Волны, долетавшие сюда в бурю, отполировали стены, блестевшие теперь, словно агат. Розовые и голубые прожилки в толще темной скалы переплетались варварски роскошным узором; можно было подумать, что первобытные художники расписали этот бассейн для купания морских королев. Пол, усеянный галькой, все еще влажной и сохранявшей прозрачность, казалось, был выложен драгоценными камнями. В глубине виднелся слой мягкого сухого песка, бледно-желтого, почти белого цвета.
Эстелла села на песок, она рассматривала грот.
— Хорошо бы пожить здесь! — прошептала она.
Но Гектор, наблюдавший некоторое время за морем, вдруг притворился растерянным.
— Боже мой! Мы отрезаны! Волны преградили нам путь... Часа два придется ждать.
Он вышел из грота и, подняв голову, увидел г-на Шабра. Тот стоял на прибрежной скале как раз над гротом, и когда молодой человек объяснил ему, что они отрезаны, г-н Шабр закричал торжествующе:
— А что я вам говорил? Вы никогда меня не слушаете... Вам грозит опасность?
— Никакой опасности нет, — ответил Гектор. — Вода заливает грот лишь у входа, метров на пять, на шесть. Вы только не беспокойтесь, раньше чем через два часа нам не выбраться оттуда.
Господин Шабр рассердился. Значит, они останутся без обеда? Он уже проголодался. Что за нелепая прогулка! Затем, брюзжа, он сел на низкую траву, слева от себя положил зонт, справа — корзинку с мидиями.
— Что же делать? Подожду, раз приходится ждать! — крикнул он. — Идите к моей жене и позаботьтесь, чтобы она не простудилась.
В гроте Гектор сел рядом с Эстеллой. После некоторого молчания он отважился завладеть ее рукой, и молодая женщина не отняла ее. Она смотрела вдаль. Спускался сумрак, в прозрачной дымке медленно гасло заходящее солнце. На горизонте небо принимало нежный сиреневый оттенок, на постепенно темневшем море не видно было ни одного паруса. Вода понемногу забиралась в грот, с легким шумом перекатывались прозрачные камешки. Море приносило с собой любовное томление широких просторов, ласковый рокот, дразнящий, насыщенный сладострастием аромат.
— Эстелла, я люблю вас, — повторял Гектор, осыпая поцелуями ее руки.
Она не отвечала, она задыхалась, словно ее уносил прилив. Полулежа на песке, она напоминала русалку, застигнутую врасплох и теперь уже беззащитную.
И вдруг до них долетел чуть слышный, точно растворившийся в воздухе, голос г-на Шабра:
— Вы не хотите есть? Я подыхаю от голода!.. К счастью, я захватил с собой нож. И теперь закусываю в ожидании будущих благ — ем мидии.
— Я люблю вас, Эстелла, — повторял Гектор, сжимая ее в объятиях.
Вечер был темный, море отбрасывало в небо отблески заката. У входа в грот жалобно стенали волны, а под сводами угасал день. От ожившей волны подымался аромат плодородия. Эстелла медленно склонила голову на плечо Гектора. И вечерний ветер унес их вздохи.
На скале при свете звезд г-н Шабр методично ел свои ракушки. Ему грозило засорение желудка, потому что он глотал их так, без хлеба.
VI
Через девять месяцев после возвращения в Париж красавица г-жа Шабр родила мальчика. Г-н Шабр, вне себя от восторга, отвел в сторону доктора Гиро и с гордостью сказал:
— Это мидии, руку даю на отсечение!.. Да, целая корзинка мидий... Я съел их однажды вечером при весьма любопытных обстоятельствах... Что там ни говори, я бы никогда не подумал, доктор, что ракушки обладают такой чудодейственной силой.
НАВОДНЕНИЕ
I
Меня зовут Луи Рубье. Мне семьдесят лет. Родина моя — деревня Сен-Жори, в нескольких лье от Тулузы, в верхнем течении Гаронны. Четырнадцать лет я бился как рыба об лед, жил в нужде на своем клочке земли. Наконец пришло довольство, и всего лишь месяц назад я был еще самым зажиточным фермером во всем кантоне.
Наш дом казался благословенным. В нем поселилось и росло счастье: солнце было нам другом, и я но знал плохого урожая. В те счастливые времена на ферме нас было около дюжины. Я был еще молодцом для своих лет и трудился, показывая пример детям; с нами жили мой младший брат Пьер, старый холостяк, отставной сержант; затем моя сестра Агата, нашедшая у нас приют после смерти мужа, бедовая женщина, рослая, дородная и веселая, — засмеется, бывало, так на другом конце деревни услышишь ее смех. Теперь надо перечислить всех младших жителей нашего гнезда: мой сын Жак, его жена Роза и три их дочери — Эмэ, Вероника и Мария; Сиприен Буиссон — муж Эмэ, большой весельчак, — у этой пары уже было двое малышей, одному два года, а второму всего десять месяцев; Веронику совсем недавно просватали за Гаспара Рабюто, и скоро должна была состояться их свадьба; и, наконец, третья дочь — Мария, беленькая, светловолосая, ну просто городская барышня. Значит, всех нас было десять человек. А я был дедушкой и прадедушкой. Когда мы усаживались за стол, сестра Агата обычно сидела по правую руку от меня, брат Пьер — по левую, дети рассаживались по старшинству, так что ряд голов все понижался, и завершал его десятимесячный младенец, который тоже получал свою мисочку супа. Поверьте, птенцы наши ели усердно, только подливай им да подкладывай! А какое заразительное веселье в передышках между едой! Как я гордился и радовался, когда внучата протягивали ко мне руки и кричали:
— Дедушка, дай хлебца!.. Большой-пребольшой кусок!
Счастливые дни! В рабочее время отовсюду на ферме доносились песни. По вечерам, бывало, Пьер выдумывал игры, рассказывал разные истории о своих однополчанах. По воскресеньям тетя Агата пекла сдобные лепешки для наших девочек. Пели у нас и священные песни, и тут уж отличалась Мария: она пела протяжно, как певчие в церковном хоре; сидит, сложивши руки на коленях, волосы распущены по плечам, и такая вся светлая — похожа на святую. Когда Эмэ вышла замуж за Сиприена, я решил надстроить над домом еще один этаж и все шутил, смеялся: вот, говорю, выдадим Веронику за Гаспара — еще придется строить, а там, глядишь, и малыши подросли — пойдут у нас свадьбы, каждой парочке будем надстраивать по этажу, и вырастет наш дом до самого неба. Мы не хотели расставаться, — чего там, давайте выстроим целый город на нашей усадьбе! Если в семье дружба и согласие, хорошо жить и умереть там, где ты вырос.
Май месяц выдался на редкость погожий. Всходы были хороши, мы ждали богатого урожая. Как раз в тот день я отправился в обход со своим сыном Жаком. Мы вышли из дому в третьем часу дня. Поглядели на наши луга по берегу Гаронны — трава была нежно-зеленого цвета и высоко поднялась, скоро и косить надо; ивняк, что посадили в прошлом году, подрос уже на целый метр. Потом осмотрели мы посевы хлеба и виноградники, обошли все полоски земли, которые приобретали одну за другой, по мере того как приходил достаток; хлеба росли густо, лозы цвели, обещая великолепный сбор винограда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Эстелла села на песок, она рассматривала грот.
— Хорошо бы пожить здесь! — прошептала она.
Но Гектор, наблюдавший некоторое время за морем, вдруг притворился растерянным.
— Боже мой! Мы отрезаны! Волны преградили нам путь... Часа два придется ждать.
Он вышел из грота и, подняв голову, увидел г-на Шабра. Тот стоял на прибрежной скале как раз над гротом, и когда молодой человек объяснил ему, что они отрезаны, г-н Шабр закричал торжествующе:
— А что я вам говорил? Вы никогда меня не слушаете... Вам грозит опасность?
— Никакой опасности нет, — ответил Гектор. — Вода заливает грот лишь у входа, метров на пять, на шесть. Вы только не беспокойтесь, раньше чем через два часа нам не выбраться оттуда.
Господин Шабр рассердился. Значит, они останутся без обеда? Он уже проголодался. Что за нелепая прогулка! Затем, брюзжа, он сел на низкую траву, слева от себя положил зонт, справа — корзинку с мидиями.
— Что же делать? Подожду, раз приходится ждать! — крикнул он. — Идите к моей жене и позаботьтесь, чтобы она не простудилась.
В гроте Гектор сел рядом с Эстеллой. После некоторого молчания он отважился завладеть ее рукой, и молодая женщина не отняла ее. Она смотрела вдаль. Спускался сумрак, в прозрачной дымке медленно гасло заходящее солнце. На горизонте небо принимало нежный сиреневый оттенок, на постепенно темневшем море не видно было ни одного паруса. Вода понемногу забиралась в грот, с легким шумом перекатывались прозрачные камешки. Море приносило с собой любовное томление широких просторов, ласковый рокот, дразнящий, насыщенный сладострастием аромат.
— Эстелла, я люблю вас, — повторял Гектор, осыпая поцелуями ее руки.
Она не отвечала, она задыхалась, словно ее уносил прилив. Полулежа на песке, она напоминала русалку, застигнутую врасплох и теперь уже беззащитную.
И вдруг до них долетел чуть слышный, точно растворившийся в воздухе, голос г-на Шабра:
— Вы не хотите есть? Я подыхаю от голода!.. К счастью, я захватил с собой нож. И теперь закусываю в ожидании будущих благ — ем мидии.
— Я люблю вас, Эстелла, — повторял Гектор, сжимая ее в объятиях.
Вечер был темный, море отбрасывало в небо отблески заката. У входа в грот жалобно стенали волны, а под сводами угасал день. От ожившей волны подымался аромат плодородия. Эстелла медленно склонила голову на плечо Гектора. И вечерний ветер унес их вздохи.
На скале при свете звезд г-н Шабр методично ел свои ракушки. Ему грозило засорение желудка, потому что он глотал их так, без хлеба.
VI
Через девять месяцев после возвращения в Париж красавица г-жа Шабр родила мальчика. Г-н Шабр, вне себя от восторга, отвел в сторону доктора Гиро и с гордостью сказал:
— Это мидии, руку даю на отсечение!.. Да, целая корзинка мидий... Я съел их однажды вечером при весьма любопытных обстоятельствах... Что там ни говори, я бы никогда не подумал, доктор, что ракушки обладают такой чудодейственной силой.
НАВОДНЕНИЕ
I
Меня зовут Луи Рубье. Мне семьдесят лет. Родина моя — деревня Сен-Жори, в нескольких лье от Тулузы, в верхнем течении Гаронны. Четырнадцать лет я бился как рыба об лед, жил в нужде на своем клочке земли. Наконец пришло довольство, и всего лишь месяц назад я был еще самым зажиточным фермером во всем кантоне.
Наш дом казался благословенным. В нем поселилось и росло счастье: солнце было нам другом, и я но знал плохого урожая. В те счастливые времена на ферме нас было около дюжины. Я был еще молодцом для своих лет и трудился, показывая пример детям; с нами жили мой младший брат Пьер, старый холостяк, отставной сержант; затем моя сестра Агата, нашедшая у нас приют после смерти мужа, бедовая женщина, рослая, дородная и веселая, — засмеется, бывало, так на другом конце деревни услышишь ее смех. Теперь надо перечислить всех младших жителей нашего гнезда: мой сын Жак, его жена Роза и три их дочери — Эмэ, Вероника и Мария; Сиприен Буиссон — муж Эмэ, большой весельчак, — у этой пары уже было двое малышей, одному два года, а второму всего десять месяцев; Веронику совсем недавно просватали за Гаспара Рабюто, и скоро должна была состояться их свадьба; и, наконец, третья дочь — Мария, беленькая, светловолосая, ну просто городская барышня. Значит, всех нас было десять человек. А я был дедушкой и прадедушкой. Когда мы усаживались за стол, сестра Агата обычно сидела по правую руку от меня, брат Пьер — по левую, дети рассаживались по старшинству, так что ряд голов все понижался, и завершал его десятимесячный младенец, который тоже получал свою мисочку супа. Поверьте, птенцы наши ели усердно, только подливай им да подкладывай! А какое заразительное веселье в передышках между едой! Как я гордился и радовался, когда внучата протягивали ко мне руки и кричали:
— Дедушка, дай хлебца!.. Большой-пребольшой кусок!
Счастливые дни! В рабочее время отовсюду на ферме доносились песни. По вечерам, бывало, Пьер выдумывал игры, рассказывал разные истории о своих однополчанах. По воскресеньям тетя Агата пекла сдобные лепешки для наших девочек. Пели у нас и священные песни, и тут уж отличалась Мария: она пела протяжно, как певчие в церковном хоре; сидит, сложивши руки на коленях, волосы распущены по плечам, и такая вся светлая — похожа на святую. Когда Эмэ вышла замуж за Сиприена, я решил надстроить над домом еще один этаж и все шутил, смеялся: вот, говорю, выдадим Веронику за Гаспара — еще придется строить, а там, глядишь, и малыши подросли — пойдут у нас свадьбы, каждой парочке будем надстраивать по этажу, и вырастет наш дом до самого неба. Мы не хотели расставаться, — чего там, давайте выстроим целый город на нашей усадьбе! Если в семье дружба и согласие, хорошо жить и умереть там, где ты вырос.
Май месяц выдался на редкость погожий. Всходы были хороши, мы ждали богатого урожая. Как раз в тот день я отправился в обход со своим сыном Жаком. Мы вышли из дому в третьем часу дня. Поглядели на наши луга по берегу Гаронны — трава была нежно-зеленого цвета и высоко поднялась, скоро и косить надо; ивняк, что посадили в прошлом году, подрос уже на целый метр. Потом осмотрели мы посевы хлеба и виноградники, обошли все полоски земли, которые приобретали одну за другой, по мере того как приходил достаток; хлеба росли густо, лозы цвели, обещая великолепный сбор винограда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127