– А это один из наших лучших авторов, пишущих о...
Я вновь не разобрала, что сказал Ашок: то ли о политике, то ли о неолите. Безупречная физиономия, убежденная в своем абсолютном праве воспроизводиться в бесконечном количестве журнальных снимков и экранных кадров. Существо, политическое или неолитическое, или то и другое вместе, в любой ситуации превосходно знающее, кто оно, откуда и с какой целью оказалось здесь. Единственное, в чем он был не совсем уверен, – так это в уместности всех остальных, кто его здесь окружал.
И снова знакомый хрипловатый голос за спиной:
– Ничего сырого, все сварено и разложено по тарелочкам.
Ашок обернулся.
– А, Мистри, весьма польщен вашим приходом. Не знал, что вас интересуют проблемы охраны памятников культуры.
– Меня эти проблемы не интересуют, – ответил Калеб, улыбаясь мне. – Но, как известно, без негодяя теряется весь смак индийского фильма.
Повернувшись спиной к Калебу, я сказала:
– Это был прекрасный фильм, Ашок, но мне нужно хоть немного поспать. Или отдохнуть.
Мне хотелось, чтобы Ашок сам сменил выбранное мной направление беседы.
– В таком случае не знаю, что еще могу тебе предложить, – отозвался Ашок.
Я услышала удаляющиеся шаги Калеба и представила, что смог бы предложить он.
– Извини, Аш. Я чувствую себя чужой в толпе, состоящей из счастливых семейств. Подобные мероприятия посещаются совершенно одинаковыми людьми во всех странах мира. Они все совершенно неотличимы друг от друга. Различны только оттенки цвета.
– Наверное, твой отец был прав, когда сравнивал тебя с муссоном, – заметил Аш, и в его голосе прозвучала неожиданная горечь, – или с какой-нибудь другой всесокрушающей энтропийной силой.
– С чем, с чем?
– Если ты не против подобного эвфемизма, я называю энтропийными силами нежелание природы принимать навязываемый ей извне порядок.
– При всем отсутствии у меня классического образования я тем не менее прекрасно представляю, что такое энтропия. Беспорядок, – сказала я. – Второй закон термодинамики: все распадается. Закон, который определяет направление времени, как говорят. Если бы энтропия начала уменьшаться, время пошло бы вспять.
Перед кинотеатром остановился «мерседес» золотистого цвета. Задняя дверца распахнулась, и я села в машину. За руль сел Калеб. Когда я потянулась, чтобы захлопнуть дверцу, заметила, что Ашок наблюдает за мной со ступенек кинотеатра: его худшие подозрения подтвердились.
Я знаю, как зарождается циклон, но как формируется его курс? Словно новоокрещенный христианин, затвердивший Библию, я могла повторить наизусть метеорологическую поэзию Пиддингтона и прочесть в ней любой смысл, который соответствовал уже избранному мною курсу. Совсем не тот безопасный, выгодный путь по краю бури. Стрелка моего компаса указывала в самый ее центр. Курс на прямое столкновение.
9
Тур по городу, первый, второй, третий.
– Я хочу показать вам мой Бомбей, – сказал Калеб.
Город как лента конвейера, ведущая к хаосу. Он гнал машину на слишком большой скорости, и я старалась не замечать аварийные ситуации, которых нам чудом удавалось избежать. Вместо этого я разглядывала профиль Калеба, пытаясь отыскать в этом мясистом контуре хоть какой-то намек на ту классическую четкость линий, которая впечатляла на его юношеских фотографиях.
– Где вы впервые встретились с Проспером? – спросила я.
У Калеба сжались челюсти. Он, несомненно, вынужден что-то прятать от посторонних глаз.
– Я брал его с собой на пешие прогулки по городу, – ответил он. – Я водил его в кафе, где можно было поесть свежих мидий за пару пайсов, в места, где вам готовили еду из горсти сушеных кореньев и неочищенного риса. Вы же, наверное, представляете весь тот суровый реализм его фильмов, по которому критика сходила с ума. А ведь это я ему показал.
«Мерс» въехал на узкую улочку из деревянных домиков, разрушающихся от времени. Здесь повсюду были девушки: девушки, стоящие в дверях; девушки, выглядывающие из верхних окон. Улочка стонала от шума и воплей дешевых видеомагнитофонов, транзисторов и уличных торговцев. Мы ехали очень медленно, оказавшись захваченными потоком покупателей сексуального товара. Я слышала смешение всех языков субконтинента. «Чоли кай пичайяйяй... Чоли кай пичайяйяй... Чоли кай пичайяйяй...» Звуки этой песни неслись отовсюду.
– Фолкленд-роуд, – пояснил Калеб. – Две с половиной мили продажного секса. А это – клетки.
Зарешеченные помещения размером не больше вагонного туалета с раскрашенной девочкой-подростком, словно кроликом в магазине домашних животных. Стандартные деревянные будки для торговли чем угодно, которые можно найти на каждом базаре в Гуджарате.
– Я родился на этой улице.
Он свернул в переулок и припарковал там машину, отсыпав какому-то мальчишке целую горсть рупий за то, чтобы тот присмотрел за машиной.
– Пойдемте. – Калеб схватил меня за руку. Я попыталась высвободиться, но он крепко сжал мое запястье. – Вижу, вас очень интересует сохранение нашего духовного наследия. А я хочу показать вам свое.
На всех стенах были нацарапаны символы движения «Шив Сена». Мимо прошел старик с бронзовой курильницей на конце длинного шеста, который он мимоходом совал в открытые клетки с девушками.
– Чтобы не было вони, – пояснил Калеб.
Я обратила внимание на полного мужчину, стоящего на пороге одной из этих клеток и беседующего с женщиной постарше. За ними стояла совсем юная девчушка. Женщина задрала девочке юбку и указала на еще безволосые гениталии. Мужчина кивнул, дал женщине немного денег, и та задернула занавеску перед дверью, оставив его наедине с девочкой.
– Я не хочу все это видеть, – сказала я.
– Мы любили здесь прогуливаться с вашим свояком. В те времена я здесь всех знал.
У меня покраснела рука в том месте, где Калеб держал ее. К завтрашнему дню на ней появится синяк. Слезы перед отходом ко сну...
Он покачал головой.
– Девушки в этих клетках долго не живут, несмотря на богатую протеином диету из наркотиков и спермы.
– Я вам не верю, – сказала я. – Это всего лишь еще один миф, еще один плод поэтического воображения коммерческого киношника. Меня одаривают ими каждый день с тех пор, как я приехала в Индию. Давным-давно в Индии жили-были...
При этом я думала, что совсем не готова к подобным впечатлениям. Страшно хотелось заткнуть уши, как я это делала, когда мать рассказывала мне о том, что выделывал ее папаша.
Калеб резко свернул на боковую улицу и втащил меня через открытую дверь внутрь какого-то строения и затем протащил по четырем пролетам узкой вонючей лестницы. Наверху сидела толстая женщина и жевала паан. Несколько месяцев назад она, видимо, покрасила волосы хной в цвет кирпичной пыли, но посередине уже проглядывала широкая полоска седины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139