Патрик посадил Отто на правое колено так, что мальчик прижался спинкой к его груди и левому плечу, и обнял его за плечики левой рукой. Так они и качались минут десять, пока малыш не заснул.
Патрик сразу почти перестал качаться и, придерживая спящего мальчика, попытался читать «Английского пациента». Держать раскрытую книгу единственной рукой он мог, а вот переворачивать страницы оказалось нелегко; Патрик сразу почувствовал, что это ничуть не легче, чем овладевать различными протезами. Впрочем, эта пытка отчасти сближала его с героем книги, обожженным англичанином, который вроде бы даже не помнил, кто он такой.
Медсестра читала ему книги, и, слушая ее, загадочный пациент то погружался в забытье, то приходил в себя. Патрик пробежал всего несколько страниц и остановился на фразе, которую миссис Клаузен подчеркнула красным.
И потому, слушал англичанин ее чтение или нет, ход повествования становился прерывистым и размытым, как дорога после дождя; некоторые эпизоды выпадали — так распадается ткань ковров и гобеленов после набега саранчи, так ночью после бомбардировок куски штукатурки отваливаются от стен.
Этот отрывок не только следовало перечесть еще раз и восхититься им; он еще и многое говорил о читательнице, которая его подчеркнула. Уоллингфорд закрыл книгу и тихонько положил ее на пол. Потом закрыл глаза и сосредоточился на умиротворяющем покачивании кресла-качалки. Иногда, задерживая дыхание, он слышал, как дышит его сын — поистине священный момент для многих отцов и матерей. Сидя в кресле, Патрик думал, что будет делать дальше. Вернется в Нью-Йорк и прочтет «Английского пациента»; отметит полюбившиеся ему места, и они с миссис Клаузен смогут сравнить и обсудить то, что больше нравится каждому. А потом ему, может быть, даже удастся убедить ее взять напрокат видеокассету с этим фильмом и посмотреть его вместе.
Любопытно, думал Уоллингфорд, уже засыпая и крепко прижимая к себе спящего сына… будет ли это более благодарной темой для разговоров с Дорис, чем путешествия мышонка или пылкое воображение обреченной паучихи?
Миссис Клаузен так и нашла их — спящими в кресле-качалке. Заботливая мать, она тут же тщательно обследовала остатки завтрака Отто, включая то, что осталось в бутылочке, странные пятна на его рубашонке, остатки персикового пюре в волосах, кусочки банана на носках и явственные свидетельства того, что он срыгнул Патрику на боксерские трусы. Похоже, картина показалась ей недурной, в особенности зрелище их обоих, спящих в кресле-качалке, поскольку она два раза их сфотографировала.
Уоллингфорд проснулся только тогда, когда Дорис уже сварила кофе и поджаривала бекон. (Кажется, он сказал ей, что любит жареный бекон.) Она была в своем красном купальнике, и он сразу же представил себе, как его плавки уныло болтаются на веревке — горестный символ одиночества, знак отказа. Похоже, миссис Клаузен его предложение все же отвергла.
День тянулся лениво, хотя у обоих было неспокойно на душе; все время они провели вместе. Натянутость было вызвана тем, что Дорис ни разу не упомянула о предложении, сделанном ей Патриком.
Они по очереди купались и по очереди сидели с Отто. Уоллингфорд снова пошел побродить по мелководью возле песчаного пляжа, держа малыша на руках. Потом они взяли лодку и немного покатались. Патрик сидел на носу с Отто на коленях, а миссис Клаузен правила лодкой, точнее, держала ручку подвеского мотора. На моторке, конечно, не наберешь такой скорости, как на катере, зато Клаузены не очень расстроятся, если Дорис поцарапает лодку.
Потом они отвезли мусор к большому мусорному баку на пирсе в дальнем конце озера. Все здешние обитатели коттеджей и летних домиков свозили туда отходы. Иначе весь мусор — бутылки, банки, бумагу, пищевые объедки, использованные памперсы — пришлось бы забрать с собой, когда прибудет гидросамолет.
Лодочный мотор заглушал все звуки, и Дорис с Патриком почти не слышали друг друга. Но все же Уоллингфорд, внимательно посмотрев на миссис Клаузен, произнес, тщательно артикулируя слова:
— Я люблю тебя! — И понял, что она прочла это по его губам, но не разобрал, что она сказала в ответ. Ее фраза была длиннее, чем «я люблю тебя», но чувствовалось: это нечто серьезное.
Когда они возвращались назад, Отто-младший уснул. Уоллингфорд отнес спящего ребенка наверх и уложил в кроватку. Дорис сказала, что Отто обычно спит днем два раза, а мерное покачивание лодки окончательно его сморило; она даже думала, что перед ужином придется его будить.
Близился вечер, и солнце начинало садиться.
— Ты пока не буди малыша, — попросил Дорис Уоллингфорд. — Пойдем лучше со мной на причал. Пожалуйста.
Оба они были уже в купальных костюмах, полотенца Патрик взял с собой.
— А что мы будем делать? — спросила Дорис.
— Еще раз искупаемся, — сказал он. — И немного посидим на причале.
Миссис Клаузен беспокоилась, что они могут не услышать, если маленький Отто проснется и заплачет, хотя окна спальни и были открыты. Правда, окна выходили на озеро, а не на большой причал, и любая проходящая мимо моторка могла заглушить плач, но Патрик уверял, что непременно его услышит.
Они нырнули в воду с причала, поплавали и быстро забрались назад по лестнице; почти сразу же на причал упала густая тень — солнце на их берегу спряталось за верхушки деревьев, хотя противоположный, восточный берег был все еще залит светом. Они сидели на причале, подстелив полотенца, и Уоллингфорд рассказывал миссис Клаузен о синих пилюлях, которые принимал в Индии в качестве болеутоляющего, и о том, как во сне, навеянном этими пилюлями, ощущал тепло нагретых солнцем досок причала, хотя сам причал был уже в тени.
— Вот как сейчас, — добавил он.
Она сидела молча и чуточку дрожала в своем мокром купальнике.
А Патрик продолжал рассказывать о том, как услышал во сне женский голос, хотя ему так и не удалось увидеть ту, кому этот голос принадлежал, а это был, можно сказать, самый влекущий голос в мире, и привел слова невидимой женщины: «Ух, до чего у меня купальник холодный. Лучше я его совсем сниму. А ты свои мокрые плавки снять не хочешь?»
Миссис Клаузен продолжала молча смотреть на него и по-прежнему дрожала.
— Пожалуйста, скажи это, — попросил Уоллингфорд.
— Что-то не хочется, — покачала головой Дорис.
И Патрик снова стал рассказывать о темно-синей капсуле и навеянных ею снах — о том, как ответил «да», и о каплях воды, которая падала с мокрых купальников в озеро, просачиваясь сквозь доски, и о том, как он и невидимая женщина разделись донага… Ее плечи и руки были пропитаны ароматом озерной воды и теплом солнечных лучей, и он ощутил вкус этой воды, когда провел языком по ее уху…
— Ты любовью с нею занимался?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Патрик сразу почти перестал качаться и, придерживая спящего мальчика, попытался читать «Английского пациента». Держать раскрытую книгу единственной рукой он мог, а вот переворачивать страницы оказалось нелегко; Патрик сразу почувствовал, что это ничуть не легче, чем овладевать различными протезами. Впрочем, эта пытка отчасти сближала его с героем книги, обожженным англичанином, который вроде бы даже не помнил, кто он такой.
Медсестра читала ему книги, и, слушая ее, загадочный пациент то погружался в забытье, то приходил в себя. Патрик пробежал всего несколько страниц и остановился на фразе, которую миссис Клаузен подчеркнула красным.
И потому, слушал англичанин ее чтение или нет, ход повествования становился прерывистым и размытым, как дорога после дождя; некоторые эпизоды выпадали — так распадается ткань ковров и гобеленов после набега саранчи, так ночью после бомбардировок куски штукатурки отваливаются от стен.
Этот отрывок не только следовало перечесть еще раз и восхититься им; он еще и многое говорил о читательнице, которая его подчеркнула. Уоллингфорд закрыл книгу и тихонько положил ее на пол. Потом закрыл глаза и сосредоточился на умиротворяющем покачивании кресла-качалки. Иногда, задерживая дыхание, он слышал, как дышит его сын — поистине священный момент для многих отцов и матерей. Сидя в кресле, Патрик думал, что будет делать дальше. Вернется в Нью-Йорк и прочтет «Английского пациента»; отметит полюбившиеся ему места, и они с миссис Клаузен смогут сравнить и обсудить то, что больше нравится каждому. А потом ему, может быть, даже удастся убедить ее взять напрокат видеокассету с этим фильмом и посмотреть его вместе.
Любопытно, думал Уоллингфорд, уже засыпая и крепко прижимая к себе спящего сына… будет ли это более благодарной темой для разговоров с Дорис, чем путешествия мышонка или пылкое воображение обреченной паучихи?
Миссис Клаузен так и нашла их — спящими в кресле-качалке. Заботливая мать, она тут же тщательно обследовала остатки завтрака Отто, включая то, что осталось в бутылочке, странные пятна на его рубашонке, остатки персикового пюре в волосах, кусочки банана на носках и явственные свидетельства того, что он срыгнул Патрику на боксерские трусы. Похоже, картина показалась ей недурной, в особенности зрелище их обоих, спящих в кресле-качалке, поскольку она два раза их сфотографировала.
Уоллингфорд проснулся только тогда, когда Дорис уже сварила кофе и поджаривала бекон. (Кажется, он сказал ей, что любит жареный бекон.) Она была в своем красном купальнике, и он сразу же представил себе, как его плавки уныло болтаются на веревке — горестный символ одиночества, знак отказа. Похоже, миссис Клаузен его предложение все же отвергла.
День тянулся лениво, хотя у обоих было неспокойно на душе; все время они провели вместе. Натянутость было вызвана тем, что Дорис ни разу не упомянула о предложении, сделанном ей Патриком.
Они по очереди купались и по очереди сидели с Отто. Уоллингфорд снова пошел побродить по мелководью возле песчаного пляжа, держа малыша на руках. Потом они взяли лодку и немного покатались. Патрик сидел на носу с Отто на коленях, а миссис Клаузен правила лодкой, точнее, держала ручку подвеского мотора. На моторке, конечно, не наберешь такой скорости, как на катере, зато Клаузены не очень расстроятся, если Дорис поцарапает лодку.
Потом они отвезли мусор к большому мусорному баку на пирсе в дальнем конце озера. Все здешние обитатели коттеджей и летних домиков свозили туда отходы. Иначе весь мусор — бутылки, банки, бумагу, пищевые объедки, использованные памперсы — пришлось бы забрать с собой, когда прибудет гидросамолет.
Лодочный мотор заглушал все звуки, и Дорис с Патриком почти не слышали друг друга. Но все же Уоллингфорд, внимательно посмотрев на миссис Клаузен, произнес, тщательно артикулируя слова:
— Я люблю тебя! — И понял, что она прочла это по его губам, но не разобрал, что она сказала в ответ. Ее фраза была длиннее, чем «я люблю тебя», но чувствовалось: это нечто серьезное.
Когда они возвращались назад, Отто-младший уснул. Уоллингфорд отнес спящего ребенка наверх и уложил в кроватку. Дорис сказала, что Отто обычно спит днем два раза, а мерное покачивание лодки окончательно его сморило; она даже думала, что перед ужином придется его будить.
Близился вечер, и солнце начинало садиться.
— Ты пока не буди малыша, — попросил Дорис Уоллингфорд. — Пойдем лучше со мной на причал. Пожалуйста.
Оба они были уже в купальных костюмах, полотенца Патрик взял с собой.
— А что мы будем делать? — спросила Дорис.
— Еще раз искупаемся, — сказал он. — И немного посидим на причале.
Миссис Клаузен беспокоилась, что они могут не услышать, если маленький Отто проснется и заплачет, хотя окна спальни и были открыты. Правда, окна выходили на озеро, а не на большой причал, и любая проходящая мимо моторка могла заглушить плач, но Патрик уверял, что непременно его услышит.
Они нырнули в воду с причала, поплавали и быстро забрались назад по лестнице; почти сразу же на причал упала густая тень — солнце на их берегу спряталось за верхушки деревьев, хотя противоположный, восточный берег был все еще залит светом. Они сидели на причале, подстелив полотенца, и Уоллингфорд рассказывал миссис Клаузен о синих пилюлях, которые принимал в Индии в качестве болеутоляющего, и о том, как во сне, навеянном этими пилюлями, ощущал тепло нагретых солнцем досок причала, хотя сам причал был уже в тени.
— Вот как сейчас, — добавил он.
Она сидела молча и чуточку дрожала в своем мокром купальнике.
А Патрик продолжал рассказывать о том, как услышал во сне женский голос, хотя ему так и не удалось увидеть ту, кому этот голос принадлежал, а это был, можно сказать, самый влекущий голос в мире, и привел слова невидимой женщины: «Ух, до чего у меня купальник холодный. Лучше я его совсем сниму. А ты свои мокрые плавки снять не хочешь?»
Миссис Клаузен продолжала молча смотреть на него и по-прежнему дрожала.
— Пожалуйста, скажи это, — попросил Уоллингфорд.
— Что-то не хочется, — покачала головой Дорис.
И Патрик снова стал рассказывать о темно-синей капсуле и навеянных ею снах — о том, как ответил «да», и о каплях воды, которая падала с мокрых купальников в озеро, просачиваясь сквозь доски, и о том, как он и невидимая женщина разделись донага… Ее плечи и руки были пропитаны ароматом озерной воды и теплом солнечных лучей, и он ощутил вкус этой воды, когда провел языком по ее уху…
— Ты любовью с нею занимался?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96