– Как я могу быть мудрейшим, когда так мало знаю жизнь? Каждый из вас достойнее меня.
– Неразумный! – рассердился Мивит. – Мы пришлые, с побережья, а ты родился и вырос в стойбище и женат на его приемной дочери. Покойный тебя отличал и любил…
Страх обволакивал Коравье. Он не мог понять, что хотят от него Мивит и Арэнкав. Как он может быть мудрейшим? Может быть, они шутят?
– Спроси-ка его, – заговорил торжественным голосом Мивит, обратившись к шаману, – кого хочет оставить вместо себя Локэ?
– Спрошу, спрошу, – зашамкал беззубым ртом Эльгар.
Он зашептал, низко наклонившись над головой умершего, и потянул гадательную палку.
– Он оставляет Коравье, – возвестил старик.
– Слышишь, – сказал Арэнкав, – мудрейший оставляет тебя.
– Но я не могу, – еле слышно прошептал Коравье. – Не могу! Он знает, что я не могу!
Последние слова Коравье произнес громко, в надрывном крике.
Арэнкав испуганно огляделся и накинулся на Эльгара:
– Ты неправильно гадаешь!
– Как могу, – ответил в страхе старик. – Руки мои плохо чувствуют, когда тело легко в согласии или тяжело в отрицании.
– Дай-ка мне, – потребовал Арэнкав и сам взялся за гадательную палку.
– Действительно, он такого не говорил, – некоторое время спустя сообщил Арэнкав.
Коравье вышел из полога и глубоко вдохнул в себя свежий воздух, слегка приправленный дымом костра, на котором варилось поминальное угощение. Росмунта кинула на него встревоженный взгляд и отложила шитье. Она хотела подойти к мужу, но Коравье поглядел на нее так, что она осталась на месте и снова взялась за шитье.
Арэнкав и Мивит выползли в чоттагин. За ними показалась лохматая голова старого Эльгара, с застрявшими в волосах шерстинками белого оленьего меха.
Старухи налили в деревянный сосуд теплой воды и отправились обмывать и одевать покойника.
Белый жертвенный олень, впряженный в легкие нарты, не подозревал о своей печальной участи. Он рыл копытом снег и нетерпеливо натягивал упряжь. Его приходилось сдерживать, и похоронная процессия медленно двигалась на холм.
Шли одни мужчины. Женщины остались в стойбище, чтобы приготовить поминальное пиршество.
На вершине холма покойника сняли с нарты и обложили камнями, обратив головой к восходу солнца. Арэнкав и Мивит вытащили ножи и разрезали его одежду на куски, отдирая ее от тела. Коравье усилием воли заставлял себя смотреть на них. Когда Арэнкав велел ему разломать нарту, он обрадовался и с таким усердием принялся крошить хрупкое дерево, что Мивит удивленно на него посмотрел.
Солнце снизилось над вершинами гор. Лучи скользили по долине, играли в ледниках, удлиняли тени людей. Белый олень встревоженно хоркнул, увидя приближающегося к нему с обнаженным ножом Мивита. Он хотел отпрыгнуть в сторону, но его крепко держал арканом Инэнли. Красные лучи заходящего солнца осветили крутые рога и зажгли огнем пролившуюся на снег кровь.
Люди гуськом спускались в стойбище. У порога яранги Локэ горел маленький священный костер, зажженный из стружек. По обычаю, возвращающиеся с похорон отряхивались над ним, чтобы не внести в жилище черную силу, унесшую к верхним людям умершего.
– Глядите, человек! – сказал Инэнли, показав на вершину холма.
– Он встал! – в ужасе воскликнул Мивит.
– Безумный! – накинулся на него Арэнкав. – Не может встать похороненный! Не видишь – этот человек одет!
Человек на вершине горы что-то крикнул и скрылся.
– Это он! – закричал Эльгар и пустился бегом.
Никто не ожидал такой резвости от дряхлого шамана. Что-то удерживало Коравье пуститься вслед за ним. Сила, большая, чем страх, приковала его ноги к снегу и заставляла не отрываясь смотреть на вершину холма, ставшего отныне священным.
Вместо человеческой фигуры там показалась собачья упряжка и понеслась к стойбищу.
– Это не он! – с явным облегчением произнес Арэнкав. – Это живой человек, гость.
Вася Еттытегин, каюр управления строительства обогатительного комбината, спускался с холма.
Только что он был свидетелем похорон, которые потрясли его, человека, выросшего на побережье, в колхозном поселке у залива Креста. Еттытегин уже год работал после окончания средней школы и считал себя бывалым человеком. Ему приходилось много ездить по тундре, но того, что он увидел сегодня, никогда не доводилось встречать. Будто перед ним ожили слова отцовских сказок о прежней жизни чукчей.
Еттытегин подъехал к стойбищу и притормозил нарту.
– Коравье! – повелительно сказал Арэнкав. – Поговори с гостем.
Вечернее солнце, многократно отраженное ледяными вершинами, медленно закатывалось.
– Етти, – сказал Коравье, подойдя к нарте.
– Ии, тыетык – приветливо сказал Еттытегин, встал с нарты и пожал руку пастуху.
– Какомэй! – произнес Инэнли. – Хватается за руки!
– Ты настоящий человек? – спросил Коравье.
– Да, – ответил Еттытегин и назвал свое имя.
– А меня зовут Коравье, – сказал пастух. – Подъезжай вон к той яранге. Это мое жилище. Там привяжи собак и жди меня.
– Хорошо, – согласился Еттытегин и поехал вперед.
Еттытегин встречал не первое оленеводческое стойбище. Но стойбища, в которых ему доводилось бывать до сегодняшнего дня, не так уж разительно отличались от прибрежных. То здесь, то там можно было увидеть антенну батарейного приемника и почти обязательным стал домик на полозьях с красным флагом и прожектором на крыше.
Утомленные собаки шли медленно, и Еттытегин с любопытством озирался кругом. Стойбище, лежащее перед ним, казалось сошедшим на землю с разрисованных клыков уэленских мастеров. Вот похоронная процессия подошла к большой яранге. Люди потолкались у входа, тщательно отряхивая кухлянки над костром.
Еттытегин остановил упряжку возле яранги, на которую указал Коравье. На улице никого не было. Еттытегин сидел на нарте и курил папиросу. Он видел, как изредка колыхалась занавесь из замши, заменяющая дверь. Кто-то с любопытством смотрел на него, не смея подойти. Даже вездесущих ребятишек, первыми встречающих приезжего гостя в любом стойбище, здесь не было.
Ждать пришлось долго. Всем обликом и манерой речи озадачил его Коравье. Спросил, действительно ли Еттытегин настоящий человек. Еттытегин попытался в мыслях взглянуть со стороны на себя. Что могло навести на мысль, что он не настоящий чукча? Одет в камлейку. Правда, на ногах вместо торбазов унты из собачьего меха…
Тем временем в яранге Локэ шел громкий разговор. На широких деревянных блюдах стыла поминальная еда.
– Надо выгнать его! – горячился Мивит.
– Пусть едет обратно в свой колхоз! – поддакнул ему Эльгар, успевший оправиться от испуга.
– Гость есть гость, – сухо отрезал Арэнкав. – Мы нарушим древний закон, если откажем в гостеприимстве человеку, посетившему наше стойбище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
– Неразумный! – рассердился Мивит. – Мы пришлые, с побережья, а ты родился и вырос в стойбище и женат на его приемной дочери. Покойный тебя отличал и любил…
Страх обволакивал Коравье. Он не мог понять, что хотят от него Мивит и Арэнкав. Как он может быть мудрейшим? Может быть, они шутят?
– Спроси-ка его, – заговорил торжественным голосом Мивит, обратившись к шаману, – кого хочет оставить вместо себя Локэ?
– Спрошу, спрошу, – зашамкал беззубым ртом Эльгар.
Он зашептал, низко наклонившись над головой умершего, и потянул гадательную палку.
– Он оставляет Коравье, – возвестил старик.
– Слышишь, – сказал Арэнкав, – мудрейший оставляет тебя.
– Но я не могу, – еле слышно прошептал Коравье. – Не могу! Он знает, что я не могу!
Последние слова Коравье произнес громко, в надрывном крике.
Арэнкав испуганно огляделся и накинулся на Эльгара:
– Ты неправильно гадаешь!
– Как могу, – ответил в страхе старик. – Руки мои плохо чувствуют, когда тело легко в согласии или тяжело в отрицании.
– Дай-ка мне, – потребовал Арэнкав и сам взялся за гадательную палку.
– Действительно, он такого не говорил, – некоторое время спустя сообщил Арэнкав.
Коравье вышел из полога и глубоко вдохнул в себя свежий воздух, слегка приправленный дымом костра, на котором варилось поминальное угощение. Росмунта кинула на него встревоженный взгляд и отложила шитье. Она хотела подойти к мужу, но Коравье поглядел на нее так, что она осталась на месте и снова взялась за шитье.
Арэнкав и Мивит выползли в чоттагин. За ними показалась лохматая голова старого Эльгара, с застрявшими в волосах шерстинками белого оленьего меха.
Старухи налили в деревянный сосуд теплой воды и отправились обмывать и одевать покойника.
Белый жертвенный олень, впряженный в легкие нарты, не подозревал о своей печальной участи. Он рыл копытом снег и нетерпеливо натягивал упряжь. Его приходилось сдерживать, и похоронная процессия медленно двигалась на холм.
Шли одни мужчины. Женщины остались в стойбище, чтобы приготовить поминальное пиршество.
На вершине холма покойника сняли с нарты и обложили камнями, обратив головой к восходу солнца. Арэнкав и Мивит вытащили ножи и разрезали его одежду на куски, отдирая ее от тела. Коравье усилием воли заставлял себя смотреть на них. Когда Арэнкав велел ему разломать нарту, он обрадовался и с таким усердием принялся крошить хрупкое дерево, что Мивит удивленно на него посмотрел.
Солнце снизилось над вершинами гор. Лучи скользили по долине, играли в ледниках, удлиняли тени людей. Белый олень встревоженно хоркнул, увидя приближающегося к нему с обнаженным ножом Мивита. Он хотел отпрыгнуть в сторону, но его крепко держал арканом Инэнли. Красные лучи заходящего солнца осветили крутые рога и зажгли огнем пролившуюся на снег кровь.
Люди гуськом спускались в стойбище. У порога яранги Локэ горел маленький священный костер, зажженный из стружек. По обычаю, возвращающиеся с похорон отряхивались над ним, чтобы не внести в жилище черную силу, унесшую к верхним людям умершего.
– Глядите, человек! – сказал Инэнли, показав на вершину холма.
– Он встал! – в ужасе воскликнул Мивит.
– Безумный! – накинулся на него Арэнкав. – Не может встать похороненный! Не видишь – этот человек одет!
Человек на вершине горы что-то крикнул и скрылся.
– Это он! – закричал Эльгар и пустился бегом.
Никто не ожидал такой резвости от дряхлого шамана. Что-то удерживало Коравье пуститься вслед за ним. Сила, большая, чем страх, приковала его ноги к снегу и заставляла не отрываясь смотреть на вершину холма, ставшего отныне священным.
Вместо человеческой фигуры там показалась собачья упряжка и понеслась к стойбищу.
– Это не он! – с явным облегчением произнес Арэнкав. – Это живой человек, гость.
Вася Еттытегин, каюр управления строительства обогатительного комбината, спускался с холма.
Только что он был свидетелем похорон, которые потрясли его, человека, выросшего на побережье, в колхозном поселке у залива Креста. Еттытегин уже год работал после окончания средней школы и считал себя бывалым человеком. Ему приходилось много ездить по тундре, но того, что он увидел сегодня, никогда не доводилось встречать. Будто перед ним ожили слова отцовских сказок о прежней жизни чукчей.
Еттытегин подъехал к стойбищу и притормозил нарту.
– Коравье! – повелительно сказал Арэнкав. – Поговори с гостем.
Вечернее солнце, многократно отраженное ледяными вершинами, медленно закатывалось.
– Етти, – сказал Коравье, подойдя к нарте.
– Ии, тыетык – приветливо сказал Еттытегин, встал с нарты и пожал руку пастуху.
– Какомэй! – произнес Инэнли. – Хватается за руки!
– Ты настоящий человек? – спросил Коравье.
– Да, – ответил Еттытегин и назвал свое имя.
– А меня зовут Коравье, – сказал пастух. – Подъезжай вон к той яранге. Это мое жилище. Там привяжи собак и жди меня.
– Хорошо, – согласился Еттытегин и поехал вперед.
Еттытегин встречал не первое оленеводческое стойбище. Но стойбища, в которых ему доводилось бывать до сегодняшнего дня, не так уж разительно отличались от прибрежных. То здесь, то там можно было увидеть антенну батарейного приемника и почти обязательным стал домик на полозьях с красным флагом и прожектором на крыше.
Утомленные собаки шли медленно, и Еттытегин с любопытством озирался кругом. Стойбище, лежащее перед ним, казалось сошедшим на землю с разрисованных клыков уэленских мастеров. Вот похоронная процессия подошла к большой яранге. Люди потолкались у входа, тщательно отряхивая кухлянки над костром.
Еттытегин остановил упряжку возле яранги, на которую указал Коравье. На улице никого не было. Еттытегин сидел на нарте и курил папиросу. Он видел, как изредка колыхалась занавесь из замши, заменяющая дверь. Кто-то с любопытством смотрел на него, не смея подойти. Даже вездесущих ребятишек, первыми встречающих приезжего гостя в любом стойбище, здесь не было.
Ждать пришлось долго. Всем обликом и манерой речи озадачил его Коравье. Спросил, действительно ли Еттытегин настоящий человек. Еттытегин попытался в мыслях взглянуть со стороны на себя. Что могло навести на мысль, что он не настоящий чукча? Одет в камлейку. Правда, на ногах вместо торбазов унты из собачьего меха…
Тем временем в яранге Локэ шел громкий разговор. На широких деревянных блюдах стыла поминальная еда.
– Надо выгнать его! – горячился Мивит.
– Пусть едет обратно в свой колхоз! – поддакнул ему Эльгар, успевший оправиться от испуга.
– Гость есть гость, – сухо отрезал Арэнкав. – Мы нарушим древний закон, если откажем в гостеприимстве человеку, посетившему наше стойбище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86