И не перешла ли реальная власть от президента к оппозиции? Если посмотреть газеты тех дней, политические комментарии, ответ получился бы однозначный. Россия уже не президентская республика. С курсом либеральных реформ покончено. Молодые реформаторы, с которыми президент так долго возился, довели страну до экономического края. За краем — уже пропасть. Задачу оттащить страну от края, расхлёбывая чужие ошибки, вынуждено решать левоцентристское правительство Примакова. Уж оно-то точно пойдёт другим путём. Причём ключевую роль в этом правительстве играет Юрий Маслюков, экономист советской плановой школы. Жёсткий сторонник военно-промышленного комплекса и госзаказа, убеждённый противник гайдаровских реформ.
Таким образом, на всей политике Ельцина можно ставить жирный крест.
Между тем я абсолютно не разделял этих тревожных, даже порой трагических настроений, которые царили в прессе. Я спокойно присматривался к новому правительству, потому что был уверен в одном: худшая точка кризиса уже позади.
Пытался определить, какой же будет моя новая политическая стратегия. Оборонительной, выжидательной? Это зависело от того, что реально происходит в общественном сознании, в настроениях людей. И постепенно приходило понимание: в обществе нет никакой паники, объявленный в сентябре полный крах либеральных ценностей, либеральной политики на самом деле не состоялся.
Кризис не коснулся российской глубинки. Люди в деревнях недоуменно спрашивали горожан: а что за кризис? Объясните… У российских крестьян не было банковских вкладов. И это, как ни парадоксально, сыграло свою положительную роль.
Да, рухнувший рубль ударил по ценам, по уровню жизни, и кризис почувствовали все. Но смятение не перешло в панику. Люди постепенно адаптировались, и это в какой-то мере спасало нас.
Вот преодолён кризис неплатежей, банковское сердце страны заработало, пусть пока на аппарате искусственной поддержки, но все-таки…
Удержались от краха банки, не игравшие с ГКО. Оживилась местная промышленность, которой прежде не хватало пространства из-за преобладания на рынке импортных товаров. Любая фирма — от мелкой лавочки до большой нефтяной компании — училась жить по новым ценам, по новому режиму строгой экономии. Все больше пишут и говорят о том, что кризис помог оздоровить отечественный бизнес, закалить его. Хотя закалка была поистине шоковой.
И тем не менее раз не умерли — значит, живы.
Опять мы остановились на краю пропасти. Опять судьба уберегла Россию. Революции, социального взрыва, о котором в очередной раз мечтали большевики, не произошло. Что же снова спасло нас?
То, что мы обозначаем громоздкими словами «перестройка» или «рыночные реформы», в западной печати называется просто и ясно: демократическая революция. У нас же такое определение переходного периода совершенно не прижилось.
Объяснение этому феномену одновременно и простое, и сложное: Россия устала от революций. Устала даже от самого слова, обозначающего либо бунт, либо социальный катаклизм невиданной силы.
Мы — против революций. Наелись ими в XX веке.
…Российское общество поддержало демократию на самом важном, переломном этапе политических преобразований. Но оно не хотело и не хочет никаких катаклизмов. Ему глубоко противны сами понятия «классовая борьба» и «социальная борьба». В сознании россиян революция — это потрясение, разруха, голод.
Ещё в конце 80-х я абсолютно ясно понял: Россия поддерживает радикальные реформы, но не поддерживает революционность, как нечто опасное, связанное с вооружённым бунтом, насилием или переворотом.
Все митинги в Москве, которые шли в поддержку демократии во времена Горбачёва, были совершенно мирными. Мирное гражданское сопротивление коммунистическим реваншистам — вот что объединяло тогда самых разных людей.
Это было похоже на «пражскую весну», на «бархатную революцию».
Мне было ясно одно: общество ждёт реформ, и общество это достаточно цивилизованное, заряженное позитивным пафосом.
Время показало, что я был прав в своей оценке. Страна отвергла любые попытки навязать что-то силой. Тот, кто первым брался за оружие, проигрывал. Так было и в девяносто первом, и в девяносто третьем годах.
Выбор России был очевиден — демократическая реконструкция страны.
Но «мирный» — не значит «лёгкий». С одной стороны, этот пафос бескровного переустройства (антибольшевистского, антикоммунистического) помог демократии выстоять и победить. Но он же вселил в людей бессознательное ожидание какого-то социального чуда. Иные ждали, что Россию примут с распростёртыми объятиями на мировом рынке, и в стране тут же наступит экономический бум, о котором так упорно грезили и мечтали. Другие надеялись, что свободный рынок, конкуренция придут как-то сами собой — не станет разбитых дорог, отвратительного жилья, плохих товаров.
Ничего этого не произошло и не могло произойти.
Революция, даже мирная, — это все-таки жёсткая ломка старого уклада жизни. Такие быстрые изменения всего на свете — формы собственности, государственного строя, мировоззрения, национальной идеологии и интересов, даже границ — не могли не вызвать в обществе шок. Не могли не потрясти самые основы государственной машины.
Да, эта государственная машина была в результате нашей «тихой революции» серьёзно ослаблена.
Реальная власть в результате любой революции — тихой или громкой — как бы зависает в воздухе, оказывается «на улице».
Я видел эту угрозу. И спешил предотвратить её, форсируя становление новой российской государственности, вводя новые институты управления, оформляя все это законами и указами.
Но сегодня я вижу все недостатки этого быстрого, порой торопливого процесса. Мы недооценили свойственный россиянам глубинный анархизм, недоверие к любому начальству. Этому есть своё объяснение: за годы советской власти люди наелись «государством», наелись властью партийной номенклатуры. Сегодняшнее российское мировоззрение в этом смысле предельно просто: надо, чтобы начальства было поменьше, чтобы государство не лезло в наши дела. Есть и зеркальное отражение этой точки зрения, как бы вывернутая наизнанку анархическая идеология: надо навести порядок в государстве любой ценой, даже ценой отмены демократических преобразований!
Но ни в той ни в другой крайности — как и в любой крайности — нет исторической правды. Новая Россия прошла этап демократической революции. Пора возвращаться к идее государственности — но уже на новом витке и в другом виде. К той государственности, которая не будет мешать человеку. Не будет давить, душить его, а напротив — создаст гарантии для стабильной и благополучной жизни.
А сегодня самые простые нормы подчинения демократически избранному руководству кажутся чуть ли не возвратом к коммунистической диктатуре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Таким образом, на всей политике Ельцина можно ставить жирный крест.
Между тем я абсолютно не разделял этих тревожных, даже порой трагических настроений, которые царили в прессе. Я спокойно присматривался к новому правительству, потому что был уверен в одном: худшая точка кризиса уже позади.
Пытался определить, какой же будет моя новая политическая стратегия. Оборонительной, выжидательной? Это зависело от того, что реально происходит в общественном сознании, в настроениях людей. И постепенно приходило понимание: в обществе нет никакой паники, объявленный в сентябре полный крах либеральных ценностей, либеральной политики на самом деле не состоялся.
Кризис не коснулся российской глубинки. Люди в деревнях недоуменно спрашивали горожан: а что за кризис? Объясните… У российских крестьян не было банковских вкладов. И это, как ни парадоксально, сыграло свою положительную роль.
Да, рухнувший рубль ударил по ценам, по уровню жизни, и кризис почувствовали все. Но смятение не перешло в панику. Люди постепенно адаптировались, и это в какой-то мере спасало нас.
Вот преодолён кризис неплатежей, банковское сердце страны заработало, пусть пока на аппарате искусственной поддержки, но все-таки…
Удержались от краха банки, не игравшие с ГКО. Оживилась местная промышленность, которой прежде не хватало пространства из-за преобладания на рынке импортных товаров. Любая фирма — от мелкой лавочки до большой нефтяной компании — училась жить по новым ценам, по новому режиму строгой экономии. Все больше пишут и говорят о том, что кризис помог оздоровить отечественный бизнес, закалить его. Хотя закалка была поистине шоковой.
И тем не менее раз не умерли — значит, живы.
Опять мы остановились на краю пропасти. Опять судьба уберегла Россию. Революции, социального взрыва, о котором в очередной раз мечтали большевики, не произошло. Что же снова спасло нас?
То, что мы обозначаем громоздкими словами «перестройка» или «рыночные реформы», в западной печати называется просто и ясно: демократическая революция. У нас же такое определение переходного периода совершенно не прижилось.
Объяснение этому феномену одновременно и простое, и сложное: Россия устала от революций. Устала даже от самого слова, обозначающего либо бунт, либо социальный катаклизм невиданной силы.
Мы — против революций. Наелись ими в XX веке.
…Российское общество поддержало демократию на самом важном, переломном этапе политических преобразований. Но оно не хотело и не хочет никаких катаклизмов. Ему глубоко противны сами понятия «классовая борьба» и «социальная борьба». В сознании россиян революция — это потрясение, разруха, голод.
Ещё в конце 80-х я абсолютно ясно понял: Россия поддерживает радикальные реформы, но не поддерживает революционность, как нечто опасное, связанное с вооружённым бунтом, насилием или переворотом.
Все митинги в Москве, которые шли в поддержку демократии во времена Горбачёва, были совершенно мирными. Мирное гражданское сопротивление коммунистическим реваншистам — вот что объединяло тогда самых разных людей.
Это было похоже на «пражскую весну», на «бархатную революцию».
Мне было ясно одно: общество ждёт реформ, и общество это достаточно цивилизованное, заряженное позитивным пафосом.
Время показало, что я был прав в своей оценке. Страна отвергла любые попытки навязать что-то силой. Тот, кто первым брался за оружие, проигрывал. Так было и в девяносто первом, и в девяносто третьем годах.
Выбор России был очевиден — демократическая реконструкция страны.
Но «мирный» — не значит «лёгкий». С одной стороны, этот пафос бескровного переустройства (антибольшевистского, антикоммунистического) помог демократии выстоять и победить. Но он же вселил в людей бессознательное ожидание какого-то социального чуда. Иные ждали, что Россию примут с распростёртыми объятиями на мировом рынке, и в стране тут же наступит экономический бум, о котором так упорно грезили и мечтали. Другие надеялись, что свободный рынок, конкуренция придут как-то сами собой — не станет разбитых дорог, отвратительного жилья, плохих товаров.
Ничего этого не произошло и не могло произойти.
Революция, даже мирная, — это все-таки жёсткая ломка старого уклада жизни. Такие быстрые изменения всего на свете — формы собственности, государственного строя, мировоззрения, национальной идеологии и интересов, даже границ — не могли не вызвать в обществе шок. Не могли не потрясти самые основы государственной машины.
Да, эта государственная машина была в результате нашей «тихой революции» серьёзно ослаблена.
Реальная власть в результате любой революции — тихой или громкой — как бы зависает в воздухе, оказывается «на улице».
Я видел эту угрозу. И спешил предотвратить её, форсируя становление новой российской государственности, вводя новые институты управления, оформляя все это законами и указами.
Но сегодня я вижу все недостатки этого быстрого, порой торопливого процесса. Мы недооценили свойственный россиянам глубинный анархизм, недоверие к любому начальству. Этому есть своё объяснение: за годы советской власти люди наелись «государством», наелись властью партийной номенклатуры. Сегодняшнее российское мировоззрение в этом смысле предельно просто: надо, чтобы начальства было поменьше, чтобы государство не лезло в наши дела. Есть и зеркальное отражение этой точки зрения, как бы вывернутая наизнанку анархическая идеология: надо навести порядок в государстве любой ценой, даже ценой отмены демократических преобразований!
Но ни в той ни в другой крайности — как и в любой крайности — нет исторической правды. Новая Россия прошла этап демократической революции. Пора возвращаться к идее государственности — но уже на новом витке и в другом виде. К той государственности, которая не будет мешать человеку. Не будет давить, душить его, а напротив — создаст гарантии для стабильной и благополучной жизни.
А сегодня самые простые нормы подчинения демократически избранному руководству кажутся чуть ли не возвратом к коммунистической диктатуре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109