Именно из-за него девушка познала страх. Из-за него искала убежища, а когда отдала камень, то пошла со слепой верой навстречу судьбе, которая ждала ее на грязной улице. Судьба дожидалась ее с улыбкой на смуглом лице, с холодными черными глазами и с карабином в руке, ждала, чтобы отсечь две белые ступни у самых лодыжек…
Вспомнив это, я резко втянул воздух, что-то сжало мне горло, напомнив, как рвало меня в контрольном зале. Я знал, что должен забыть это, но воспоминание упорно возвращалось.
Я снова задал себе вопрос: «Что я могу сделать?» У меня не было опыта, я ничего не знал о внешнем мире. Может, я усомнился жестокости Жизни и мудрости Церкви? Если даже и так, то я тут же отбросил все сомнения. Аббат наш был добр и мудр, это сомнению не подлежало.
Я тихо постучал.
— Входите, — раздался глубокий, звучный голос Аббата. Я открыл дверь и остановился на пороге. Аббат был не один.
Он сидел в кресле, и это была единственная уступка возрасту и сану, все прочее в его келье было так же просто и скромно, как и в моей. Рядом с ним стоял один из младших послушников, еще почти ребенок, с густыми золотистыми волосами, алыми губами и светлой нежной кожей. Румянец окрасил его щеки.
— Уильям Дэн, отче, — не задумываясь назвался я. — Послушник. Я хотел бы поговорить с вами без свидетелей.
На властном лице Аббата чуть поднялась одна бровь, и это было все. Сила его благочестия, казалось, заполняла келью, поднималась над старым креслом и расходилась упругими волнами. Я почувствовал, что во мне растет любовь к тому, кого я считал своим истинным отцом, отцом моей души, независимо от того, кто был ответствен за мое появление на свет.
Сомнение? А разве я когда-нибудь сомневался?
— Подожди в соседней келье, — велел он мальчику. — Мы попозже закончим наш разговор.
Мальчик вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Аббат сидел, спокойный и терпеливый, глядя на меня всевидящими карими глазами, и я задумался, знает ли он, что привело меня к нему.
— Отче, — сказал я, с трудом переводя дух, — что должен сделать послушник, если вдруг… усомнился в справедливости мира и в самом мире вообще. Я только что пришел из Собора и…
— Ты впервые вел службу?
— Нет, отче. Я уже дважды нес службу в Соборе.
— И каждый раз тебя мучили сомнения?
— Да, отче. Но сегодня было еще хуже.
— Я думаю, дело в Чуде, — задумчиво сказал он как бы самому себе. — Прихожане считают его наглядным свидетельством бытия Божьего и его заботы об их душах и благосостоянии. А сознание, что это всего лишь иллюзия, вызванная тренированным разумом оператора, с помощью кнопок и рычагов, подрывает твою веру. — Это была констатация, а не вопрос.
— Да, отче, но…
— А ты знаешь, как возникает эта иллюзия? Можешь ли ты сказать, какие силы создают трехмерный образ, столь идеально имитирующий действительность, что нужно его коснуться, чтобы убедиться в иллюзии и понять, что образ существует лишь в мозгу оператора? Знаешь ли ты, каким образом мысли передаются от одного разума к другому, а материальные предметы переносятся с места на место, знаешь ли, почему Барьер и Портал пропускают лишь тех, кто действительно хочет сюда войти и нуждается в нашей помощи?
Я задумался.
— Не знаю, отче.
— И я тоже не знаю, — мягко сказал Аббат. — И никто ни в одном мире. Когда выходит из строя какая-нибудь машина, мы не всегда можем исправить ее. Нам ничего не известно о силах, действующих в ней. Я мог бы сказать тебе, что это явления чудесные и сверхъестественные, что мы можем оживлять эти странные божественные силы, даже не зная законов, управляющих ими, и что это дар Бога, доверившего нам малую часть своей всеобъемлющей власти. Вот так мог бы я объяснить нашу способность вызывать чудесные образы, и это было бы правдой.
— Да, отче.
Он внимательно смотрел на меня.
— Но это было бы казуистикой, и я не воспользуюсь ею, чтобы рассеять твои сомнения. Устройства, которые есть у нас в Соборе, дело человеческих рук, даже если на создание это они были вдохновлены Богом. Ты знаешь Архив, знаешь, что порой мы находим там чертежи, расшифровываем их, перерисовываем и проверяем. Думаю, когда-то человек был гораздо умнее и могущественнее, чем сейчас. И, может, если мы сохраним нашу веру и не будем жалеть усилий, то однажды постигнем силы, которыми пользуемся.
— Да, отче.
Аббат, казалось, разглядывал мои мысли.
— Есть еще одно, о чем я не упомянул. Обычно темы этой касаются только после обряда посвящения, да и тогда не каждый получает доступ к тайне.
Его слова польстили мне, и я покраснел.
— Если я не достоин…
Он остановил меня властным жестом.
— Насчет этого, Уильям, — спокойно сказал он, — решаю я. Велика твоя нужда и велики сомнения, и потому ты важен для нас и службы Божьей. Иные, которых легко успокоить, удовлетворяются меньшими обязанностями и скромной ролью. Я уверен, что однажды ты станешь Аббатом или даже, — он улыбнулся, — более важным иерархом. Может, даже Архиепископом.
— О нет, отче, — запротестовал я. — У меня нет таких стремлений…
— Может, пока и нет. Заранее не известно, что за судьба нас ждет. Все люди — невольники, крестьяне, вольноотпущенники, наемники, Перевозчики, даже аристократы — живут в мире хаоса, окруженные бесчисленными впечатлениями, мучимые хлопотами, пробуждающими в них сомнения в божественной мудрости. Их жизнь нелегка и зачастую исполнена горечи, и мы не должны удивляться, что сама вера не вызывает в них должного ответа. Массы людей требуют доказательства, постоянного, ежедневного доказательства бытия Бога и силу его. Неужели давать им то, чего они жаждут, есть обман? Нет, это милость.
— Понимаю, отче.
— Но мы здесь, в монастыре, живем скромно, находя укрытие от хаоса и даже от самих себя. У нас есть время на учение и размышления. Мы живем рядом с Богом, так нужно ли нам поддерживать свою веру так же, как другим людям?
— Нет, отче. Нет.
Очарованный убедительными словами Аббата, я забыл обо всем прочем и на мгновение почувствовал, что близок к истинной сущности веры.
— То, что мы не нуждаемся в чудесах, укрепляющих нашу веру, — продолжал Аббат, — является даром Церкви, и дается он за отказ от удовольствий светской жизни. Мы живем в условиях, наиболее подходящих для развития духа. Но те, кого Бог одарил особой милостью — такие, как ты, Уильям, — несут и особые обязанности. Наша вера может и должна подняться над сознанием того, что способ, каким мы передаем Послание, всего лишь физическая иллюзия. Чем больше мучают нас сомнения, тем горячее и глубже должна быть наша вера. Не каждый может заметить несовершенство средств и верить в высшую истину, что скрывается за ними. У тебя есть такой дар, Уильям, — некогда его имел я — ты можешь видеть и все-таки верить, держать глаза широко открытыми, чтобы Истина могла дойти до тебя нагой и чистой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50