— Тогда почему вы молчали?
— Хотелось узнать, насколько искренна с вами ваша племянница.
— Узнали?
Аэша Ли часто, по-стариковски закивала, потом смачно зевнула (самому Шнайдеру тут же пришлось подавить мощнейший позыв к зевку) и потянулась, потом так же по-стариковски суетливо заизвинялась.
— Хватит, — оборвал он ее. — Я не верю, что вы уничтожили запись. Где она?
Аэша Ли развела руками.
— Я действительно ее уничтожила. Согласитесь, я нахожусь в таком несчастном положении, что никак не могу подтвердить свою правоту — ведь нельзя предъявить то, чего больше нет. Вот, до чего доводит бескорыстие, мой тайсёгун. Прикажите допросить старушку под шлемом, чтобы она могла оправдаться пред вами!
Шнайдер оскалился.
— Вы защищены от допроса под шлемом. Синоби вашего ранга не может не быть защищен. И от «наркотиков правды» тоже.
Аэша Ли снова закивала, улыбаясь слегка виновато.
— Да, мой тайсёгун. Если надеть на меня активный шлем — я умру. И от наркотика правды — тоже. Вы ведь не прикажете пытать женщину, которая вам в матери годится?
— Никогда в жизни, — заверил Шнайдер.
«Тем более что на этот случай тоже, скорее всего, что-то заготовлено», — подумал он. Большинство синоби обзаводилось неудаляемыми имплантантами, которые при активации (как правило — последовательностью ключевых слов) убивали мозг.
— Но если я узнаю, что запись все-таки жива… Что кто-нибудь, кроме нас троих, в курсе… Вы поняли меня, сеу Ли?
— Да как же не понять, — женщина снова зевнула. — А кстати, что вы собираетесь делать с родными Эльзы?
— Это мое дело, — отрезал Шнайдер.
— Если тайсёгун хочет послушать совета старухи, то он таков: вычистите им память и верните их домой. Даром.
— Благодарю за совет, — улыбнулся Шнайдер. — Все-таки почему вы позволили ей… это?
— Ах, господин мой, и сама не знаю, — пожала плечами Ли. — Цветущая вишня — любовь к обреченному, весенний ветер…

* * *
Бет проснулась за полдень со страшным похмельем.
В день суда ее благоразумно засунули во дворец Государыни Иннаны — скорбеть вместе с высочайшими дамами. Бет нашла государыню Иннану ослепительной дурой еще в свой первый к ней визит. Поначалу впечатление, которое производила эта женщина, было просто сокрушительным — округлое лицо с правильными чертами в обрамлении серебристых волос само по себе было произведением искусства, а когда к этому добавлялись плавность движений и чарующий голос, оставалось только падать в обморок. Но едва первое наваждение проходило, оказывалось, что чарующий голос произносит только заученные расхожие фразы, а лицо богини редко меняет выражение — может, из страха перед морщинами. Не изменилось оно и в день похорон Лорел. Государыня Иннана сидела в зале, задрапированной белым, и чуть нараспев читала какой-то длинный стих, которого Бет не понимала. Церемониал запрещал пользование сантором, и Бет не могла включить автопереводчик. Потом составлялся погребальный свиток для Лорел — на длинном куске белого шелка каждая из женщин по очереди писала короткое стихотворение из двух строк. За Бет написал, протянув из-за ее спины руку, Огата — сама она не знала ни языка, на котором составлялись стихи, ни той вязи, которой они записывались. Потом была церемония траурной стрижки — с поклонами, приседаниями и прочими ужимками внесли маленький серпообразный нож, которым государыне отрезали длинную прядь (голова красавицы пострадала не больше, чем водопад от потери одной струйки воды). Эту прядь государыня заплела в венок, и передала через служанку серпик и недоплетенный венок дальше, леди Альберте, а потом — ей, Бет, и другим дамам. Этот венок должен был упокоиться среди звезд вместе с Лорел.
Бет не приходилось особенно напрягаться, изображая скорбь — она из-за Дика была один сплошной нерв. Где-то там шел суд, где-то там мужчины в траурной процессии сопровождали тело Лорел в глайдер-порт, а сердце Бет то и дело горестно постанывало и не знало, как ему повернуться, чтобы не болеть. Всхлипы она сдерживала — тут все горевали без слез и соплей — но дрожь в руках унять не могла, и в результате отмахнула себе здоровый клок волос над лбом, вместо того чтобы отрезать аккуратненькую прядку там, где можно будет замаскировать потерю. Заплести свою часть венка она тоже не смогла, руки тряслись. Это сделал Огата.
— Венок понесете вы, — шепнул Рин. Бет уже не помнила, с какими там ужимками нужно было подходить к императрице-матери, просто подошла и взяла венок.
Все вышли на открытую террасу, к которой подогнали гравиплатформу. Первой поднялась леди Альберта, последней — государыня Иннана, перед которой все склонились и не разгибались, пока она не заняла своего места. Таков был этикет — в зал представители царствующей семьи входили первыми, а в транспортное средство — наоборот, последними.
Гравиплатформа опустилась перед воротами глайдер-порта как раз тогда, когда из них выплыл похоронный кортеж. Бет и леди Альберта должны были присоединиться к нему, государыня Иннана — вернуться во дворец.
Бет по мосткам перешла в похоронный глайдер. Тот же ветер, что трепал вчера ее легкую полупрозрачную накидку, приподнял край траурных одежд и щекотнул ей руки волосами, вплетенными в венок. Она положила венок на тело матери, а глядела при этом на дядю. Но тот ни единым жестом, никаким непроизвольным движением не дал понять, что же произошло. По лицу, как и по золотой маске Керета, ничего нельзя было прочесть. Бет заметила перемену в одежде Рихарда — но чем это объяснялось?
Она так и не получила ответа до того момента, когда тело Лорел с прощальными дарами было помещено в ракету. Цукино-сёгун полулежала на своих носилках, белая, какая-то полупрозрачная — наверное, от большой потери крови. Страшную рану, естественно, зашили и задрапировали. О некоторых мертвых говорят, что они выглядят так, будто уснули — но то ли вопреки, то ли благодаря стараниям декораторов Лорел так не выглядела. При жизни она никогда не носила столько косметики и украшений.
У ног повелительницы уложили верную Сариссу, одетую в золото и увешанную оружием, которым она пользовалась при жизни. Рядом поставили контейнер с генетическим материалом — Лорел больше не понадобятся клоны на случай внезапного неизлечимого ранения или старости. Каждый из присутствующих положил свой дар, а потом на носилках принесли дары тех, кто рылом не вышел присутствовать на церемонии. После этого ракету запечатали.
Затем было три часа отдыха и небольшой обед. Вот тогда-то Бет и смогла поговорить с Рихардом. Точнее, он сам отвел ее чуть в сторону и тихо сказал:
— Твой друг не принял помилования.
Бет зажала рот обеими руками, чтобы не заорать, и сумела сдержаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243