"Иди сюда!"
Не мог решиться на это и, опустошённый, изломанный, выгоревший, шёл к себе, валился в постель, отдаваясь во власть кошмару мучительных видений.
"Кабы у меня отцов характер был - давно бы уж кончилось всё это! Нет, надобно насильно..."
А на дворе как-то вдруг явился новый человек, маленький, угловатый, ободранный, с тонкими ногами и ненужной бородкой на жёлтом лице. Глаза у него смешно косили, забегая куда-то в переносье; чтобы скрыть это, он прищуривал их, и казалось, что в лице у него плохо спрятан маленький ножик о двух лезвиях, одно - побольше, другое - поменьше.
Он занял место Маркуши и с первых же дней всех заинтересовал своей обязательной, вежливой улыбочкой, бойкою, острою речью; а ребята на заводе приняли его насмешливо и неприязненно: худой и сутулый Фома, мужик из Воеводина, с головой, похожей на топор, и какими-то чужими глазами, внимательно оглядел нового дворника и убеждённо объявил:
- Это вот от эдаких засуха-то!
Человек спрятался за спину Шакира, отвечая оттуда неожиданно звонким голосом:
- Засуха, любезный господин, вовсе не от меня, засуха - от оврагов, как говорили мне очень учёные господа! Овражки вы развели, господа хозяева, и спускаете воду, - засухи весьма жестокие ждут вас, судари мои!
Фома открыл рот, поглядел на товарищей, заглянул через плечо Шакира и безнадёжно сказал:
- Экой ты дурак, брат, - ну, и дурак!
И все захохотали, кроме Шакира. Он отвёл нового дворника в амбар, внушая ему:
- С ними - молчай больша, они тебе бить захотят!
- Я кулаку не верю! - забросив глаза в переносье, сказал новый человек.
"Вот ещё один... какой-то!" - подумал Кожемякин, сидя в тени амбара.
Нанимая дворника, он прочитал в паспорте, что человек этот - мещанин города Тупого Угла, Алексей Ильич Тиверцев, двадцати семи лет, поглядел на него и заметил:
- А похож ты - на дьячка...
- Это уж как вам будет угодно! - вежливо отозвался мещанин. - У нас в Углу все сами на себя не похожи, - с тем возьмите!
Кожемякину показалось, что в человеке этом есть что-то ненадёжное, жуликоватое, и он был обидно удивлён, заметив, что Евгения Петровна сразу стала говорить с Алексеем подолгу, доверчиво и горячо, а тот слушал её как-то особенно внимательно и отвечал серьёзно, немногословно и точно.
Ему вспомнилось, как она первое время жизни в доме шла на завод и мёрзла там, пытаясь разговориться с рабочими; они отвечали ей неохотно, ухмылялись в бороды, незаметно перекидывались друг с другом намекающими взглядами, а когда она уходила, говорили о ней похабно и хотя без злобы, но в равнодушии их слов было что-то худшее, чем злоба.
Потом, увидав, как он, хозяин, относится к ней, они начали низко кланяться женщине, издали снимая шапки и глядя на неё, как нищие, а разговаривать стали жалобными голосами, вздыхая и соглашаясь со всем, что она ни скажет.
- Забитый у вас тут народ! - печально говорила она.
"Выдь-ка ты замуж за эдакого забитого - он те покажет!" - думал Матвей.
Его вообще и всегда обижало её внимание к простым людям; она как будто отдавала им нечто такое, что ему было более нужно, чем этим людям, и на что он имел право большее, чем они. Вот теперь явился этот тонконогий Алексей, и она целыми вечерами беседует с ним - зачем?
После ужина, когда работа кончена и душная ночь, обнимая город и людей липким, потным объятием, безнадёжно стонала о чём-то тысячами тонких и унылых комариных голосов, - сидели впятером на крыльце или в саду. Шакир разводил небольшой дымник и, помахивая над ним веткой полыни, нагонял на хозяина и постоялку синие струйки едкого курева. Люди морщились, кашляли, а комары, пронизывая кисейные ткани дыма, неугомонно кусались и ныли.
Сливаясь с их песнями, тихо звучал высокий голосок нового человека:
- У нас по уезду воды много - с десяток речек текёт, а земли маловато и - неродимая, так народ наш по миру разбегается весь почти. Били нас в старину поляки, только мы с того боя ничему не выучились, - однако бабы чулки на продажу вяжут да колбасы делают - Москва эти колбасы помногу ест! А мужики больше вздыхают: очень-де трудно жить на земле этой; бог - не любит, начальство - не уважает, попы - ничему не учат, самим учиться охоты нет, и никак невозможно понять, на что мы родились и какое удовольствие в Тупом Углу жить?
Он кидал во все стороны косенькие свои глазки, вежливенько улыбался, бил ладонями комаров и, не уставая, точил слова, а они текли, звеня, точно тонкая струйка воды из худого ведра.
- Люди, так скажу, - сидячей породы; лет по пятидесяти думают - сидя как бы это хорошенько пожить на земле? А на пятьдесят первом - ножки протянут и помирают младенчиками, только одно отличие, что бородёнки седенькие.
Над садом неподвижно стоит луна, точно приклеилась к мутному небу. Тени коротки и неуклюжи, пыльная листва деревьев вяло опущена, всё вокруг немотно томится в знойной, мёртвой тишине. Только иногда издали, с болота, донесётся злой крик выпи или стон сыча, да в бубновской усадьбе взвоет одичалый кот, точно пьяный слободской парень.
Постоялка сидит согнувшись, спрятав лицо, слушает речь Тиверцева, смотрит, как трясётся его ненужная бородка, как он передвигает с уха на ухо изжёванный картуз; порою она спросит о чём-нибудь и снова долго молчит, легонько шлёпая себя маленькой ладонью по лбу, по шее и по щекам.
"Говорить она стала меньше, больше спрашивает", - соображал Кожемякин, следя, как в воздухе мелькает, точно белая птица, её рука.
Откуда-то со стороны подбегает серенькая дума:
"Вот - сидят пятеро людей, все разные, а во всех есть одно бесприютный народ..."
- Ой, господи! - стонет Наталья. - Спать - жарко, сидеть - душно!
А Шакир, размахивая полынью, горячо говорит дворнику:
- Зачем нарошна собирать такой мислям-та? Бог говорит- работай, русский говорит - зачем работать - все помираем! Зачем такой мисля нарошна бирот? Э, хитрый русский, не хочит работать-та!
Однажды после такой беседы Матвей ревниво спросил постоялку:
- Чего это вы доверчиво так с ним?
- Он - интересный! - сказала Евгения.
- А я полагаю, что и ему, как Маркушке, тоже на всё наплевать.
И, подумав, прибавил:
- Только - с другой стороны...
Женщина оглянулась, точно поискав кого-то глазами, и задумчиво сказала:
- Вот - Натрускин, помните?
- Евгенья Петровна! - заговорил он тихо и жалобно. - Ну, пожалей же меня! Полюби! Как нищий, прошу, - во всём поверю тебе, всё буду делать, как велишь! Скажи мне: отдай всё мужикам, - отдам я!
- Знаете, что я решила? - услыхал он её спокойный голос. - Уеду я от вас скоро! Все видят, как вы относитесь ко мне, - это тяжело. Даже Боря спрашивает: почему он смотрит на тебя, точно индеец, - слышите?
- Пропаду я...
Она приподняла плечи и не торопясь отошла, покачивая головой.
И то, что она шла прочь от него не спеша, вызвало в нём острую мысль:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128