заметивши в русских мелких людях ихнюю склонность к мечтанию и пользуясь стеснённым положением их жизни, хитрые люди внушают самое несбыточное, чтобы сразу солидный народ и начальство видели, сколь все запросы невозможны и даже безумны.
Сухобаев насторожился, вытянулся и быстро спросил:
- Какой расчёт?
Тогда Тиунов заговорил громче, торопливее и отрывистей.
- Расчёт - ясный: надо внушить властям недоверие к народу, надо поставить народ так, чтоб первее всего бросалась в глаза его глупость, поняли? Чтобы сразу было видно - это кто? Мечтатель и, так сказать, блаженный дурачок - ага!
Он очертил глазом своим сверкающий круг, замкнув в этом круге слушателей, положил руки на стол, вытянул их и напряг, точно вожжи схватив. Рана на лице его стала багровой, острый нос потемнел, и всё его копчёное лицо пошло пятнами, а голос сорвался, захрипел.
- Тут - так придумано, - клокотали и кипели слова в горле у него, Россия разрослась - раз! начальство сконфузилось - два! Потеряло свой форс, обращается к народу - давай, разберёмся в делах совместно и дружески - три! А хитрые эти люди, - я думаю, что предварительно - немцы, хотя видимость и показывает на жидов, - так вот они и сообразили, что ежели так пойдёт, то Русь сама выправится, встанет на ноги, и - это же им невыгодно, совсем невыгодно! Тут и вся тайна политики: надобно показать, что русский народ глуп и помощи от него напрасно ждать!
- Н-ну, - сказал Сухобаев, покачивая головой, - это как-то не того-с, не убедительно мне! На мой глаз - не тут опасность!
- Нет - тут, именно в этом месте! - жарко сказал Тиунов, срывая руки со стола.
Они заспорили, сначала хоть и горячо, но вежливо, подыскивая наиболее круглые и мягкие слова, а потом всё более сердито, грубо, зло и уже не стесняясь обижать друг друга.
- Какой же вы голова городу, ежели не понимаете общего интереса жителей? - ехидно спрашивал кривой, а Сухобаев, глядя на него сбоку, говорил вздрагивающим голосом:
- Вы сами, почтеннейший, распространяете бессмыслие, да-с!
Кожемякин сидел ошеломлённый всем, что слышал, огорчаясь возникшим спором, желал остановить его и не умел.
- Погодите-ка, - бормотал он, - не в этом ведь дело, надо согласие...
Перед ним стояло лицо Хряпова, неотвязно вспоминались слова старика о добре, которое надо делать с восторгом, до безумия, и слова эти будили приятно тревожную мысль:
"Вдруг все проникнутся насквозь этим и - начнётся..."
- Постойте-ка, вы! - обращался он к спорящим. - Давайте-ка сообща...
Сухобаев, жёлтый со зла, сверкал глазами и, усмехаясь, ядовито говорил:
- Не-ет, с этим я никак не соглашусь, совсем не согласен!
- А - отчего? - сухо спрашивал Тиунов, воткнув в лицо ему свое тёмное око.
- От того самого, что причастие к жизни должно иметь свой порядок-с!
- Это какой же?
- А такой: сначала я, а после и вы, - да-с!
- Я вперёд вас не забегаю, но - спрашиваю вас: вы до сего дня где были?
- Я? Тут!
- Так-с! А здесь что - Россия или нет?
- Здесь-то?
Сухобаев замолчал, видимо, боясь ответить.
- То-то и есть, - говорил Тиунов, как-то всхрапывая, - то-то вот и оно, что живём мы, а где - это нам неизвестно!
- Вот - верно! - согласился Кожемякин. - Василий Васильич, это, брат, верно!
- Почему? - тревожно кричал Сухобаев. Кожемякин не мог объяснить и, сконфуженно вздохнув, опустил глаза, а кривой бойко забарабанил:
- Потому, первее всего, что чувствуем себя в своём уезде, своём городе, своём дому, главное - в дому своём! - а где всё это находится, к чему привязано, при чём здесь, вокруг нас Россия, - о том не думаем...
- Во-от! - примирительно воскликнул Кожемякин, а Сухобаев вдруг затопал ногами на одном месте, точно судорогой схваченный, задохнувшись прохрипел:
- Прощайте-с! - и быстро убежал.
- Ах, господи! - огорчённо сказал Кожемякин, вставая на ноги и глядя вслед ему. Тиунов тоже вскочил, наклонил голову, высунув её вперёд, и, размахивая правой рукой, быстро заходил по комнате, вполголоса говоря:
- То же самое, везде - одно! В каждой губернии - свой бог, своя божья матерь, в каждом уезде - свой угодник! Вот, будто возникло общее у всех, но сейчас же мужики кричат: нам всю землю, рабочие спорят: нет, нам - фабрики. А образованный народ, вместо того, чтобы поддерживать общее и укреплять разумное, тоже насыкается - нам бы всю власть, а уж мы вас наградим! Тут общее дело, примерно, как баран среди голодных волков. Вот!
Он наткнулся на стол, ощупал его руками, сел и начал чесать шрам на месте глаза, а здоровый его глаз стал влажен, кроток и испуганно замигал.
- Вот, Матвей Савельич, я - кривой, а у него, у головы, на обоих глазах бельма! И даже можно сказать, что он дурак, не более того, да!
Капля пота скатилась с его щеки, оставив за собою светлый след, ноздри его дрожали и губы двигались судорожно.
- Народ безо всякой связи изнутри, Матвей Савельич, - жалобно и тихо говорил он, - совершенно незнакомый сам с собою, и вам, например, неизвестно, что такое Саратовская губерния и какие там люди, - неизвестно?
- Нет, - виновато ответил Кожемякин.
- Ну, да! - печально кивнув головой, сказал Тиунов, сгибаясь над столом. - И от этой неизвестности Россия может погибнуть, очень просто! Там, в Саратовской, вокруг волнение идёт, народишко усиливается понять свою жизнь, а между прочим, сожигает барские дома. Конечно, у него есть своя мысль на это, ибо - скажем прямо - господа его жгли живьём в свою пору, а всё-таки усадьба - не виновата! Нет, Россия очень может погибнуть! Там, видите, среди этого волнения немцы - здоровеннейший народ, Екатериною поселен, так они - спокойны! Совершенно! Потирают руки - я сам видел: стоит немец с трубкой в зубах и потирает руки, а в трёх местах - зарево!
Кожемякину хотелось успокоить кривого, он видел, что этот человек мучается, снедаемый тоской и страхом, но - что сказать ему? И Матвей Савельев молча вздыхал, разводя пальцем по столу узоры. А в уши ему садился натруженный, сипящий голос:
- В Воргороде творится несосветимое - собирается народ в большие толпы и кричит, а разные люди - и русские и жиды, а больше всего просто подростки - говорят ему разное возбуждающее. Господи, думаю я, из этого образуется несчастие для всех! И тоже влез, чтобы сказать: господа товарищи, русские люди, говорю, - первее всего не о себе, а о России надо думать, о всём народе. Сейчас меня за ногу и за полу сдёрнули, затолкали, накричали в нос разных слов - чёрная сотня и прочее, а один паренёк - очень весёлый, между прочим, - ударил меня по шее. Тут я его вежливо спрашиваю - зачем же вы меня по шее? А вы, говорит, привыкли, чтобы по морде? Обратите внимание на слова "вы привыкли, чтобы по морде", вот на это самое "привыкли", а? Это слово чрезвычайно русское - "привыкли, чтоб по морде"! Нет, говорю, молодой человек, я совсем наоборот желал бы. Смеётся - "по затылку, что ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Сухобаев насторожился, вытянулся и быстро спросил:
- Какой расчёт?
Тогда Тиунов заговорил громче, торопливее и отрывистей.
- Расчёт - ясный: надо внушить властям недоверие к народу, надо поставить народ так, чтоб первее всего бросалась в глаза его глупость, поняли? Чтобы сразу было видно - это кто? Мечтатель и, так сказать, блаженный дурачок - ага!
Он очертил глазом своим сверкающий круг, замкнув в этом круге слушателей, положил руки на стол, вытянул их и напряг, точно вожжи схватив. Рана на лице его стала багровой, острый нос потемнел, и всё его копчёное лицо пошло пятнами, а голос сорвался, захрипел.
- Тут - так придумано, - клокотали и кипели слова в горле у него, Россия разрослась - раз! начальство сконфузилось - два! Потеряло свой форс, обращается к народу - давай, разберёмся в делах совместно и дружески - три! А хитрые эти люди, - я думаю, что предварительно - немцы, хотя видимость и показывает на жидов, - так вот они и сообразили, что ежели так пойдёт, то Русь сама выправится, встанет на ноги, и - это же им невыгодно, совсем невыгодно! Тут и вся тайна политики: надобно показать, что русский народ глуп и помощи от него напрасно ждать!
- Н-ну, - сказал Сухобаев, покачивая головой, - это как-то не того-с, не убедительно мне! На мой глаз - не тут опасность!
- Нет - тут, именно в этом месте! - жарко сказал Тиунов, срывая руки со стола.
Они заспорили, сначала хоть и горячо, но вежливо, подыскивая наиболее круглые и мягкие слова, а потом всё более сердито, грубо, зло и уже не стесняясь обижать друг друга.
- Какой же вы голова городу, ежели не понимаете общего интереса жителей? - ехидно спрашивал кривой, а Сухобаев, глядя на него сбоку, говорил вздрагивающим голосом:
- Вы сами, почтеннейший, распространяете бессмыслие, да-с!
Кожемякин сидел ошеломлённый всем, что слышал, огорчаясь возникшим спором, желал остановить его и не умел.
- Погодите-ка, - бормотал он, - не в этом ведь дело, надо согласие...
Перед ним стояло лицо Хряпова, неотвязно вспоминались слова старика о добре, которое надо делать с восторгом, до безумия, и слова эти будили приятно тревожную мысль:
"Вдруг все проникнутся насквозь этим и - начнётся..."
- Постойте-ка, вы! - обращался он к спорящим. - Давайте-ка сообща...
Сухобаев, жёлтый со зла, сверкал глазами и, усмехаясь, ядовито говорил:
- Не-ет, с этим я никак не соглашусь, совсем не согласен!
- А - отчего? - сухо спрашивал Тиунов, воткнув в лицо ему свое тёмное око.
- От того самого, что причастие к жизни должно иметь свой порядок-с!
- Это какой же?
- А такой: сначала я, а после и вы, - да-с!
- Я вперёд вас не забегаю, но - спрашиваю вас: вы до сего дня где были?
- Я? Тут!
- Так-с! А здесь что - Россия или нет?
- Здесь-то?
Сухобаев замолчал, видимо, боясь ответить.
- То-то и есть, - говорил Тиунов, как-то всхрапывая, - то-то вот и оно, что живём мы, а где - это нам неизвестно!
- Вот - верно! - согласился Кожемякин. - Василий Васильич, это, брат, верно!
- Почему? - тревожно кричал Сухобаев. Кожемякин не мог объяснить и, сконфуженно вздохнув, опустил глаза, а кривой бойко забарабанил:
- Потому, первее всего, что чувствуем себя в своём уезде, своём городе, своём дому, главное - в дому своём! - а где всё это находится, к чему привязано, при чём здесь, вокруг нас Россия, - о том не думаем...
- Во-от! - примирительно воскликнул Кожемякин, а Сухобаев вдруг затопал ногами на одном месте, точно судорогой схваченный, задохнувшись прохрипел:
- Прощайте-с! - и быстро убежал.
- Ах, господи! - огорчённо сказал Кожемякин, вставая на ноги и глядя вслед ему. Тиунов тоже вскочил, наклонил голову, высунув её вперёд, и, размахивая правой рукой, быстро заходил по комнате, вполголоса говоря:
- То же самое, везде - одно! В каждой губернии - свой бог, своя божья матерь, в каждом уезде - свой угодник! Вот, будто возникло общее у всех, но сейчас же мужики кричат: нам всю землю, рабочие спорят: нет, нам - фабрики. А образованный народ, вместо того, чтобы поддерживать общее и укреплять разумное, тоже насыкается - нам бы всю власть, а уж мы вас наградим! Тут общее дело, примерно, как баран среди голодных волков. Вот!
Он наткнулся на стол, ощупал его руками, сел и начал чесать шрам на месте глаза, а здоровый его глаз стал влажен, кроток и испуганно замигал.
- Вот, Матвей Савельич, я - кривой, а у него, у головы, на обоих глазах бельма! И даже можно сказать, что он дурак, не более того, да!
Капля пота скатилась с его щеки, оставив за собою светлый след, ноздри его дрожали и губы двигались судорожно.
- Народ безо всякой связи изнутри, Матвей Савельич, - жалобно и тихо говорил он, - совершенно незнакомый сам с собою, и вам, например, неизвестно, что такое Саратовская губерния и какие там люди, - неизвестно?
- Нет, - виновато ответил Кожемякин.
- Ну, да! - печально кивнув головой, сказал Тиунов, сгибаясь над столом. - И от этой неизвестности Россия может погибнуть, очень просто! Там, в Саратовской, вокруг волнение идёт, народишко усиливается понять свою жизнь, а между прочим, сожигает барские дома. Конечно, у него есть своя мысль на это, ибо - скажем прямо - господа его жгли живьём в свою пору, а всё-таки усадьба - не виновата! Нет, Россия очень может погибнуть! Там, видите, среди этого волнения немцы - здоровеннейший народ, Екатериною поселен, так они - спокойны! Совершенно! Потирают руки - я сам видел: стоит немец с трубкой в зубах и потирает руки, а в трёх местах - зарево!
Кожемякину хотелось успокоить кривого, он видел, что этот человек мучается, снедаемый тоской и страхом, но - что сказать ему? И Матвей Савельев молча вздыхал, разводя пальцем по столу узоры. А в уши ему садился натруженный, сипящий голос:
- В Воргороде творится несосветимое - собирается народ в большие толпы и кричит, а разные люди - и русские и жиды, а больше всего просто подростки - говорят ему разное возбуждающее. Господи, думаю я, из этого образуется несчастие для всех! И тоже влез, чтобы сказать: господа товарищи, русские люди, говорю, - первее всего не о себе, а о России надо думать, о всём народе. Сейчас меня за ногу и за полу сдёрнули, затолкали, накричали в нос разных слов - чёрная сотня и прочее, а один паренёк - очень весёлый, между прочим, - ударил меня по шее. Тут я его вежливо спрашиваю - зачем же вы меня по шее? А вы, говорит, привыкли, чтобы по морде? Обратите внимание на слова "вы привыкли, чтобы по морде", вот на это самое "привыкли", а? Это слово чрезвычайно русское - "привыкли, чтоб по морде"! Нет, говорю, молодой человек, я совсем наоборот желал бы. Смеётся - "по затылку, что ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128