Таким образом, Коквилль стал добычей двух кровожадных партий, и можно было подумать, что сто тридцать человек его обитателей решили пожрать пятьдесят остальных по той простой причине, что сила на их стороне. У борьбы двух династий не бывает иной истории.
В числе прочих ссор, потрясавших за последнее время Коквилль, упоминается вражда двух братьев, Фуасса и Тюпена, и шумные драки в семействе Рыжего. Надо сказать, что все обитатели деревни получили какое-нибудь прозвище. Впоследствии эти прозвища превратились в фамилии, иначе трудно было бы разобраться в постоянных скрещиваниях Флошей и Маэ. Дед Рыжего, несомненно, был огненным блондином. Что же касается Фуасса и Тюпена, то звали их так неведомо почему — многие клички со временем потеряли свой первоначальный смысл.
У старой Франсуазы, разбитной бабы, которая до сих пор еще жива, хотя ей уже стукнуло восемьдесят, родился от одного из Маэ сын Фуасс. Овдовев, она вышла вторично, за Флоша, и родила Тюпена. Отсюда возникла вражда двух братьев, которую к тому же сильно подогревал вопрос о наследстве. Что касается Рыжего, то нещадные драки происходили у него от ревности: Рыжий обвинял свою жену Марию в том, что она ему изменяет с одним из Флошей, плотным черномазым верзилой Бризмотом. Рыжий дважды бросался на Бриз-мота с ножом, рыча, что проткнет ему живот. Рыжий, маленький нервный человечек, был страшно свиреп.
Но сейчас не ярость Рыжего и не споры Тюпена с Фуассом разжигали страсти в Коквилле. Всеобщее волнение объяснялось другим: двадцатилетний мальчишка Дельфин из рода Маэ дерзнул полюбить красавицу Марго, дочь Хвоста, местного мэра и первого богача среди Флошей. Хвост был личностью весьма примечательной. Прозвище свое он получил потому, что отец его в царствование Луи-Филиппа все еще продолжал со стариковским упрямством перевязывать себе волосы, как требовала мода его юности. Так вот, в Коквилле имелось всего две большие лодки, и обладателем одной из них — лучшей, еще совсем новой и надежной в море, которая носила название «Зефир», — являлся Хвост. Другая лодка, «Кит», — гнилое дозорное суденышко, — принадлежала Рыжему. Матросами у него были Дельфин и Фуасс, тогда как Хвост возил с собой Тюпена и Бризмота. Матросы Хвоста только и знали, что спать и осыпать «Кита» презрительными насмешками. Этот деревянный башмак, говорили они, в один прекрасный день расползется под ударом волны, как пригоршня грязи. Когда Хвосту стало известно, что этот негодник Дельфин, юнга с «Кита», позволяет себе волочиться за его дочкой, он влепил Марго две хорошие оплеухи — без всякого повода, просто в виде предостережения, чтобы она не вздумала когда-либо стать женой Маэ. Взбешенная Марго громко заявила, что она немедленно же передаст эту пару затрещин Дельфину, если он посмеет еще раз потереться возле ее юбок. Девушке было досадно, что ее поколотили из-за мальчишки, которому она даже ни разу не взглянула в лицо. Марго в свои шестнадцать лет была сильна, как мужчина, и прекрасна, как знатная дама; она слыла за девушку, которая обращается со своими вздыхателями очень надменно и сурово. Теперь, когда вы узнали все: и о двух пощечинах, и о дерзости Дельфина, и о гневе Марго — вам станут понятны причины бесконечных коквилльских пересудов.
Однако некоторые поговаривали, что в глубине души Марго вовсе уж не так сердилась, видя, как вертятся возле нее Дельфин. Этот Дельфин был небольшого роста, с золотистой от морского загара кожей, с гривой кудрявых белокурых волос, которые лезли ему на глаза и сзади спускались на самую шею. Несмотря на тонкую фигуру, он был очень силен и мог поколотить человека втрое толще себя. В деревне болтали, что он иногда исчезал и проводил ночь в Гранпорте. Это давало девушкам повод называть его оборотнем и обвинять в «разгульной жизни» — под сим туманным выражением явно подразумевались всякого рода неведомые наслаждения. Марго, говоря о Дельфине, всегда не в меру горячилась. А он улыбался про себя, прищурив на нее узкие блестящие глаза, и меньше всего придавал значения ее пренебрежению и запальчивости. Он то проходил под самой дверью ее дома, то крадучись скользил вдоль кустарника и стерег ее целыми часами с терпением и хитростью кошки, подстерегающей синицу. И когда она внезапно замечала его возле себя — порой так близко, что его присутствие угадывалось по теплоте дыхания, — он не пытался убежать. Лицо его принимало такое грустное и нежное выражение, что она невольно останавливалась, задыхаясь от смущения, и о своем гнева вспоминала лишь тогда, когда Дельфин бывал уже далеко. Если бы отец увидел ее в этот момент, он наверняка дал бы ей еще одну оплеуху. Так дальше не могло продолжаться. Она напрасно божилась, что в один прекрасный день Дельфин получит от нее обещанную пару пощечин; когда он был тут, ей никак не удавалось улучить момент, чтобы их влепить. И нашлись люди, которые заговорили, что не к чему ей столько болтать об этих пощечинах, ведь счет-то им она ведет в конце концов сама!
Тем не менее никто не высказывал предположения, что она станет когда-нибудь женой Дельфина. Ее нерешительность объясняли снисходительностью кокетливой девушки. Ну, а что касается брака с одним из Маэ, нищим мальчишкой, у которого вряд ли найдется даже полдюжины рубашек, чтобы внести свою долю в хозяйство, — подобная свадьба показалась бы всем чудовищной. Злые языки намекали, что Марго не прочь погулять с Дельфином, но уж замуж за него она не пойдет наверняка. Богатая девушка имеет право развлекаться, как ей вздумается, но если у нее голова на плечах — глупостей она не наделает. В конце концов весь Коквилль заинтересовался авантюрой, гадая, как повернется дело: или Дельфин получит свои две пощечины, или Марго уступит и где-нибудь Б укромном углублении скалы позволит ему расцеловать себя в обе щеки. Любопытно будет взглянуть. Одни стояли за пощечины, другие — за поцелуи. Коквилль волновался.
Лишь двое из всей деревни, священник и полевой сторож, не склонялись ни на сторону Маэ, ни на сторону Флошей. Полевой сторож, — никто не знал его имени, а прозвали его Императором, вероятно, потому, что он служил в армии при Карле X, — был высокий, сухой человек; ему, в сущности, никогда не приходилось всерьез оберегать здесь общественные владения, ибо скалы были голы, а ланды — пустынны. Некий субпрефект, который ему когда-то покровительствовал, создал для него эту синекуру, и теперь, никем не тревожимый, он спокойно тратил здесь свои годы и крохотное жалованье. Что касается аббата Радиге, то он принадлежал к тем недалекого ума священникам, от которых епархия стремится поскорее избавиться, законопатив их в какую-нибудь грязную дыру. Он вел жизнь честного крестьянина, вскапывал свой крохотный садик, отвоеванный у скалы, курил трубку и наблюдал, как растет его салат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
В числе прочих ссор, потрясавших за последнее время Коквилль, упоминается вражда двух братьев, Фуасса и Тюпена, и шумные драки в семействе Рыжего. Надо сказать, что все обитатели деревни получили какое-нибудь прозвище. Впоследствии эти прозвища превратились в фамилии, иначе трудно было бы разобраться в постоянных скрещиваниях Флошей и Маэ. Дед Рыжего, несомненно, был огненным блондином. Что же касается Фуасса и Тюпена, то звали их так неведомо почему — многие клички со временем потеряли свой первоначальный смысл.
У старой Франсуазы, разбитной бабы, которая до сих пор еще жива, хотя ей уже стукнуло восемьдесят, родился от одного из Маэ сын Фуасс. Овдовев, она вышла вторично, за Флоша, и родила Тюпена. Отсюда возникла вражда двух братьев, которую к тому же сильно подогревал вопрос о наследстве. Что касается Рыжего, то нещадные драки происходили у него от ревности: Рыжий обвинял свою жену Марию в том, что она ему изменяет с одним из Флошей, плотным черномазым верзилой Бризмотом. Рыжий дважды бросался на Бриз-мота с ножом, рыча, что проткнет ему живот. Рыжий, маленький нервный человечек, был страшно свиреп.
Но сейчас не ярость Рыжего и не споры Тюпена с Фуассом разжигали страсти в Коквилле. Всеобщее волнение объяснялось другим: двадцатилетний мальчишка Дельфин из рода Маэ дерзнул полюбить красавицу Марго, дочь Хвоста, местного мэра и первого богача среди Флошей. Хвост был личностью весьма примечательной. Прозвище свое он получил потому, что отец его в царствование Луи-Филиппа все еще продолжал со стариковским упрямством перевязывать себе волосы, как требовала мода его юности. Так вот, в Коквилле имелось всего две большие лодки, и обладателем одной из них — лучшей, еще совсем новой и надежной в море, которая носила название «Зефир», — являлся Хвост. Другая лодка, «Кит», — гнилое дозорное суденышко, — принадлежала Рыжему. Матросами у него были Дельфин и Фуасс, тогда как Хвост возил с собой Тюпена и Бризмота. Матросы Хвоста только и знали, что спать и осыпать «Кита» презрительными насмешками. Этот деревянный башмак, говорили они, в один прекрасный день расползется под ударом волны, как пригоршня грязи. Когда Хвосту стало известно, что этот негодник Дельфин, юнга с «Кита», позволяет себе волочиться за его дочкой, он влепил Марго две хорошие оплеухи — без всякого повода, просто в виде предостережения, чтобы она не вздумала когда-либо стать женой Маэ. Взбешенная Марго громко заявила, что она немедленно же передаст эту пару затрещин Дельфину, если он посмеет еще раз потереться возле ее юбок. Девушке было досадно, что ее поколотили из-за мальчишки, которому она даже ни разу не взглянула в лицо. Марго в свои шестнадцать лет была сильна, как мужчина, и прекрасна, как знатная дама; она слыла за девушку, которая обращается со своими вздыхателями очень надменно и сурово. Теперь, когда вы узнали все: и о двух пощечинах, и о дерзости Дельфина, и о гневе Марго — вам станут понятны причины бесконечных коквилльских пересудов.
Однако некоторые поговаривали, что в глубине души Марго вовсе уж не так сердилась, видя, как вертятся возле нее Дельфин. Этот Дельфин был небольшого роста, с золотистой от морского загара кожей, с гривой кудрявых белокурых волос, которые лезли ему на глаза и сзади спускались на самую шею. Несмотря на тонкую фигуру, он был очень силен и мог поколотить человека втрое толще себя. В деревне болтали, что он иногда исчезал и проводил ночь в Гранпорте. Это давало девушкам повод называть его оборотнем и обвинять в «разгульной жизни» — под сим туманным выражением явно подразумевались всякого рода неведомые наслаждения. Марго, говоря о Дельфине, всегда не в меру горячилась. А он улыбался про себя, прищурив на нее узкие блестящие глаза, и меньше всего придавал значения ее пренебрежению и запальчивости. Он то проходил под самой дверью ее дома, то крадучись скользил вдоль кустарника и стерег ее целыми часами с терпением и хитростью кошки, подстерегающей синицу. И когда она внезапно замечала его возле себя — порой так близко, что его присутствие угадывалось по теплоте дыхания, — он не пытался убежать. Лицо его принимало такое грустное и нежное выражение, что она невольно останавливалась, задыхаясь от смущения, и о своем гнева вспоминала лишь тогда, когда Дельфин бывал уже далеко. Если бы отец увидел ее в этот момент, он наверняка дал бы ей еще одну оплеуху. Так дальше не могло продолжаться. Она напрасно божилась, что в один прекрасный день Дельфин получит от нее обещанную пару пощечин; когда он был тут, ей никак не удавалось улучить момент, чтобы их влепить. И нашлись люди, которые заговорили, что не к чему ей столько болтать об этих пощечинах, ведь счет-то им она ведет в конце концов сама!
Тем не менее никто не высказывал предположения, что она станет когда-нибудь женой Дельфина. Ее нерешительность объясняли снисходительностью кокетливой девушки. Ну, а что касается брака с одним из Маэ, нищим мальчишкой, у которого вряд ли найдется даже полдюжины рубашек, чтобы внести свою долю в хозяйство, — подобная свадьба показалась бы всем чудовищной. Злые языки намекали, что Марго не прочь погулять с Дельфином, но уж замуж за него она не пойдет наверняка. Богатая девушка имеет право развлекаться, как ей вздумается, но если у нее голова на плечах — глупостей она не наделает. В конце концов весь Коквилль заинтересовался авантюрой, гадая, как повернется дело: или Дельфин получит свои две пощечины, или Марго уступит и где-нибудь Б укромном углублении скалы позволит ему расцеловать себя в обе щеки. Любопытно будет взглянуть. Одни стояли за пощечины, другие — за поцелуи. Коквилль волновался.
Лишь двое из всей деревни, священник и полевой сторож, не склонялись ни на сторону Маэ, ни на сторону Флошей. Полевой сторож, — никто не знал его имени, а прозвали его Императором, вероятно, потому, что он служил в армии при Карле X, — был высокий, сухой человек; ему, в сущности, никогда не приходилось всерьез оберегать здесь общественные владения, ибо скалы были голы, а ланды — пустынны. Некий субпрефект, который ему когда-то покровительствовал, создал для него эту синекуру, и теперь, никем не тревожимый, он спокойно тратил здесь свои годы и крохотное жалованье. Что касается аббата Радиге, то он принадлежал к тем недалекого ума священникам, от которых епархия стремится поскорее избавиться, законопатив их в какую-нибудь грязную дыру. Он вел жизнь честного крестьянина, вскапывал свой крохотный садик, отвоеванный у скалы, курил трубку и наблюдал, как растет его салат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127