Это были странные слова, но я знал, что она имеет в виду, и согласился с ней.
Остановившись перед какой-то дверью, Лаури осторожно постучала.
— Входите, — пригласил тихий голос.
Лаури отодвинула дверь, и мы вошли в помещение немногим больше каюты, в которой я провел ночь. Посреди него сидел в кресле старик, бледный и совершенно седой. Присмотревшись, я увидел, что он калека, и понял, что стариком его сделали болезнь, страдания и заботы; они проложили морщины на его лице и вырыли глубокие ямы под глазами.
А глаза у него были мудрые и добрые; я знал, что могу ему верить.
— Итак, — сказал он, — мы наконец встретились, сын мой.
— Наконец?
— Я часто интересовался, что с тобой происходит и чем ты занимаешься.
Склонив голову, я промолчал.
— Садись.
Мы взяли стулья у стены и сели — я напротив него, Лаури рядом. Когда она взяла его за руку, я понял, что они вдвоем против меня.
— Итак, камень оказался бесполезным и ничего не стоящим… — начал он.
Я посмотрел на Лаури.
— Ты проболталась! ?
Она воинственно подняла голову.
— Да. Я не могла позволить, чтобы ты с ним торговался. Ты мог попросить такое, что было бы ему неприятно.
— И твое обещание ничего не значит?
— Ничего. Я жертвовала и большим.
— Но ведь ты обещала искренне, почему же изменила свое решение? Из-за того, о чем мы говорили потом?
Архиепископ поглядывал то на меня, то на нее, потом поднял почти прозрачную руку.
— Дети!.. — сказал он.
Мы умолкли, испепеляя друг друга взглядами.
— Она рассказала мне, — признал он и грустно улыбнулся, — но, по-моему, сделала это скорее ради тебя, чем ради меня. Теперь у меня нет выхода и я не могу отказать тебе.
Я быстро взглянул на Лаури. Она была бледна и во все глаза смотрела на Архиепископа.
— Чего ты хочешь, сын мой?
— Об этом потом, — сказал я. — Ты говоришь, что камень бесполезен и ничего не стоит. Но если бы ты был с ним связан так, как я, то думал бы иначе. Это лишь половина правды.
— Для нас разница невелика.
— Но она существенна. Да, мы никак не можем использовать его, ибо не имеем достаточно власти, чтобы выполнить указания, адресованные не нам. Но он не совсем бесполезен, поскольку предлагает то, что могло бы изменить Галактику и подготовить ее к созданию Третьей Империи. Собственно, есть два варианта.
— Я не понимаю тебя, сын мой.
— Тогда я объясню и заранее прошу прощения, если повторю уже известное тебе, отче.
— Я слушаю тебя.
— Галактика разделена на тысячи отдельных миров, и каждый борется с остальными, каждый является крепостью, которую можно завоевать лишь ценой, значительно превосходящей ее ценность. Главным образом потому, что все гораздо лучше готовы к обороне, чем к нападению.
Старик кивнул, соглашаясь.
— В результате, — продолжал я, — мы имеем дело с психологией крепости, которая искажает все. Она означает обособленность, страх, ненависть к другим. Означает сильные правительства, концентрацию власти, богатств и силы. Означает угнетенных, бездумно смотрящих на своих начальников в надежде, что те обеспечат им безопасность. Означает застой, деморализацию и уничтожение человеческой цивилизации по мере уничтожения техники и науки и разрыва коммуникаций между мирами.
— Это правда, — сказал Архиепископ, — но исключением тут является Церковь. Это сокровищница наук и технологий.
— Пока существует порочный круг обороны, централизации невежества и страха, надежды для Галактики нет, а знания Церкви не имеют никакой ценности, ибо никто не может их понять.
— Значит, ты предлагаешь, — сказал Архиепископ, подняв белую бровь, — чтобы мы усилили наступательные силы, дали оружие тщеславным владыкам и так разорвали порочный круг?
Я покачал головой.
— Это одно из паллиативных решений, но и оно могло бы дать какие-то результаты. Правда, разрушения и резня были бы ужасны, и даже если бы кто-то из владык сумел объединить Галактику, от нее мало что осталось бы. Нет, вооружение не выход из положения.
— Тогда что же?
— Не так быстро, — ответил я и задумался, стараясь четче сформулировать свои мысли. Я знал ответ и не сомневался, что он верен, но нужно было еще убедить в этом Архиепископа.
— В крепости важнее всего невежество людей. Интеллигентных, образованных людей невозможно удержать за стенами, знания — это сила, которая легко разрушит их изнутри. Владыкам это хорошо известно, и первый принцип их политики — не допустить, чтобы подданные стали сильными, а второй — держать их в невежестве. Первый касается физических аспектов, второй — духовных, но фактически это одно и то же.
Я взглянул на Архиепископа, но по его морщинистому спокойному лицу невозможно было определить, понимает ли он меня.
— Продолжай.
— Все зависит от возможности общения.
— Но именно этого добивались Граждане, — запротестовала Лаури. — И это ничего не решало.
— Идея может быть хорошей независимо от того, кто ее предложил, — вставил старик. — Продолжай, сын мой.
— Они знали решение, но не представляли, как взяться за дело, и пытались использовать книги. Это понятно, потому что книги были единственным неподцензурным каналом информации, доступным для них, а писаное слово побуждает мыслить логически. Но для этого требовалось заставить людей читать, да и тексты не могли быть слишком умны — владыки не согласились бы на это.
— Может, им следовало печатать математические трактаты? — язвительно спросила Лаури.
— Нет, — серьезно ответил я, — хотя даже они были бы лучше. Но такой метод не принес бы желанного результата, потому что, во-первых, написанное можно контролировать, а во-вторых, люди должны уметь читать. Существует лишь один способ общения, не зависящий ни от кого.
— Какой? — спросил Архиепископ.
«Я люблю тебя, Лаури».
Она покраснела, глаза ее заблестели.
— Мысль! Ну конечно!
— И ты думаешь, это возможно? Лаури говорила мне, что настоящих телепатов давно нет.
— Телепаты?
— Так мы их называем. Когда-то я читал о них.
— Телепаты… — повторил я и поднял голову. — Мы делаем это ежедневно.
— То есть? — Архиепископ поднял брови.
Лаури оживилась.
— Ну разумеется! В Соборах. Службы передаются мысленно, с помощью машин. Мы все время занимаемся этим, но почему-то это не пришло нам в голову.
Я кивнул.
— Превосходный метод общения. И никакой цензуры. Но Архиепископ покачал головой.
— Ты хочешь, чтобы Церковь будоражила народ? Это невозможно. Наш долг — беречь наследие людей, пока не придет время.
— А если оно никогда не придет? — тихо спросил я. — Человек никогда не станет лучше, если Церковь ему не поможет. Он будет все глубже увязать в варварстве. Невежество, как и знания, усиливается. Знания действуют изнутри, а невежество засасывает человека снаружи, и чем глубже он погружается, тем труднее выбраться обратно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50