«А я не брал» (калош). И всё. Можно плакать, кричать, биться лбом о стену – ничего, ничегошеньки не докажешь. Скорее уж тебе «докажут».
552
Примечание к №534
«Чичиков всего лишь низко оплачиваемый агент дьявола»
(В. Набоков)
У самого Набокова тема договора с нечистой силой наиболее разработана в «Лолите». Гумберт, соблазнённый демоном Лолитой, отдаётся во власть автора судьбы – Мак-Фатума. Мак-Фатум даёт осуществиться его (литературным?) фантазиям, ведя своего героя к неизбежной расплате и гибели. В отличие от Кречмара из «Камеры-обскуры», Гумберт «претворяет мечту в жизнь» более сознательно, и поэтому сам чем-то напоминает дьявола (даже внешне) (617). Связь, таким образом, двусторонняя, так что на потусторонние силы тоже налагаются определенные обязанности. И Набоков действительно честно помогает Гумберту, насильственно устраняя одно препятствие за другим. Внезапная гибель матери Лолиты с точки зрения сюжета есть нечто немотивированное и искусственное. Но с точки зрения метасюжета (договора с Мак-Фатумом) это, наоборот, ход чрезвычайно мотивированный и ловкий. Кто-то швыряет Шарлотту кончиком пера под машину. Хотя и с помощью Гумберта:
«Я воочию увидел маклера судьбы. Я ощущал самую плоть судьбы – и её бутафорское плечо. Произошла блистательная и чудовищная мутация, и вот что было её орудием. Среди сложных подробностей узора (спешащая домохозяйка, скользкая мостовая, вздорный пёс, крутой спуск, большая машина, болван за рулём) я смутно различал собственный гнусный вклад. Кабы не глупость (или интуитивная гениальность!), по которой я сберёг свой дневник, глазная влага, выделенная вследствие мстительного гнева и воспалённого самолюбия, не ослепила бы Шарлотту, когда она бросилась к почтовому ящику. Но даже и так, ничего бы, может быть, не случилось, если бы безошибочный рок, синхронизатор-призрак, не смешал бы в своей реторте автомобиль, собаку, солнце, тень, влажность, слабость, силу, камень…»
553
Примечание к №472
Но вспомним, что пародия невозможна без ключевого текста, на котором она паразитирует.
Однако возможна двойная пародия. Пародия королевская, похожая на излюбленный образ Набокова: бесконечное отражение поставленных друг против друга зеркал.
Если снова обратиться к энтомологическим аналогиям, то высший тип связи между миром и человеком, автором и его произведением, между персонажем и персонажем и так далее, вообще высший тип связи как таковой, это для Набокова связь микрокосмическая, связь «димимикрическая». Набоков, воплотившийся в Годунова-Чердынцева (который в свою очередь воплотился в своего отца-путешественника), писал:
«Невдалеке от меня какие-то знахари с опасливым и хитрым видом конкурентов собирали для своих корыстных нужд китайский ревень, корень которого необыкновенно напоминает гусеницу, вплоть до её ножек и дыхалец, – а я, между тем, переворачивая каменья, любовался гусеницей неизвестной ночницы, являющейся уже не в идее, а с полной конкретностью копией этого корня, так что было не совсем ясно, кто кому подражает – и зачем».
Действительно, не совсем ясно, кто кому подражает: знахари-китайцы или русский путешественник. Русский путешественник или его сын, выдумывающий в эмигрантском Берлине эти воспоминания своего без вести пропавшего отца. Чердынцев-младший или сам Набоков, также потерявший своего отца. Отец Чердынцева похож и на реального отца Набокова, и на реального русского путешественника, а его сын – на Набокова-младшего и одновременно на Ходасевича (сам Ходасевич выведен в «Даре» под именем Кончеева, внешне скорее напоминающего Набокова). Весь мир оказывается двоящимся, двойственным, двуединым, сложнодвуединым. Замкнутым. Но, из-за своей сложности, микрокосмичности и открытым. Живым.
Из вымышленного Набоковым вымышленного диалога между двойниками Чердынцевым и Кончеевым:
«Наше превратное чувство времени, как некоего роста, есть следствие нашей конечности, которая, всегда находясь на уровне настоящего, подразумевает его постоянное повышение между водяной бездной прошедшего и воздушной бездной будущего. Бытие, таким образом, определяется для нас как вечная переработка будущего в прошедшее, – призрачный, в сущности, процесс, – лишь отражение вещественных метаморфоз, происходящих в нас. При этих обстоятельствах, попытка постижения мира сводится к попытке постичь то, что мы сами создали, как непостижимое … Наиболее для меня заманчивое мнение, – что времени нет, что всё есть некое настоящее, которое как сияние находится вне нашей слепоты … у природы двоилось в глазах, когда она создавала нас (о, эта проклятая парность, от которой некуда деваться: лошадь– корова, кошка-собака, крыса-мышь, блоха-клоп) … симметричность живых тел есть следствие мирового вращения (достаточно долго пущенный волчок начнет, быть может, жить, расти, размножаться) … в порыве к асимметрии, к первенству, слышится мне вопль по настоящей свободе, желание вырваться из кольца…»
Но тут сидящий на скамейке Годунов-Чердынцев (тоже двойная фамилия) очнулся:
«опять значит, воображение, – а как жаль! … Почему разговор с ним никак не может распуститься явью, дорваться до осуществления? Или это и есть осуществление, и лучшего не нужно… – так как подлинная беседа была бы только разочарованием…?»
554
Примечание к №543
По-русски самоанализ, покаяние – всегда глубоко, а собственно анализ, обвинение – плоско и мелко.
На Западе виноват «кто-то». В России – «сам виноват». Раскаяние по-русски глубоко, глядючи плакать хочется. Обвинение же всегда поверхностно, риторично. Да просто недостойно. Мечется русский интеллигентик, бьёт своими кулачонками по гранитным пьедесталам – так и видишь его в пенсне, бородка клинышком, визгливый голосок: «Ах, сука, полтинник за щекой спрятал! По мордасам его, ребята! Пэ глазам, пэ глэзам, падло!» И всё. Вот и вся критика, вот и весь «критический реализм». А раскаяние это извините… Тут даже Смердяков вырастает до размеров необычайных.
Персонификации зла нет. Я зла не вижу. Где оно? Кто виноват в моих мучениях? Объективного зла нет. Зло во мне. Зло-качественность.
Назовите отрицательный персонаж в русской классической литературе. Его нет. Кто? Евгений Онегин? Чичиков? Печорин? Лужин? Валковский? Раскольников? Беликов? Или образ «диалектичен», размыт, или слишком приземлён, локален, статичен. А следовательно, мёртв, куколен. Гигантское, сложное и страшное зло, вроде Мефистофеля, в отечественной культуре совершенно не выражено.
И реальная жизнь проявляется в кровавой ванне мозга злорадством. (567) Какую тему своей жизни я ни возьму, мне хочется броситься на землю и рыдать, рыдать. Я пытаюсь проследить её развитие, и меня ужасает её зловещесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394
552
Примечание к №534
«Чичиков всего лишь низко оплачиваемый агент дьявола»
(В. Набоков)
У самого Набокова тема договора с нечистой силой наиболее разработана в «Лолите». Гумберт, соблазнённый демоном Лолитой, отдаётся во власть автора судьбы – Мак-Фатума. Мак-Фатум даёт осуществиться его (литературным?) фантазиям, ведя своего героя к неизбежной расплате и гибели. В отличие от Кречмара из «Камеры-обскуры», Гумберт «претворяет мечту в жизнь» более сознательно, и поэтому сам чем-то напоминает дьявола (даже внешне) (617). Связь, таким образом, двусторонняя, так что на потусторонние силы тоже налагаются определенные обязанности. И Набоков действительно честно помогает Гумберту, насильственно устраняя одно препятствие за другим. Внезапная гибель матери Лолиты с точки зрения сюжета есть нечто немотивированное и искусственное. Но с точки зрения метасюжета (договора с Мак-Фатумом) это, наоборот, ход чрезвычайно мотивированный и ловкий. Кто-то швыряет Шарлотту кончиком пера под машину. Хотя и с помощью Гумберта:
«Я воочию увидел маклера судьбы. Я ощущал самую плоть судьбы – и её бутафорское плечо. Произошла блистательная и чудовищная мутация, и вот что было её орудием. Среди сложных подробностей узора (спешащая домохозяйка, скользкая мостовая, вздорный пёс, крутой спуск, большая машина, болван за рулём) я смутно различал собственный гнусный вклад. Кабы не глупость (или интуитивная гениальность!), по которой я сберёг свой дневник, глазная влага, выделенная вследствие мстительного гнева и воспалённого самолюбия, не ослепила бы Шарлотту, когда она бросилась к почтовому ящику. Но даже и так, ничего бы, может быть, не случилось, если бы безошибочный рок, синхронизатор-призрак, не смешал бы в своей реторте автомобиль, собаку, солнце, тень, влажность, слабость, силу, камень…»
553
Примечание к №472
Но вспомним, что пародия невозможна без ключевого текста, на котором она паразитирует.
Однако возможна двойная пародия. Пародия королевская, похожая на излюбленный образ Набокова: бесконечное отражение поставленных друг против друга зеркал.
Если снова обратиться к энтомологическим аналогиям, то высший тип связи между миром и человеком, автором и его произведением, между персонажем и персонажем и так далее, вообще высший тип связи как таковой, это для Набокова связь микрокосмическая, связь «димимикрическая». Набоков, воплотившийся в Годунова-Чердынцева (который в свою очередь воплотился в своего отца-путешественника), писал:
«Невдалеке от меня какие-то знахари с опасливым и хитрым видом конкурентов собирали для своих корыстных нужд китайский ревень, корень которого необыкновенно напоминает гусеницу, вплоть до её ножек и дыхалец, – а я, между тем, переворачивая каменья, любовался гусеницей неизвестной ночницы, являющейся уже не в идее, а с полной конкретностью копией этого корня, так что было не совсем ясно, кто кому подражает – и зачем».
Действительно, не совсем ясно, кто кому подражает: знахари-китайцы или русский путешественник. Русский путешественник или его сын, выдумывающий в эмигрантском Берлине эти воспоминания своего без вести пропавшего отца. Чердынцев-младший или сам Набоков, также потерявший своего отца. Отец Чердынцева похож и на реального отца Набокова, и на реального русского путешественника, а его сын – на Набокова-младшего и одновременно на Ходасевича (сам Ходасевич выведен в «Даре» под именем Кончеева, внешне скорее напоминающего Набокова). Весь мир оказывается двоящимся, двойственным, двуединым, сложнодвуединым. Замкнутым. Но, из-за своей сложности, микрокосмичности и открытым. Живым.
Из вымышленного Набоковым вымышленного диалога между двойниками Чердынцевым и Кончеевым:
«Наше превратное чувство времени, как некоего роста, есть следствие нашей конечности, которая, всегда находясь на уровне настоящего, подразумевает его постоянное повышение между водяной бездной прошедшего и воздушной бездной будущего. Бытие, таким образом, определяется для нас как вечная переработка будущего в прошедшее, – призрачный, в сущности, процесс, – лишь отражение вещественных метаморфоз, происходящих в нас. При этих обстоятельствах, попытка постижения мира сводится к попытке постичь то, что мы сами создали, как непостижимое … Наиболее для меня заманчивое мнение, – что времени нет, что всё есть некое настоящее, которое как сияние находится вне нашей слепоты … у природы двоилось в глазах, когда она создавала нас (о, эта проклятая парность, от которой некуда деваться: лошадь– корова, кошка-собака, крыса-мышь, блоха-клоп) … симметричность живых тел есть следствие мирового вращения (достаточно долго пущенный волчок начнет, быть может, жить, расти, размножаться) … в порыве к асимметрии, к первенству, слышится мне вопль по настоящей свободе, желание вырваться из кольца…»
Но тут сидящий на скамейке Годунов-Чердынцев (тоже двойная фамилия) очнулся:
«опять значит, воображение, – а как жаль! … Почему разговор с ним никак не может распуститься явью, дорваться до осуществления? Или это и есть осуществление, и лучшего не нужно… – так как подлинная беседа была бы только разочарованием…?»
554
Примечание к №543
По-русски самоанализ, покаяние – всегда глубоко, а собственно анализ, обвинение – плоско и мелко.
На Западе виноват «кто-то». В России – «сам виноват». Раскаяние по-русски глубоко, глядючи плакать хочется. Обвинение же всегда поверхностно, риторично. Да просто недостойно. Мечется русский интеллигентик, бьёт своими кулачонками по гранитным пьедесталам – так и видишь его в пенсне, бородка клинышком, визгливый голосок: «Ах, сука, полтинник за щекой спрятал! По мордасам его, ребята! Пэ глазам, пэ глэзам, падло!» И всё. Вот и вся критика, вот и весь «критический реализм». А раскаяние это извините… Тут даже Смердяков вырастает до размеров необычайных.
Персонификации зла нет. Я зла не вижу. Где оно? Кто виноват в моих мучениях? Объективного зла нет. Зло во мне. Зло-качественность.
Назовите отрицательный персонаж в русской классической литературе. Его нет. Кто? Евгений Онегин? Чичиков? Печорин? Лужин? Валковский? Раскольников? Беликов? Или образ «диалектичен», размыт, или слишком приземлён, локален, статичен. А следовательно, мёртв, куколен. Гигантское, сложное и страшное зло, вроде Мефистофеля, в отечественной культуре совершенно не выражено.
И реальная жизнь проявляется в кровавой ванне мозга злорадством. (567) Какую тему своей жизни я ни возьму, мне хочется броситься на землю и рыдать, рыдать. Я пытаюсь проследить её развитие, и меня ужасает её зловещесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394