— Так, что у нас тут? — спросил охранник, вытаскивая из клетки сверток и встряхивая.
Кусок бустера выпал из майки, охранник ухмыльнулся.
— Перехитрить меня хотел, а? Выходит, что сам себя перехитрил. Без завтрака я тебя оставил, половины ужина ты сам себя лишил. Спокойной ночи.
Он расстегнул наручники и бросил Дику скомканную майку. Кусок бустера так и остался валяться на полу, в зоне видимости, но за пределами досягаемости. Ну нет, решил Дик, дудки. Не дождетесь, чтобы я тянулся к нему как обезьяна.
Он снова лег — теперь лицом вниз — и начал читать Розарий, загибая пальцы по одному. Пятница сегодня или нет, он не знал, но выбрал Скорбные тайны — потому что его грызла скорбь. Он вспоминал Моление о Чаше — и думал о погибших. О команде «Паломника», о Нейгале, которого он оплакал бы, если бы мог плакать, о его морлоках и Рэе. Он обращался мыслями к моменту бичевания — и думал о тех, кто обречен на жестокую судьбу раба, о криках, доносившихся снизу в этот день. И когда он переходил к глумлению солдат и возложению Тернового Венца, он не мог не вспоминать о рабских обручах, о шипах, которые входят прямо в мозг и парализуют разум. Несение Креста заставило его испытать стыд. Как он мог забыть, что капитанских обязанностей никто с него не снимал? Как он посмел впасть в отчаяние, если он жив, не ранен и даже не очень сильно болен — так, немного побился, чуть-чуть обжегся и слегка простыл? Святой Брайан говорил — все ерунда по сравнению с Голгофой. Кто позволил дезертировать?
Дик дочитал Розарий и снова приказал себе спать. Хоть так — но набраться каких-то сил. Потому что предстояла тяжелая борьба, на износ.
Наутро разносчики дали ему только воды. Потом всех рабов начали водить на оправку — по одной клетке за раз. Дик смотрел в оба глаза — не покажутся ли друзья? — но не заметил ни одного знакомого лица — тэка, братья-близнецы по сотворению, слились в однородную массу, а одежду у них отобрали почти всю. Он все гадал, с какой из клеток заодно поведут и его, но удостоился особого внимания — гемов водили два морлока, ростом пониже, чем Геркулес, бесхвостые и какие-то обезьяноподобные, а за Диком пришел человек — другой, не вчерашний надзиратель. Видимо, у того закончилась смена. Этот был поменьше ростом, с длинными волосами, которыми он пытался скрыть уродливый шрам, проходивший через лоб, висок и то место, где прежде была мочка уха.
Проходя по пандусам вверх, Дик убедился окончательно, что станция переделана из корабля, скорее всего — линейного. Охранник позволил Дику напиться из-под крана, но предупредил, что в ближайшие пять часов нечего рассчитывать на то, что его выведут, так что наливаться до ушей не нужно. Дик воспользовался и его великодушием, и его советом, в то же время досадуя на то, что он не сможет хотя бы нацарапать на стене весточку для друзей.
Охранник вернул его в клетку — и ушел. Потом вернулся.
— Тебя без еды оставили? На, — он сунул Дику сэндвич, явно свой, из пайка. Тот растерянно поблагодарил.
— Почему вы мне помогаете?
— Из-за Эспады, — ухмыльнулся работорговец и потрогал свой шрам. — Терпеть его не мог. Как ты умудрился его зарубить? Он хвастал, что он первый флордсман рейдерского Братства.
— А, — сообразил Дик. — Ну… Он был без шлема…
Снизу снова послышался вопль и кусок застрял у Дика в горле. Охранник явно благоволил ему, и он решился спросить:
— Что там делают?
— Мозги зелененьким промывают, — поморщился охранник. — Чтобы забыли, кто они и откуда.
— Симатта! — прошипел Дик.
— Да, дерьмово, — кивнул охранник. — Терпеть не могу. Когда на мою смену приходится — этот вой потом в ушах стоит. Сколько раз говорили — поставить звуконепроницаемые перегородки, только кому это надо…
Тут он сообразил, что разоткровенничался не с тем и отошел от клетки, бросив напоследок:
— Жуй быстрее. Мне неприятности не нужны.
Прошел еще один такой же однообразный день. Дик много молился о своих друзьях и просил о встрече с ними. Он вообще много молился — ничего другого не оставалось. Охранник со шрамом еще раз сводил его в туалет, пока всех гемов гоняли куда-то ниже, и Дик снова никого из своих не смог различить в клетках, хоть и пытался. Он решился попросить охранника о помощи, но тот решительно отказал.
— Нет, пацан. Твою жизнь сделать чуть полегче — это пожалуйста, а с зелененькими я связываться не буду.
Наступила ночь — Дик решил считать промежуток времени, когда криков не слышно и не раздают еды «ночью». Пришел еще один сон без сновидений, а за ним — еще один день в клетке. Дик заставил себя сделать пятьдесят отжиманий после «завтрака» и пятьдесят после «ужина». Добрый охранник сменился третьим, маленьким афро-малайцем. Он не заговаривал с Диком и тот не пытался установить с ним контакт. Охранники сменялись сутки через двое, понял юноша, когда утром, проснувшись, увидел первого, «злого». Тот попробовал высмеять Дика, когда паренек отжимался, но Дик проигнорировал его с его насмешками. Он должен пытаться сохранить хоть какую-то форму, даже если ему придется провести несколько месяцев в этой тесноте. Это — осада, это сражение на измор. Дик разгадал хитрость Мориты: переждать, пока экзальтация сменится усталостью, а ярость — унынием. Нет, этот трюк не пройдет. Он выдержит осаду. Он выдержит все. Ему есть еще зачем жить…
Но, как только он изготовился к марафону, как судьба снова изменилась. За ним пришли.
Случилось это в смену «доброго» охранника — обычные крики снизу вдруг смерились громким, почти истошным воплем, в котором юноша различил:
— Сэнтио-сама! Сэнтио-са-а-ама-а-а! — и одновременно — нестройным пением. Дик, лежавший на полу клетки, вскочил и вцепился в решетку обеими руками. Там, внизу, пели псалом:
О, прославляйте Его, все народы!
Превозносите Его, все люди!
Его любовь к нам границы не знает,
А Его верность пребудет во веки…
О, аллилуйя, аллилуйя!
— Том! — заорал Дик радостно. — Остин! Бат! Актеон! — а потом подхватил песню.
Но через секунду песня захлебнулась, и радость Дика сменилась яростью. Ну да, они же пели не просто так… Что там с ними делают? Что им готовят? В чем заключается эта промывка мозгов? Одно Дик знал твердо: его друзья не дадут себе забыть, кто они и откуда… Он сжал пальцы на решетке, как на рукоятках станкового плазмомета и срывающимся то и дело голосом — чертова простуда! — заорал песню синдэн-сэнси, которая считалась чуть ли не гимном сохэев:
Умерший и воскресший, хочешь домой?
Душу свою вознесший, хочешь домой?
Ноги изранишь, силы истратишь, сердце разобьешь.
И тело твое будет в крови, когда до дома дойдешь.
Но голос зовет сквозь годы: «Кто еще хочет свободы?
Кто еще хочет победы? Идите домой!»
Пока он допел, прибежал «добрый» охранник, и по тому, как тот прятал глаза, отпирая клетку, Дик понял, что его ждет что-то нехорошее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243