А он, пользуясь тем, что я отвлекаю толстяка Гошро, присоединился к дамам и шел теперь с ними впереди. До меня долетали обрывки их разговора.
— Так вы идете сегодня вечером в Варьете?
— Да, у меня ложа бенуара. Говорят, очень забавная пьеса. Может быть, и вы пойдете, Луиза? Ну, пожалуйста, прошу вас!
И через несколько шагов:
— Вот и конец парижским развлечениям. Сегодняшняя выставка — последнее событие сезона.
— А скачки?
— Ах да! Хорошо бы съездить на скачки в Мезон-Лаффит. Говорят, занятное зрелище.
А в это время Гошро разговаривал со мной о Бокэ; это великолепное имение, говорил он, а старания моего отца еще удвоили его ценность. Он мне явно льстил. Но я совсем его не слушал; каждый раз, когда Луиза останавливалась перед какой-нибудь картиной и шлейф ее платья слегка касался моих ног, меня охватывало необычайное волнение. Шея ее, белеющая из-под темных локонов прически, была хрупкой и нежной, как у девочки. Да и держалась она по-прежнему ребячливо, это даже несколько меня огорчало. С ней многие раскланивались, и она, шурша юбками и поворачиваясь то туда, то сюда, звонко смеялась, привлекая к себе всеобщее внимание. Два или три раза она обернулась и пристально посмотрела на меня. Я шел, как во сне. Не знаю уж, сколько времени следовал я так за нею: я совершенно одурел от речей Гошро; от мелькания картин, тянувшихся бесконечной лентой слева и справа, рябило в глазах. Могу только сказать, что к концу все мы наглотались пыли, и я чуть не падал от усталости; дамы между тем казались все такими же свежими и по-прежнему улыбались. В шесть часов Феликс увел меня обедать. За десертом он мне вдруг сказал:
— Я очень тебе благодарен.
— За что же? — спросил я, крайне удивленный.
— Да за то, что ты не ухаживаешь за госпожой Гошро. Это очень мило с твоей стороны. Так тебе больше нравятся брюнетки?
Я покраснел. Он поспешно добавил:
— Я не требую признаний. Наоборот, ты, должно быть, заметил, я стараюсь не вмешиваться. По-моему, каждый должен сам проходить школу жизни.
Он говорил совершенно серьезно, с самым дружеским участием.
— Так ты думаешь, она сможет меня полюбить? — спросил я, не смея произнести вслух имя Луизы.
— Ну, ничего определенного сказать не могу. Поступай, как считаешь нужным. Сам увидишь, что получится.
Я воспринял эти слова как поощрение. Но Феликс уже вернулся к своему обычному ироническому тону и стал полушутя уверять, будто Гошро был бы очень рад, если бы я влюбился в его жену.
— Да-да, ты еще не знаешь этого ловкача. Ты не понял, почему он так тебя обхаживает? Влияние его дяди в округе падает, и он жаждет заручиться поддержкой твоего отца, когда придется предстать перед избирателями... Черт возьми, я просто испугался. Еще бы! Ведь ты же можешь ему пригодиться, а я ему уже сослужил службу.
— Но это же отвратительно! — воскликнул я.
— Почему отвратительно? — возразил он так спокойно, что я не мог разобрать, шутит он или говорит серьезно. — Если жена не может обойтись без любовников, то пусть уж они будут хоть чем-то полезны и мужу.
Вставая из-за стола, Феликс предложил мне пойти в Варьете. Я видел пьесу два дня тому назад, но умолчал об этом и выразил живейшее желание ее посмотреть. И какой чудесный вечер я провел! Дамы сидели в ложе бенуара рядом с нашими местами в партере. Повернувшись, я мог наблюдать за лицом Луизы, видеть, какое удовольствие доставляют ей остроты актеров. Два дня тому назад все эти остроты казались мне плоскими. Сейчас меня от них не коробило, наоборот, я испытывал наслаждение, слушая их, — они как бы устанавливали тайную близость между мною и Луизой. Пьеска была очень вольного содержания, и Луизу особенно смешили всякие рискованные словечки. По-видимому, в театральной ложе она считала для себя позволительным смеяться при самых соленых шутках. Когда при взрыве смеха наши взгляды встречались, она не отводила глаз. Это казалось мне тонким и смелым кокетством. Я с радостью думал, что за три часа, проведенные вместе в этой атмосфере непристойностей, мои любовные дела сильно продвинутся. Впрочем, не мы одни, весь зал покатывался со смеху, многие дамы в ярусах даже не прикрывались веером.
Во время антракта мы отправились засвидетельствовать нашим дамам свое почтение. Гошро только что вышел из ложи, и мы могли сесть. В ложе было темно. Луиза сидела совсем рядом со мной. Она шевельнулась, и край ее пышных юбок накрыл мне колени. И я унес с собой ощущение этого прикосновения, как первое немое признание, соединившее нас друг с другом.
III
С того вечера прошло десять дней. Феликс куда-то исчез, и у меня нет никакой возможности увидеться снова с г-жой Нежон. Чтобы хоть что-то связывало меня с ней, я покупаю пять или шесть газет, в которых упоминается о ее муже. Он выступил в парламенте во время бурных дебатов и произнес речь, о которой много говорят. Раньше эта речь показалась бы мне убийственно скучной, теперь мне интересно ее читать: за казенными фразами я вижу черные косы и белую шею Луизы. Я даже поспорил с каким-то мало мне знакомым господином, яростно защищая бездарного Нежона. Злые нападки газет выводят меня из себя. Конечно же, Нежон глуп; но это только лишний раз доказывает, что жена его умна, если он, как говорят, обязан ей своими успехами.
За эти десять дней я, сгорая от нетерпения, побывал раз пять-шесть у тетушки в надежде на счастливый случай, на неожиданную встречу. Но все было напрасно. В последний свой визит я так сильно рассердил графиню, что теперь не скоро осмелюсь у нее появиться. Она вбила себе в голову, что должна устроить меня с помощью г-на Нежона на какой-нибудь дипломатический пост; велико же было ее изумление, когда я, ссылаясь на свои политические убеждения, отказался от этой протекции. А ведь когда тетушка впервые со мной об этом заговорила, я не возражал; но тогда я еще не был влюблен в Луизу и не видел ничего дурного в том, что ее муж окажет мне услугу. Не зная истинных причин, тетушка не могла понять такой щепетильности и заявила, что все это детские капризы; разве нет среди тех, кто представляет республику в других странах, легитимистов, не менее убежденных, чем я? Как раз наоборот, дипломатическое поприще — это убежище легитимистов; их полно во всех посольствах; удерживая в своих руках высокие государственные посты, к которым так стремятся республиканцы, они тем самым служат нашему делу. Мне было очень трудно найти какие-либо серьезные возражения; я отговорился поистине смехотворным ригоризмом, и тетушка в конце концов решила, что я совсем сошел с ума; покровительница моя была вне себя, ведь она уже успела поговорить обо мне с г-ном Нежоном. Ну и пусть! По крайней мере, Луиза не подумает, что я ухаживаю за ней из-за какого-то назначения.
Рассказать кому-нибудь, что я перечувствовал за эти десять дней, — надо мной бы стали смеяться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
— Так вы идете сегодня вечером в Варьете?
— Да, у меня ложа бенуара. Говорят, очень забавная пьеса. Может быть, и вы пойдете, Луиза? Ну, пожалуйста, прошу вас!
И через несколько шагов:
— Вот и конец парижским развлечениям. Сегодняшняя выставка — последнее событие сезона.
— А скачки?
— Ах да! Хорошо бы съездить на скачки в Мезон-Лаффит. Говорят, занятное зрелище.
А в это время Гошро разговаривал со мной о Бокэ; это великолепное имение, говорил он, а старания моего отца еще удвоили его ценность. Он мне явно льстил. Но я совсем его не слушал; каждый раз, когда Луиза останавливалась перед какой-нибудь картиной и шлейф ее платья слегка касался моих ног, меня охватывало необычайное волнение. Шея ее, белеющая из-под темных локонов прически, была хрупкой и нежной, как у девочки. Да и держалась она по-прежнему ребячливо, это даже несколько меня огорчало. С ней многие раскланивались, и она, шурша юбками и поворачиваясь то туда, то сюда, звонко смеялась, привлекая к себе всеобщее внимание. Два или три раза она обернулась и пристально посмотрела на меня. Я шел, как во сне. Не знаю уж, сколько времени следовал я так за нею: я совершенно одурел от речей Гошро; от мелькания картин, тянувшихся бесконечной лентой слева и справа, рябило в глазах. Могу только сказать, что к концу все мы наглотались пыли, и я чуть не падал от усталости; дамы между тем казались все такими же свежими и по-прежнему улыбались. В шесть часов Феликс увел меня обедать. За десертом он мне вдруг сказал:
— Я очень тебе благодарен.
— За что же? — спросил я, крайне удивленный.
— Да за то, что ты не ухаживаешь за госпожой Гошро. Это очень мило с твоей стороны. Так тебе больше нравятся брюнетки?
Я покраснел. Он поспешно добавил:
— Я не требую признаний. Наоборот, ты, должно быть, заметил, я стараюсь не вмешиваться. По-моему, каждый должен сам проходить школу жизни.
Он говорил совершенно серьезно, с самым дружеским участием.
— Так ты думаешь, она сможет меня полюбить? — спросил я, не смея произнести вслух имя Луизы.
— Ну, ничего определенного сказать не могу. Поступай, как считаешь нужным. Сам увидишь, что получится.
Я воспринял эти слова как поощрение. Но Феликс уже вернулся к своему обычному ироническому тону и стал полушутя уверять, будто Гошро был бы очень рад, если бы я влюбился в его жену.
— Да-да, ты еще не знаешь этого ловкача. Ты не понял, почему он так тебя обхаживает? Влияние его дяди в округе падает, и он жаждет заручиться поддержкой твоего отца, когда придется предстать перед избирателями... Черт возьми, я просто испугался. Еще бы! Ведь ты же можешь ему пригодиться, а я ему уже сослужил службу.
— Но это же отвратительно! — воскликнул я.
— Почему отвратительно? — возразил он так спокойно, что я не мог разобрать, шутит он или говорит серьезно. — Если жена не может обойтись без любовников, то пусть уж они будут хоть чем-то полезны и мужу.
Вставая из-за стола, Феликс предложил мне пойти в Варьете. Я видел пьесу два дня тому назад, но умолчал об этом и выразил живейшее желание ее посмотреть. И какой чудесный вечер я провел! Дамы сидели в ложе бенуара рядом с нашими местами в партере. Повернувшись, я мог наблюдать за лицом Луизы, видеть, какое удовольствие доставляют ей остроты актеров. Два дня тому назад все эти остроты казались мне плоскими. Сейчас меня от них не коробило, наоборот, я испытывал наслаждение, слушая их, — они как бы устанавливали тайную близость между мною и Луизой. Пьеска была очень вольного содержания, и Луизу особенно смешили всякие рискованные словечки. По-видимому, в театральной ложе она считала для себя позволительным смеяться при самых соленых шутках. Когда при взрыве смеха наши взгляды встречались, она не отводила глаз. Это казалось мне тонким и смелым кокетством. Я с радостью думал, что за три часа, проведенные вместе в этой атмосфере непристойностей, мои любовные дела сильно продвинутся. Впрочем, не мы одни, весь зал покатывался со смеху, многие дамы в ярусах даже не прикрывались веером.
Во время антракта мы отправились засвидетельствовать нашим дамам свое почтение. Гошро только что вышел из ложи, и мы могли сесть. В ложе было темно. Луиза сидела совсем рядом со мной. Она шевельнулась, и край ее пышных юбок накрыл мне колени. И я унес с собой ощущение этого прикосновения, как первое немое признание, соединившее нас друг с другом.
III
С того вечера прошло десять дней. Феликс куда-то исчез, и у меня нет никакой возможности увидеться снова с г-жой Нежон. Чтобы хоть что-то связывало меня с ней, я покупаю пять или шесть газет, в которых упоминается о ее муже. Он выступил в парламенте во время бурных дебатов и произнес речь, о которой много говорят. Раньше эта речь показалась бы мне убийственно скучной, теперь мне интересно ее читать: за казенными фразами я вижу черные косы и белую шею Луизы. Я даже поспорил с каким-то мало мне знакомым господином, яростно защищая бездарного Нежона. Злые нападки газет выводят меня из себя. Конечно же, Нежон глуп; но это только лишний раз доказывает, что жена его умна, если он, как говорят, обязан ей своими успехами.
За эти десять дней я, сгорая от нетерпения, побывал раз пять-шесть у тетушки в надежде на счастливый случай, на неожиданную встречу. Но все было напрасно. В последний свой визит я так сильно рассердил графиню, что теперь не скоро осмелюсь у нее появиться. Она вбила себе в голову, что должна устроить меня с помощью г-на Нежона на какой-нибудь дипломатический пост; велико же было ее изумление, когда я, ссылаясь на свои политические убеждения, отказался от этой протекции. А ведь когда тетушка впервые со мной об этом заговорила, я не возражал; но тогда я еще не был влюблен в Луизу и не видел ничего дурного в том, что ее муж окажет мне услугу. Не зная истинных причин, тетушка не могла понять такой щепетильности и заявила, что все это детские капризы; разве нет среди тех, кто представляет республику в других странах, легитимистов, не менее убежденных, чем я? Как раз наоборот, дипломатическое поприще — это убежище легитимистов; их полно во всех посольствах; удерживая в своих руках высокие государственные посты, к которым так стремятся республиканцы, они тем самым служат нашему делу. Мне было очень трудно найти какие-либо серьезные возражения; я отговорился поистине смехотворным ригоризмом, и тетушка в конце концов решила, что я совсем сошел с ума; покровительница моя была вне себя, ведь она уже успела поговорить обо мне с г-ном Нежоном. Ну и пусть! По крайней мере, Луиза не подумает, что я ухаживаю за ней из-за какого-то назначения.
Рассказать кому-нибудь, что я перечувствовал за эти десять дней, — надо мной бы стали смеяться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127