Хилдред рвала и метала, узнав про Ирму, и, хотя Заяц сразу же увеличил ей алименты, она тяжко поплатилась: ей пришлось согласиться на двойную, то есть равную, опеку Руда.
Что же касается «сногсшибательного» признания доктора Менгеринка, то доктор Заяц проявил удивительное здравомыслие и даже посочувствовал коллеге.
— С Хилдред? Ах вы, бедняга… — вот и все, что он сказал, обнимая Менгеринка за сутулые плечи.
«Интересно, какой новый сюрприз приготовит Заяцу его сучонка?» — завистливо размышлял ныне здравствующий из братьев Джинджелески.
Неужели, спросите вы, даже собака доктора, эта пожирательница экскрементов, тоже изменила своим привычкам? Медея стала теперь почти хорошей собакой; у нее, правда, еще случались «срывы», как называла это Ирма, но собачье дерьмо и его роль в окружающей среде уже отошли для доктора Заяца на второй план. А «дерьмокросс» превратился просто в игру. Сам же доктор старался теперь каждый день непременно выпивать бокал красного вина, которое очень полезно для сердца, и сердцу его было удивительно хорошо в добрых руках Ирмы и Руди. (Любовь Заяца к красному бордо все возрастала, а количество выпитого значительно превосходило тот жалкий «наперсток», который он прежде считал вполне достаточным для своего «часового механизма».)
Сказать по правде, необъяснимые боли, возникшие в новой руке Патрика Уоллингфорда, не слишком заботили доктора Заяца. А Дорис Клаузен как-то ночью, когда они с Патриком братски делили постель, спросила:
— Расскажи, что за боли ты, собственно, испытываешь? С чем их можно сравнить?
— Ну, это похоже на какое-то странное напряжение, причем во всей руке; я едва могу пошевелить пальцами, а в кончиках ощущаю болезненное покалывание, хотя самих пальцев так и не чувствую. В общем, загадка.
— Тебе больно, хотя пальцев ты не чувствуешь? — переспросила Дорис.
— Похоже на то, — кивнул Патрик.
— Я поняла, в чем дело! — воскликнула она. И добавила: она не должна была навязывать Отто «неправильную» сторону постели только потому, что ей самой хотелось лежать рядом с его рукой.
— Навязывать Отто? — переспросил Уоллинг-форд.
Дело в том, сказала Дорис, что Отто всегда спал слева от нее. Каким образом «неправильная» сторона постели действует на пересаженную руку, Патрик и сам скоро понял.
Когда миссис Клаузен уснула, уютно устроившись по правую руку от Патрика, произошло нечто, казавшееся, впрочем, совершенно естественным. Он повернулся к ней, и она, не просыпаясь, тоже повернулась к нему, положила голову на его правое плечо и уткнулась носом ему в шею. Чувствуя ее сонное дыхание, он не решался даже сглотнуть, боясь ее разбудить.
И вдруг его левая рука дернулась, но боли он не почувствовал. Он лежал совершенно неподвижно и ждал, что рука станет делать дальше. Впоследствии он вспоминал, что бывшая рука Отто совершенно независимо от желания самого Патрика нырнула Дорис под ночную рубашку и лишенные чувствительности пальцы скользнули вверх по ее бедру. И стоило им прикоснуться, как ноги ее раздвинулись и его левая ладонь нежно погладила мягкие завитки у нее на лобке — так легкий ветерок ласкает верхушки полевых трав.
Уоллингфорд отлично понимал, куда направляются его пальцы, хотя не чувствовал их. Дыхание Дорис теперь явно переменилось. И он не смог совладать с собой — поцеловал ее в лоб, зарылся лицом в ее волосы. И тогда она, сжав его руку, робко ласкавшую ее, поднесла его пальцы к губам. Патрик затаил дыхание, ожидая боли, но боли не было. Свободной рукой Дорис стиснула было его член, но вдруг отпустила.
Пенис оказался не тот! Чары рассеялись, и она очнулась. Она смотрела на Патрика широко раскрытыми глазами, а рука Отто, пальцы которой хранили аромат Дорис, лежала между ними на подушке, касаясь их лиц.
— Больше не больно? — спросила Дорис.
— Нет, — сказал Патрик. Он хотел сказать, что не больно только руке. — Но теперь у меня болит совсем в другом месте..
— Ну, тут уж я тебе ничем помочь не могу! — прервала его миссис Клаузен и повернулась к нему спиной, по-прежнему, впрочем, прижимая его левую руку к своему большому животу. — Но, если хочешь, можешь попробовать сам что-нибудь сделать. Ну, ты же понимаешь? Просто обними меня, и я, возможно, все-таки смогу немножко тебе помочь.
Слезы любви и благодарности так и хлынули у Патрика из глаз.
Стоило ли тут соблюдать какие-то приличия? Уоллингфорду, правда, казалось, что лучше бы ему кончить до того, как младенец снова взыграет у нее в животе, но миссис Клаузен не выпускала его левую руку, крепко прижимая ее к своему лону — но не к груди! — и прежде, чем он успел кончить, а это ему удалось непривычно быстро, младенец два раза основательно пнул его. И на второй раз Патрик ощутил уже знакомую острую боль. Боль была настолько сильна, что он дернулся всем телом, но Дорис ничего не заметила: видимо, это непроизвольное движение слилось в ее восприятии с содроганиями оргазма.
Но лучше всего, как подумалось впоследствии Уоллингфорду, Дорис вознаградила его, заговорив тем своим особым голосом, которого он так давно не слышал.
— Ну что, боль прошла? — спросила она. И левая рука Патрика — действуя на свой страх и риск — соскользнула с ее огромного живота на сильно увеличившуюся грудь, где ей и позволено было остаться.
—Да, спасибо тебе! — прошептал Патрик и тут же уснул.
Во сне он все время чувствовал какой-то запах, но никак не мог понять что же это такое. Повеяло чем-то далеким — не похожим на воздух Бостона или Нью-Йорка. «Да это же сосновой хвоей пахнет!» — догадался он вдруг.
И услышал шум воды, но то был не морской прибой и не плеск в ванне. Ему явственно слышались тихие шлепки волн о корму лодки или, может быть, о сваи причала, и звуки эти отдавались музыкой в его новой руке, которая легко и нежно, как струящаяся вода, поглаживала пополневшие груди миссис Клаузен.
Боль утихла, улетучилось и воспоминание о ней, и Уоллингфорд с наслаждением погрузился в спокойные воды сна — самого сладкого сна, какой ему когда-либо грезился, — и только одно тревожило его по пробуждении: это был как бы не совсем его сон! Да и ощущения, испытанные им, казались весьма далекими от тех, вожделенных, что были связаны с приемом темно-синих капсул.
Никаким сексом он во сне не занимался и не лежал, подстелив полотенце, на теплых досках причала, осталось лишь смутное чувство, что где-то рядом действительно есть причал.
Зато в ту ночь Патрик Уоллингфорд не слышал во сне щелчков фотоаппарата. Его можно было фотографировать сколько угодно — он и ухом бы не повел.
Глава 8
Отторжение и успех
Уоллингфорду было вполне понятно желание Дорис приучить ребенка узнавать руку отца. А значит, он, Патрик, и впредь сможет видется с нею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Что же касается «сногсшибательного» признания доктора Менгеринка, то доктор Заяц проявил удивительное здравомыслие и даже посочувствовал коллеге.
— С Хилдред? Ах вы, бедняга… — вот и все, что он сказал, обнимая Менгеринка за сутулые плечи.
«Интересно, какой новый сюрприз приготовит Заяцу его сучонка?» — завистливо размышлял ныне здравствующий из братьев Джинджелески.
Неужели, спросите вы, даже собака доктора, эта пожирательница экскрементов, тоже изменила своим привычкам? Медея стала теперь почти хорошей собакой; у нее, правда, еще случались «срывы», как называла это Ирма, но собачье дерьмо и его роль в окружающей среде уже отошли для доктора Заяца на второй план. А «дерьмокросс» превратился просто в игру. Сам же доктор старался теперь каждый день непременно выпивать бокал красного вина, которое очень полезно для сердца, и сердцу его было удивительно хорошо в добрых руках Ирмы и Руди. (Любовь Заяца к красному бордо все возрастала, а количество выпитого значительно превосходило тот жалкий «наперсток», который он прежде считал вполне достаточным для своего «часового механизма».)
Сказать по правде, необъяснимые боли, возникшие в новой руке Патрика Уоллингфорда, не слишком заботили доктора Заяца. А Дорис Клаузен как-то ночью, когда они с Патриком братски делили постель, спросила:
— Расскажи, что за боли ты, собственно, испытываешь? С чем их можно сравнить?
— Ну, это похоже на какое-то странное напряжение, причем во всей руке; я едва могу пошевелить пальцами, а в кончиках ощущаю болезненное покалывание, хотя самих пальцев так и не чувствую. В общем, загадка.
— Тебе больно, хотя пальцев ты не чувствуешь? — переспросила Дорис.
— Похоже на то, — кивнул Патрик.
— Я поняла, в чем дело! — воскликнула она. И добавила: она не должна была навязывать Отто «неправильную» сторону постели только потому, что ей самой хотелось лежать рядом с его рукой.
— Навязывать Отто? — переспросил Уоллинг-форд.
Дело в том, сказала Дорис, что Отто всегда спал слева от нее. Каким образом «неправильная» сторона постели действует на пересаженную руку, Патрик и сам скоро понял.
Когда миссис Клаузен уснула, уютно устроившись по правую руку от Патрика, произошло нечто, казавшееся, впрочем, совершенно естественным. Он повернулся к ней, и она, не просыпаясь, тоже повернулась к нему, положила голову на его правое плечо и уткнулась носом ему в шею. Чувствуя ее сонное дыхание, он не решался даже сглотнуть, боясь ее разбудить.
И вдруг его левая рука дернулась, но боли он не почувствовал. Он лежал совершенно неподвижно и ждал, что рука станет делать дальше. Впоследствии он вспоминал, что бывшая рука Отто совершенно независимо от желания самого Патрика нырнула Дорис под ночную рубашку и лишенные чувствительности пальцы скользнули вверх по ее бедру. И стоило им прикоснуться, как ноги ее раздвинулись и его левая ладонь нежно погладила мягкие завитки у нее на лобке — так легкий ветерок ласкает верхушки полевых трав.
Уоллингфорд отлично понимал, куда направляются его пальцы, хотя не чувствовал их. Дыхание Дорис теперь явно переменилось. И он не смог совладать с собой — поцеловал ее в лоб, зарылся лицом в ее волосы. И тогда она, сжав его руку, робко ласкавшую ее, поднесла его пальцы к губам. Патрик затаил дыхание, ожидая боли, но боли не было. Свободной рукой Дорис стиснула было его член, но вдруг отпустила.
Пенис оказался не тот! Чары рассеялись, и она очнулась. Она смотрела на Патрика широко раскрытыми глазами, а рука Отто, пальцы которой хранили аромат Дорис, лежала между ними на подушке, касаясь их лиц.
— Больше не больно? — спросила Дорис.
— Нет, — сказал Патрик. Он хотел сказать, что не больно только руке. — Но теперь у меня болит совсем в другом месте..
— Ну, тут уж я тебе ничем помочь не могу! — прервала его миссис Клаузен и повернулась к нему спиной, по-прежнему, впрочем, прижимая его левую руку к своему большому животу. — Но, если хочешь, можешь попробовать сам что-нибудь сделать. Ну, ты же понимаешь? Просто обними меня, и я, возможно, все-таки смогу немножко тебе помочь.
Слезы любви и благодарности так и хлынули у Патрика из глаз.
Стоило ли тут соблюдать какие-то приличия? Уоллингфорду, правда, казалось, что лучше бы ему кончить до того, как младенец снова взыграет у нее в животе, но миссис Клаузен не выпускала его левую руку, крепко прижимая ее к своему лону — но не к груди! — и прежде, чем он успел кончить, а это ему удалось непривычно быстро, младенец два раза основательно пнул его. И на второй раз Патрик ощутил уже знакомую острую боль. Боль была настолько сильна, что он дернулся всем телом, но Дорис ничего не заметила: видимо, это непроизвольное движение слилось в ее восприятии с содроганиями оргазма.
Но лучше всего, как подумалось впоследствии Уоллингфорду, Дорис вознаградила его, заговорив тем своим особым голосом, которого он так давно не слышал.
— Ну что, боль прошла? — спросила она. И левая рука Патрика — действуя на свой страх и риск — соскользнула с ее огромного живота на сильно увеличившуюся грудь, где ей и позволено было остаться.
—Да, спасибо тебе! — прошептал Патрик и тут же уснул.
Во сне он все время чувствовал какой-то запах, но никак не мог понять что же это такое. Повеяло чем-то далеким — не похожим на воздух Бостона или Нью-Йорка. «Да это же сосновой хвоей пахнет!» — догадался он вдруг.
И услышал шум воды, но то был не морской прибой и не плеск в ванне. Ему явственно слышались тихие шлепки волн о корму лодки или, может быть, о сваи причала, и звуки эти отдавались музыкой в его новой руке, которая легко и нежно, как струящаяся вода, поглаживала пополневшие груди миссис Клаузен.
Боль утихла, улетучилось и воспоминание о ней, и Уоллингфорд с наслаждением погрузился в спокойные воды сна — самого сладкого сна, какой ему когда-либо грезился, — и только одно тревожило его по пробуждении: это был как бы не совсем его сон! Да и ощущения, испытанные им, казались весьма далекими от тех, вожделенных, что были связаны с приемом темно-синих капсул.
Никаким сексом он во сне не занимался и не лежал, подстелив полотенце, на теплых досках причала, осталось лишь смутное чувство, что где-то рядом действительно есть причал.
Зато в ту ночь Патрик Уоллингфорд не слышал во сне щелчков фотоаппарата. Его можно было фотографировать сколько угодно — он и ухом бы не повел.
Глава 8
Отторжение и успех
Уоллингфорду было вполне понятно желание Дорис приучить ребенка узнавать руку отца. А значит, он, Патрик, и впредь сможет видется с нею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96