Многие демократы «первой волны» не могли простить Горбачёву его метаний, его шараханий из стороны в сторону. Тогда казалось, что для народа он олицетворял номенклатурное партийное зло, в нем видели средоточие всех наших бед, кризисов. Наконец, обычная аппаратная логика заставляла свалить на предшественника грехи прошлого. Словом, внутри страны это была одна из самых непопулярных фигур.
… И все-таки каждый раз я заставлял себя усилием воли справиться с нахлынувшими чувствами, забыть о наших личных отношениях. (Не хочу здесь касаться этой темы, поскольку о том, как Горбачёв преследовал меня за критику, как потом пытался помешать каждому моему политическому шагу, я уже подробно говорил в предыдущих своих книгах.)
Я прекрасно понимал, что, несмотря на наши взаимные обиды, возможность для Горбачёва жить своей жизнью, говорить все, что он хочет, участвовать в президентской кампании 96-го года для всей России, для новой демократии важна не менее, чем для самого Михаила Сергеевича.
Когда после 96-го года мои помощники принесли мне на подпись приглашение Михаилу Сергеевичу на очередное торжественное мероприятие в Кремле, я вдруг впервые почувствовал, что привычного протеста в душе не нахожу. Напротив, почувствовал облегчение, подумал, что нам будет о чем поговорить.
Ближе к концу второго президентского срока я окончательно понял, что был прав, когда сдерживал свою обиду, не давал волю эмоциям. Обида и эмоции прошли, а цель была достигнута. Мы хотели создать прецедент открытой, раскованной, спокойной жизни экс-главы государства — и мы его создали. Впервые в российской истории. Создали, несмотря ни на что.
… Однако Михаил Сергеевич ни разу (до инаугурации Путина) не откликнулся на моё приглашение. А ведь прошло почти восемь лет, как мы не видели друг друга. Восемь лет!
Последний контакт нашей семьи с Горбачёвым произошёл при известных печальных обстоятельствах. Умерла Раиса Максимовна…
Я не знал, стоит ли мне ехать на похороны. Очень хотелось выразить своё сочувствие, но в то же время понимал — моё присутствие может вызвать лишние эмоции, добавить горечи. На похороны поехала Наина. С Горбачёвым она пробыла почти час, и встреча эта после долгого перерыва была искренней, человечной.
Сегодня изменилось общественное мнение в отношении Михаила Сергеевича. Горбачёву простили многое. Тем более после безвременной кончины Раисы Максимовны, когда простые люди впервые за много лет испытали к бывшему главе государства обычные, тёплые чувства — сочувствие, понимание.
Наверное, естественно, что когда обдумывал своё решение об отставке, пытался понять: что будет со мной после ухода?
Как будут относиться ко мне?
Иллюзий не было — любить, обожать не будут. Были даже такие сомнения: а когда появлюсь после отставки на публике, в театре — не освищут ли?
Ясно, что через какое-то время многое из того, что я делал, будет понято людьми. Но сразу после отставки, когда по старой русской традиции обычно на ушедшего сваливают все беды, все грехи — как я буду чувствовать себя, как жить?
Чем закончились те мои декабрьские сомнения, размышления, порой мучительные, — вы уже знаете.
В первые недели и месяцы, пока Владимир Путин находился у власти, было, с моей точки зрения, одно довольно спорное решение. О нем я хочу вспомнить именно в связи с размышлениями об уходящем президенте. Я говорю о гарантиях, которые он предоставил мне.
Я никогда никого не просил об этом. Всегда наотрез отказывался обсуждать эту тему. Ко мне не раз приходили переговорщики из Думы, в том числе представители компартии, просили «посоветоваться» по поводу закона о гарантиях, предоставляемых ушедшему президенту, но я всегда говорил: «Хотите принимать? Принимайте. Я здесь ни при чем».
Закон так и не был принят.
… Мне потом Волошин объяснил, что на срочном выпуске указа настояли юристы из администрации; они считали, что ждать принятия закона в Госдуме нельзя, ибо в правовом поле образуется дыра, а такое понятие, как юридический статус ушедшего со своего поста президента, временных дыр не терпит. Как это прописано в Конституции, в случае отсутствия закона президент обязан заполнить правовой вакуум своим указом. 31 декабря президент ушёл в отставку, закон отсутствовал… Но тем не менее даже ради этих высоких юридических материй не стоило торопиться. Хотя по-человечески я Путина понять могу.
Кстати говоря, и у нас в стране, и в мире о содержании указа ходит много нелепых слухов, толкований: будто бы все члены моей семьи освобождены от любой юридической ответственности перед законом. Будто бы указ о гарантиях предоставляет Ельцину какие-то немыслимые привилегии. Ну и главная нелепость: будто указ — это сделка между Ельциным и Путиным. Он мне даёт неприкосновенность, а я ему за это освобождаю раньше времени Кремль.
Последний тезис про сделку комментировать не буду. Из-за его полной абсурдности. Никакой указ никакой неприкосновенности обеспечить не может. Только человек глубоко наивный, ничего не понимающий в политике может поверить, что указы или законы могут что-то гарантировать бывшему лидеру страны.
Будет общество нездоровым и озлобленным, оно обязательно найдёт виновного в своих бедах, и тогда Ельцина обвинят во всех смертных грехах. И тут не то что указ — никакой закон не поможет.
Если же страна будет развиваться демократически, цивилизованно, а я уверен, именно так и произойдёт, само здоровое общество и будет главным гарантом неприкосновенности президента, ушедшего в отставку.
Теперь о самом указе. Вот как звучит этот пункт о неприкосновенности: "Президент Российской Федерации, прекративший исполнение своих полномочий, обладает неприкосновенностью… не может быть привлечён к уголовной или административной ответственности, задержан, арестован, подвергнут обыску, допросу либо личному досмотру… "
На членов моей семьи иммунитет не распространяется. Никаких юридических препятствий к тому, чтобы расследовать любое дело, относящееся к окружению президента, не существует. Это миф, созданный прессой.
В указе речь идёт о некоторых обычных, я бы сказал, служебных, гарантиях, которые даёт государство президенту.
Это право на автотранспорт и на охрану, право пользоваться специальными залами для официальных лиц и делегаций на вокзалах и в аэропортах, право пользоваться правительственной связью. Есть в указе пункт о государственной даче, которая предоставляется президенту в пожизненное пользование. Есть пункт о медицинском обслуживании. Словом, ничего сенсационного.
Впрочем, тогда, в конце декабря, я об этом указе ничего не знал и думал совсем о другом.
Если говорить лаконично, я думал о том, что ждёт меня и всех нас за той датой — 31 декабря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
… И все-таки каждый раз я заставлял себя усилием воли справиться с нахлынувшими чувствами, забыть о наших личных отношениях. (Не хочу здесь касаться этой темы, поскольку о том, как Горбачёв преследовал меня за критику, как потом пытался помешать каждому моему политическому шагу, я уже подробно говорил в предыдущих своих книгах.)
Я прекрасно понимал, что, несмотря на наши взаимные обиды, возможность для Горбачёва жить своей жизнью, говорить все, что он хочет, участвовать в президентской кампании 96-го года для всей России, для новой демократии важна не менее, чем для самого Михаила Сергеевича.
Когда после 96-го года мои помощники принесли мне на подпись приглашение Михаилу Сергеевичу на очередное торжественное мероприятие в Кремле, я вдруг впервые почувствовал, что привычного протеста в душе не нахожу. Напротив, почувствовал облегчение, подумал, что нам будет о чем поговорить.
Ближе к концу второго президентского срока я окончательно понял, что был прав, когда сдерживал свою обиду, не давал волю эмоциям. Обида и эмоции прошли, а цель была достигнута. Мы хотели создать прецедент открытой, раскованной, спокойной жизни экс-главы государства — и мы его создали. Впервые в российской истории. Создали, несмотря ни на что.
… Однако Михаил Сергеевич ни разу (до инаугурации Путина) не откликнулся на моё приглашение. А ведь прошло почти восемь лет, как мы не видели друг друга. Восемь лет!
Последний контакт нашей семьи с Горбачёвым произошёл при известных печальных обстоятельствах. Умерла Раиса Максимовна…
Я не знал, стоит ли мне ехать на похороны. Очень хотелось выразить своё сочувствие, но в то же время понимал — моё присутствие может вызвать лишние эмоции, добавить горечи. На похороны поехала Наина. С Горбачёвым она пробыла почти час, и встреча эта после долгого перерыва была искренней, человечной.
Сегодня изменилось общественное мнение в отношении Михаила Сергеевича. Горбачёву простили многое. Тем более после безвременной кончины Раисы Максимовны, когда простые люди впервые за много лет испытали к бывшему главе государства обычные, тёплые чувства — сочувствие, понимание.
Наверное, естественно, что когда обдумывал своё решение об отставке, пытался понять: что будет со мной после ухода?
Как будут относиться ко мне?
Иллюзий не было — любить, обожать не будут. Были даже такие сомнения: а когда появлюсь после отставки на публике, в театре — не освищут ли?
Ясно, что через какое-то время многое из того, что я делал, будет понято людьми. Но сразу после отставки, когда по старой русской традиции обычно на ушедшего сваливают все беды, все грехи — как я буду чувствовать себя, как жить?
Чем закончились те мои декабрьские сомнения, размышления, порой мучительные, — вы уже знаете.
В первые недели и месяцы, пока Владимир Путин находился у власти, было, с моей точки зрения, одно довольно спорное решение. О нем я хочу вспомнить именно в связи с размышлениями об уходящем президенте. Я говорю о гарантиях, которые он предоставил мне.
Я никогда никого не просил об этом. Всегда наотрез отказывался обсуждать эту тему. Ко мне не раз приходили переговорщики из Думы, в том числе представители компартии, просили «посоветоваться» по поводу закона о гарантиях, предоставляемых ушедшему президенту, но я всегда говорил: «Хотите принимать? Принимайте. Я здесь ни при чем».
Закон так и не был принят.
… Мне потом Волошин объяснил, что на срочном выпуске указа настояли юристы из администрации; они считали, что ждать принятия закона в Госдуме нельзя, ибо в правовом поле образуется дыра, а такое понятие, как юридический статус ушедшего со своего поста президента, временных дыр не терпит. Как это прописано в Конституции, в случае отсутствия закона президент обязан заполнить правовой вакуум своим указом. 31 декабря президент ушёл в отставку, закон отсутствовал… Но тем не менее даже ради этих высоких юридических материй не стоило торопиться. Хотя по-человечески я Путина понять могу.
Кстати говоря, и у нас в стране, и в мире о содержании указа ходит много нелепых слухов, толкований: будто бы все члены моей семьи освобождены от любой юридической ответственности перед законом. Будто бы указ о гарантиях предоставляет Ельцину какие-то немыслимые привилегии. Ну и главная нелепость: будто указ — это сделка между Ельциным и Путиным. Он мне даёт неприкосновенность, а я ему за это освобождаю раньше времени Кремль.
Последний тезис про сделку комментировать не буду. Из-за его полной абсурдности. Никакой указ никакой неприкосновенности обеспечить не может. Только человек глубоко наивный, ничего не понимающий в политике может поверить, что указы или законы могут что-то гарантировать бывшему лидеру страны.
Будет общество нездоровым и озлобленным, оно обязательно найдёт виновного в своих бедах, и тогда Ельцина обвинят во всех смертных грехах. И тут не то что указ — никакой закон не поможет.
Если же страна будет развиваться демократически, цивилизованно, а я уверен, именно так и произойдёт, само здоровое общество и будет главным гарантом неприкосновенности президента, ушедшего в отставку.
Теперь о самом указе. Вот как звучит этот пункт о неприкосновенности: "Президент Российской Федерации, прекративший исполнение своих полномочий, обладает неприкосновенностью… не может быть привлечён к уголовной или административной ответственности, задержан, арестован, подвергнут обыску, допросу либо личному досмотру… "
На членов моей семьи иммунитет не распространяется. Никаких юридических препятствий к тому, чтобы расследовать любое дело, относящееся к окружению президента, не существует. Это миф, созданный прессой.
В указе речь идёт о некоторых обычных, я бы сказал, служебных, гарантиях, которые даёт государство президенту.
Это право на автотранспорт и на охрану, право пользоваться специальными залами для официальных лиц и делегаций на вокзалах и в аэропортах, право пользоваться правительственной связью. Есть в указе пункт о государственной даче, которая предоставляется президенту в пожизненное пользование. Есть пункт о медицинском обслуживании. Словом, ничего сенсационного.
Впрочем, тогда, в конце декабря, я об этом указе ничего не знал и думал совсем о другом.
Если говорить лаконично, я думал о том, что ждёт меня и всех нас за той датой — 31 декабря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109