимович сумел приглушить царившее в обществе в сентябре-октябре настроение и убедить всех в возможности стабилизации обстановки.
Честно говоря, именно на это я и рассчитывал.
Словом, Примаков добился такой прочности положения, какой не было ни у одного из российских премьеров. Объективно для этого были все основания: поддержка самых разных политических сил, от Администрации Президента до Государственной Думы, высокий рейтинг доверия.
Замороженный кризис — уже маленькая победа. О том, что правительство Примакова сделает в экономике, можно будет судить только весной, когда страна переживёт зиму. А сейчас я ждал от правительства Примакова не решительных действий, а их отсутствия. Пережившего смертельно высокую температуру больного — российскую экономику — не нужно было пичкать лекарствами. Нужно было дать отлежаться, отдышаться, прийти в себя.
Правда, журналисты с самого начала почему-то не очень жаловали правительство Примакова. Как чувствовали, что нелюбовь будет взаимной и страстной. Вскоре выяснилось, что именно спровоцировало прессу на такую скорую и, как мне сначала казалось, несправедливую критику: абсолютная закрытость нового кабинета. Было дано чёткое указание аппарату правительства скрывать информацию от прессы, минимум интервью, все общение с журналистами — только под жёстким контролем.
Сказывалась многолетняя школа работы Евгения Максимовича в закрытых учреждениях — ЦК КПСС, МИДе, СВР. Но деятельность правительства за несколько последних лет уже стала прозрачной. Обсуждать те или иные шаги, предпринимаемые кабинетом, журналисты привыкли. Привыкли жить по стандартам мировой печати.
И тут вдруг — такой «советский» запрет. Мелочь? Деталь? Как выяснилось, нет. Я лучше понял, что случилось во взаимоотношениях между премьером и журналистами, когда Примаков на встрече со мной в первый раз достал свою «особую папку».
В этой папке было собрано буквально все, что писали в газетах о новом кабинете и его главе. Все было аккуратно подчёркнуто цветными фломастерами.
Честно говоря, увидев это, я не поверил своим глазам. Надо же было, чтобы все это не только прочитали, а ещё подчеркнули и вырезали. Ну и главное — кому Примаков решил жаловаться на журналистов? Мне?
«Евгений Максимович, я уже давно к этому привык… Обо мне каждый день пишут, уже много лет, знаете в каких тонах? И что же, газеты закрывать?» — «Нет, но вы почитайте, Борис Николаевич. Это же полная дискредитация нашей политики». Вот в таком духе мы могли разговаривать с Примаковым по часу.
Я долго не мог понять, что же это означает. А потом вспомнил, как сам в первые годы политической карьеры реагировал на разные статьи в прессе. Но постепенно научился отличать свободу общественного мнения от грубой «заказухи»: я-то все эти годы был в публичной политике, а Примаков — нет. Изменить своё отношение к прессе сразу он не мог. Журналист старой советской закалки, работавший много лет в «Правде», он видел за каждой статьёй какую-то сложную интригу, некий подтекст, угрозу со стороны своих политических противников. Ничего объяснить ему, исходя из простейшей логики, тут было невозможно. Чтобы преодолеть себя, ему нужно было время и… другое отношение к жизни.
Было очень печально, что Евгений Максимович не может избавиться от старых советских стереотипов, от этой тяжёлой нервозности при виде газетных страниц. Но ко всему этому я старался относиться терпеливо, пока…
Пока вместо привычной «особой папки» с вырезками из газет он не вытащил на свет уже нечто другое — несколько страниц, сколотых канцелярской скрепкой. «Прочтите, пожалуйста». Я стал читать. Это была анонимная справка на достаточно крупного чиновника, которому приписывались хищение, взятки, незаконные финансовые операции и ещё несколько грехов помельче.
Я сказал: «Евгений Максимович, давайте разберёмся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109