Номер вертолета — «MX тире 3 тире 848», пилот — капрал Роберто…
— Ладно, ладно, — прервал Лукас. — Прекрасно. Это не имеет значения. Видишь? Ахмед вытащил из тактиков больше информации, чем они получили от нас. — Вытерев руки о толстую белую льняную салфетку, он выудил из кармана пиджака золотую зубочистку.
— Лукас, — снова начал Бобби, пока негр осторожно ковырялся ею в щелях между большими квадратными зубами, — что произойдет, если я, скажем, попрошу тебя отвезти меня на Таймс-Сквер и там высадить?
— Ага, — отозвался Лукас, опуская зубочистку, — самый скандальный район города. В чем дело, Бобби, наркотики нужны?
— Да нет, просто интересно.
— Интересно что? Тебе нужно на Таймс-Сквер?
— Нет, просто это первое место, какое пришло мне в голову. Я имел в виду, ты меня отпустишь?
— По правде сказать, нет, — сказал Лукас. — Но тебе не следует думать, что ты заключенный. Скорее — гость. Ценный гость.
Бобби бледно улыбнулся.
— А-а. Ладно. Как это у них называется? «Задержание в целях защиты»?
— Верно, — сказал Лукас, снова принимаясь за зубочистку. — И пока мы тут надежно экранированы славным Ахмедом, пора бы нам, Бобби, поговорить. Думаю, брат Бовуа уже рассказал тебе кое-что о нас. Что ты думаешь о том, что он тебе рассказал?
— Ну, — протянул Бобби, — это действительно очень интересно, но я не уверен, что все понял.
— Чего ты не понял?
— Ну, я, например, ничего не понимаю в этих ваших вудуистских штучках…
Лукас поднял брови.
— Это не мое дело, кто что готов проглотить, я хочу сказать — поверить, так? Но то Бовуа говорит о бизнесе, причем на уличном техе, да так, как я никогда раньше не слышал, а через минуту — о каких-то мамбо и привидениях, о духах и змеях. И, и…
— И о чем?
— О лошадях, — выдавил Бобби, горло у него перехватило.
— Бобби, ты знаешь, что такое метафора?
— Что-то из «железа»? Вроде компенсатора?
— Нет. Ладно, оставим метафоры в покое. Когда Бовуа или я говорим с тобой о лоа и их лошадях, как мы называем тех немногих, которых избирают лоа, чтобы ездить на них, просто сделай вид, что мы говорим на двух языках разом. Один из них тебе понятен. Это язык уличных техов, как ты его называешь. Мы можем использовать другие слова, но говорим мы все же на техе. Скажем, мы называем что-то Огу Ферей, а ты то же самое мог бы назвать ледорубом, понимаешь? Но при этом теми же словами мы говорим и о других вещах, и вот их-то ты и не понимаешь. Тебе это и не нужно. — Он убрал зубочистку.
Бобби сделал глубокий вдох.
— Бовуа сказал, что Джекки — лошадь для змея, змея по имени Данбала. Можешь прокрутить это для меня на уличном техе?
— Естественно. Думай о Джекки как о деке — киберпространственной деке, очень хорошенькой и с отличными коленками. — Лукас хмыкнул, а Бобби покраснел. — Думай о Данбале, которого некоторые называют змеем, как о программе. Скажем, о ледорубе. Данбала входит в деку Джекки, Джекки рубит лед. Вот и все.
— Ладно, — сказал Бобби, решив, что уже несколько освоился, — тогда что такое матрица? Если Джекки — дека, а Данбала — программа, что тогда киберпространство?
— Весь мир, — услышал он в ответ.
— Отсюда нам лучше пойти пешком, — сказал Лукас.
«Роллс» беззвучно и плавно остановился, негр встал, застегивая на две пуговицы пиджак.
— Ахмед привлекает слишком много внимания.
Он подобрал свою трость дверь, открываясь, издала мягкий чмокающий звук.
Бобби выбрался вслед за Лукасом в безошибочно узнаваемый запах, ставший визитной карточкой Муравейника, — богатая амальгама затхлых выхлопов подземки, древней копоти и едкого канцерогенного духа от свежей пластмассы, все это замешано на углекислом привкусе запрещенного допотопного топлива для автомобилей. Высоко над головой в отраженном ослепительном свечении дуговых ламп один из незаконченных фуллеровских куполов закрывает две трети вечернего неба цвета лососины. Рваный край купола напоминает разломанные серые соты. Лоскутное одеяло куполов Муравейника имело обыкновение порождать непредсказуемые смены микроклимата: были, например, области на несколько кварталов, где с закопченных геодезиков непрестанно сыпалась тонкая водяная пыль сконденсировавшейся влаги; кварталы же под наиболее высокими секциями купола славились статическими разрядами, этакой специфической городской разновидностью молнии.
На улице, по которой Бобби шагал вслед за Лукасом, дул резкий ветер.
Теплый бриз бросал в лицо песок — вероятно, это было как-то связано с перепадами давления в системе подземных коммуникаций, опутавшей весь Муравейник.
— Помни, что я тебе говорил, — сказал Лукас, щурясь от ветра с песком. — Этот человек представляет собой гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. И даже если это не так, ты все равно обязан выказать ему некую толику уважения. Если хочешь стать ковбоем, раскрой глаза пошире — сейчас ты увидишь, так сказать, «веху» в нашем ремесле.
— Ага, — протянул Бобби. — Ладно. — Он подпрыгнул, чтобы отделаться от посеревшей ленты распечатки, которой вздумалось обвиться вокруг его колена. — Так, значит, это у него вы с Бовуа купили…
— Ха! Нет! Я же тебе сказал. Говорить посреди улицы — все равно что посылать свои слова в сводку новостей…
Бобби поморщился, потом кивнул. Блин! Он все время попадает впросак!
Вот он с крупным дельцом по уши в каком-то потрясающем деле, а продолжает вести себя как вильсон. Делец. Вот самое подходящее слово для Лукаса и для Бовуа тоже. А эти разговорчики о вуду — просто игра, в которую они втянули окружающих, думал Бобби. В «роллсе» Лукас выдал какую-то пространную тираду о Легбе, который, по его словам, был лоа коммуникаций, «хозяин дорог и тропинок», а все это к тому, что человек, к которому он ведет Бобби, избранник Легбы. Когда Бобби спросил, оунган ли этот человек, Лукас сказал, что нет. Он сказал, что этот человек шел бок о бок с Легбой всю свою жизнь, был к нему так близко, что даже не подозревал, что лоа всегда рядом с ним, как будто лоа всегда был частью его самого, его тенью. И вот этот человек, сказал Лукас, продал им софт, который Бобби арендовал у Дважды-в-День…
Свернув за угол, Лукас неожиданно остановился, да так резко, что Бобби едва не уткнулся ему в спину. Они стояли перед почерневшей каменной стеной.
Окна дома еще десятилетия назад были забиты листами рифленого железа. На первом этаже располагался некогда магазин, но покрытые трещинами витрины успели зарасти грязью. Дверь между слепыми окнами была усилена точно таким же листом железа, какой запечатывал окна верхних этажей. Бобби показалось, что за окном слева можно разобрать что-то вроде вывески — потухшие неоновые буквы, криво свисающие в мрачной темноте. Лукас же просто стоял перед дверью, его лицо было лишено всякого выражения, конец трости будто врос в тротуар, огромные руки сложены одна поверх другой на латунном набалдашнике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
— Ладно, ладно, — прервал Лукас. — Прекрасно. Это не имеет значения. Видишь? Ахмед вытащил из тактиков больше информации, чем они получили от нас. — Вытерев руки о толстую белую льняную салфетку, он выудил из кармана пиджака золотую зубочистку.
— Лукас, — снова начал Бобби, пока негр осторожно ковырялся ею в щелях между большими квадратными зубами, — что произойдет, если я, скажем, попрошу тебя отвезти меня на Таймс-Сквер и там высадить?
— Ага, — отозвался Лукас, опуская зубочистку, — самый скандальный район города. В чем дело, Бобби, наркотики нужны?
— Да нет, просто интересно.
— Интересно что? Тебе нужно на Таймс-Сквер?
— Нет, просто это первое место, какое пришло мне в голову. Я имел в виду, ты меня отпустишь?
— По правде сказать, нет, — сказал Лукас. — Но тебе не следует думать, что ты заключенный. Скорее — гость. Ценный гость.
Бобби бледно улыбнулся.
— А-а. Ладно. Как это у них называется? «Задержание в целях защиты»?
— Верно, — сказал Лукас, снова принимаясь за зубочистку. — И пока мы тут надежно экранированы славным Ахмедом, пора бы нам, Бобби, поговорить. Думаю, брат Бовуа уже рассказал тебе кое-что о нас. Что ты думаешь о том, что он тебе рассказал?
— Ну, — протянул Бобби, — это действительно очень интересно, но я не уверен, что все понял.
— Чего ты не понял?
— Ну, я, например, ничего не понимаю в этих ваших вудуистских штучках…
Лукас поднял брови.
— Это не мое дело, кто что готов проглотить, я хочу сказать — поверить, так? Но то Бовуа говорит о бизнесе, причем на уличном техе, да так, как я никогда раньше не слышал, а через минуту — о каких-то мамбо и привидениях, о духах и змеях. И, и…
— И о чем?
— О лошадях, — выдавил Бобби, горло у него перехватило.
— Бобби, ты знаешь, что такое метафора?
— Что-то из «железа»? Вроде компенсатора?
— Нет. Ладно, оставим метафоры в покое. Когда Бовуа или я говорим с тобой о лоа и их лошадях, как мы называем тех немногих, которых избирают лоа, чтобы ездить на них, просто сделай вид, что мы говорим на двух языках разом. Один из них тебе понятен. Это язык уличных техов, как ты его называешь. Мы можем использовать другие слова, но говорим мы все же на техе. Скажем, мы называем что-то Огу Ферей, а ты то же самое мог бы назвать ледорубом, понимаешь? Но при этом теми же словами мы говорим и о других вещах, и вот их-то ты и не понимаешь. Тебе это и не нужно. — Он убрал зубочистку.
Бобби сделал глубокий вдох.
— Бовуа сказал, что Джекки — лошадь для змея, змея по имени Данбала. Можешь прокрутить это для меня на уличном техе?
— Естественно. Думай о Джекки как о деке — киберпространственной деке, очень хорошенькой и с отличными коленками. — Лукас хмыкнул, а Бобби покраснел. — Думай о Данбале, которого некоторые называют змеем, как о программе. Скажем, о ледорубе. Данбала входит в деку Джекки, Джекки рубит лед. Вот и все.
— Ладно, — сказал Бобби, решив, что уже несколько освоился, — тогда что такое матрица? Если Джекки — дека, а Данбала — программа, что тогда киберпространство?
— Весь мир, — услышал он в ответ.
— Отсюда нам лучше пойти пешком, — сказал Лукас.
«Роллс» беззвучно и плавно остановился, негр встал, застегивая на две пуговицы пиджак.
— Ахмед привлекает слишком много внимания.
Он подобрал свою трость дверь, открываясь, издала мягкий чмокающий звук.
Бобби выбрался вслед за Лукасом в безошибочно узнаваемый запах, ставший визитной карточкой Муравейника, — богатая амальгама затхлых выхлопов подземки, древней копоти и едкого канцерогенного духа от свежей пластмассы, все это замешано на углекислом привкусе запрещенного допотопного топлива для автомобилей. Высоко над головой в отраженном ослепительном свечении дуговых ламп один из незаконченных фуллеровских куполов закрывает две трети вечернего неба цвета лососины. Рваный край купола напоминает разломанные серые соты. Лоскутное одеяло куполов Муравейника имело обыкновение порождать непредсказуемые смены микроклимата: были, например, области на несколько кварталов, где с закопченных геодезиков непрестанно сыпалась тонкая водяная пыль сконденсировавшейся влаги; кварталы же под наиболее высокими секциями купола славились статическими разрядами, этакой специфической городской разновидностью молнии.
На улице, по которой Бобби шагал вслед за Лукасом, дул резкий ветер.
Теплый бриз бросал в лицо песок — вероятно, это было как-то связано с перепадами давления в системе подземных коммуникаций, опутавшей весь Муравейник.
— Помни, что я тебе говорил, — сказал Лукас, щурясь от ветра с песком. — Этот человек представляет собой гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. И даже если это не так, ты все равно обязан выказать ему некую толику уважения. Если хочешь стать ковбоем, раскрой глаза пошире — сейчас ты увидишь, так сказать, «веху» в нашем ремесле.
— Ага, — протянул Бобби. — Ладно. — Он подпрыгнул, чтобы отделаться от посеревшей ленты распечатки, которой вздумалось обвиться вокруг его колена. — Так, значит, это у него вы с Бовуа купили…
— Ха! Нет! Я же тебе сказал. Говорить посреди улицы — все равно что посылать свои слова в сводку новостей…
Бобби поморщился, потом кивнул. Блин! Он все время попадает впросак!
Вот он с крупным дельцом по уши в каком-то потрясающем деле, а продолжает вести себя как вильсон. Делец. Вот самое подходящее слово для Лукаса и для Бовуа тоже. А эти разговорчики о вуду — просто игра, в которую они втянули окружающих, думал Бобби. В «роллсе» Лукас выдал какую-то пространную тираду о Легбе, который, по его словам, был лоа коммуникаций, «хозяин дорог и тропинок», а все это к тому, что человек, к которому он ведет Бобби, избранник Легбы. Когда Бобби спросил, оунган ли этот человек, Лукас сказал, что нет. Он сказал, что этот человек шел бок о бок с Легбой всю свою жизнь, был к нему так близко, что даже не подозревал, что лоа всегда рядом с ним, как будто лоа всегда был частью его самого, его тенью. И вот этот человек, сказал Лукас, продал им софт, который Бобби арендовал у Дважды-в-День…
Свернув за угол, Лукас неожиданно остановился, да так резко, что Бобби едва не уткнулся ему в спину. Они стояли перед почерневшей каменной стеной.
Окна дома еще десятилетия назад были забиты листами рифленого железа. На первом этаже располагался некогда магазин, но покрытые трещинами витрины успели зарасти грязью. Дверь между слепыми окнами была усилена точно таким же листом железа, какой запечатывал окна верхних этажей. Бобби показалось, что за окном слева можно разобрать что-то вроде вывески — потухшие неоновые буквы, криво свисающие в мрачной темноте. Лукас же просто стоял перед дверью, его лицо было лишено всякого выражения, конец трости будто врос в тротуар, огромные руки сложены одна поверх другой на латунном набалдашнике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79