— кричал, задыхаясь, дядя. — Важные вести... — Он дотащился до пня, сел и, громко дыша, прерывающимся голосом, замолкая, когда не хватало дыхания, стал рассказывать.
— Я говорил, девка — пятое дело. Не в девке суть. Тут такие дела творятся, ужас один!
— Ну что? — сказал Харбов. — Говорите же!
— Тут у Катайкова... полный ералаш!.. — задыхаясь, начал выпаливать слово за словом дядька. — Хозяин сбежал... Корабль за ним придет... Увезет в дальние страны... Понимай, за границу... Ценности все забрал... Какие-то жемчуга и каменья ему привезли... Жену бросил... Жена рыдает... Совсем уехал... Навечно... Колька соврать не даст...
— Все правильно говорит, — хмуро подтвердил Николай Третий. — Я сам слыхал. Какие-то жемчуга и каменья и корабль на море ждать будет.
Наступило молчание. Дядька сопел, как паровоз, и никак не мог отдышаться, а Колька маленький с интересом ждал, что будет дальше и как мы станем себя вести.
— Вот тебе, Васька, и свобода любви! — сказал Харбов. — Видишь, как оборачивается дело.
— Да, — согласился Мисаилов, — тут вопрос другой. Ну, далеко-то они не ушли.
— Далеко не далеко, — сказал Харбов, — а не догонишь. Они на лошадях, а мы пешие. Если они в Петрозаводск, тогда, конечно, дадут знать и задержат. Но только не думаю, чтобы в Петрозаводск.
— Может, на Каргополь? — сказал Силкин.
Харбов покачал головой.
— Не думаю, чтобы на Каргополь, — сказал он. — Там телеграф, телефон, там задержать не сложно. Да и от границы далеко.
— На север, — прохрипел дядька между двумя вздохами. — Людей засылали... за Водл-озеро... Мешки с едой туда отвозили...
— Конечно, — кивнул головой Харбов. — Там ищи-свищи! И знать никому не дашь: ни телефона, ни телеграфа.
— Ну, брат, — сказал Тикачев Мисаилову, — Ольга-то молодец! За границу бежать собралась.
— Вздор! — резко сказал Мисаилов. — Не понимаешь разве, что обманули ее? Я, ребята, иду за ними.
— Все мы идем за ними, — сказал Харбов. — А вы, Андрей Аполлинариевич, прямо к секретарю укома. В укоме сейчас не застанете секретаря, так вы к нему домой. И стучите поэнергичней. Вежливость свою позабудьте... А ты, Задоров, милицию потревожь. Они там привыкли почесываться, так ты объясни, что дело не шуточное.
— Куда вы пойдете, ребята? — сказал Задоров. — У них небось оружие, а у вас что? Палок наломаете, что ли? Да и продуктов нет. Там знаете какие места...
— Доберемся! — сказал Харбов. — Взять их без оружия мы, может, и не возьмем, а след не упустим. И никуда они от нас не уйдут.
— Ладно болтать-то! — сказал Мисаилов. — Время только теряем. Пошли!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СТРАШНЫЕ СЫРОЯДЦЫ
Глава первая
ОПАСЕНИЯ ВАНИ РУЧКИНА
Дойдя до шоссе, мы простились с Андреем Аполлинариевичем и Задоровым. Перед прощанием Харбов отвел Моденова в сторону, чтобы дать ему последние наставления. Он написал записку, в которой сообщал ребятам из укома, что по важному делу, о котором, вернувшись, расскажет, отлучается на несколько дней, и просил предупредить на работе об отлучке Мисаилова, Тикачева и Силкина. Мы с Сашей получили на месте отпуск от нашего начальника Моденова. Поручение к секретарю райкома Харбов передал на словах.
Мисаилов стоял отвернувшись, пока Харбов и Моденов разговаривали. Он считал эти разговоры ерундой. Ему не нужна была помощь, которую мог оказать секретарь райкома. Мисаилов и сам без оружия мог побороть Гогина и перехитрить Катайкова.
— Скоро ты? — спросил он наконец нетерпеливо.
— Сейчас, — откликнулся Харбов и уже было пошел, но вдруг остановился.
Хмурясь, смотрел он на Кольку маленького. Николай Третий отводил глаза в сторону, вздыхал и переступал с ноги на ногу.
— Иди домой, — строго сказал Харбов. — Понял?
Колька вздохнул и поплелся вслед за Задоровым и Моденовым. Даже по спине его было видно, что хотя он подчиняется грубой силе, но всей душой протестует против произвола.
— Пошли, — сказал Харбов.
— Ты бы еще час болтал! — раздраженно бросил Мисаилов.
Мы шли очень быстро. Дядька то отставал, то догонял нас, пробегая несколько шагов. Старый человек, он был похож на ребенка. Он волновался, тяжело дышал, глаза его горели. Иногда он разговаривал сам с собой. Я не прислушивался к тому, что он говорит. Только отдельные слова доносились до меня.
— Ерунда, — говорил дядька, — не в девке дело, тут хитрая штука... Раскусить мироеда...
Последние слова он сказал отчетливо и громко, как будто собирался в самом деле произвести эту операцию: взять Катайкова, поднести ко рту и раскусить.
Меня, да, наверное, и всех холостяков, не очень занимал вопрос о том, какое преступление совершил Катайков. Драгоценности не действовали на наше воображение. Я их вообще отродясь не видел; думаю, что и остальные ребята тоже. Дело было в другом: мы шли войной на Катайкова и на мир, который он представлял. Мы шли войной на богатых, наглых, презирающих бедняков людей. Бедняки работали на них, нищенствовали, услужали им. Они, гнусные кулацкие рожи, барствовали и нагло смеялись над теми, кто трудился на них. Как мы ненавидели тысячелетних хозяев мира, одинаково помещика и царя, Рокфеллера и Катайкова! Партия нам запретила трогать Катайкова. Мы понимали почему, мы понимали, что не навсегда, а на время. Нам не было легче оттого, что мы понимали.
«Из России нэповской будет Россия социалистическая». Мы помнили эти ленинские слова. Мы знали, что нам предстоит претворить их в жизнь. Мы готовились к этому и ждали. Но ждать было нелегко.
Враждебный мир богатых, наглых, презирающих бедняков людей обманом похитил Ольгу. Враждебный мир победил Мисаилова. Циничный, старый, самоуверенный мир.
Сначала казалось, что и это оскорбление должны мы снести. Что мы можем только стиснуть зубы и сжать кулаки, только записать еще и это в огромный список преступлений старого мира, в счет, который когда-нибудь предъявим к оплате.
Этот день, этот час недалек:
Ты ответишь по счету, дружок!.. —
писал годом раньше поэт Светлов, обращаясь к нэпману. Мы в Пудоже не знали этих стихов, но чувствовали это так же остро, как сверстники наши в Москве.
И вдруг все повернулось: можно действовать. Советская власть обманута, нарушен закон. Пусть еще не настал срок исторической битвы на уничтожение, но на этом отдельном участке мы можем вступить в открытую борьбу с людьми старого, циничного, враждебного мира и можем их победить.
Мы шли быстро. Все долго молчали, потом Харбов сказал Васе:
— Ты не злись, что я задержался. Зато уговорил Задорова отдать наган. Он ни за что не хотел; конечно, по закону он не имеет права, но тут исключительный случай. Я ему объяснил. Вот смотри. — Он вынул наган из кармана.
— Что ты говоришь? — спросил Мисаилов. Он не слышал ни слова из того, что говорил Харбов.
— Наган, — коротко объяснил Харбов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
— Я говорил, девка — пятое дело. Не в девке суть. Тут такие дела творятся, ужас один!
— Ну что? — сказал Харбов. — Говорите же!
— Тут у Катайкова... полный ералаш!.. — задыхаясь, начал выпаливать слово за словом дядька. — Хозяин сбежал... Корабль за ним придет... Увезет в дальние страны... Понимай, за границу... Ценности все забрал... Какие-то жемчуга и каменья ему привезли... Жену бросил... Жена рыдает... Совсем уехал... Навечно... Колька соврать не даст...
— Все правильно говорит, — хмуро подтвердил Николай Третий. — Я сам слыхал. Какие-то жемчуга и каменья и корабль на море ждать будет.
Наступило молчание. Дядька сопел, как паровоз, и никак не мог отдышаться, а Колька маленький с интересом ждал, что будет дальше и как мы станем себя вести.
— Вот тебе, Васька, и свобода любви! — сказал Харбов. — Видишь, как оборачивается дело.
— Да, — согласился Мисаилов, — тут вопрос другой. Ну, далеко-то они не ушли.
— Далеко не далеко, — сказал Харбов, — а не догонишь. Они на лошадях, а мы пешие. Если они в Петрозаводск, тогда, конечно, дадут знать и задержат. Но только не думаю, чтобы в Петрозаводск.
— Может, на Каргополь? — сказал Силкин.
Харбов покачал головой.
— Не думаю, чтобы на Каргополь, — сказал он. — Там телеграф, телефон, там задержать не сложно. Да и от границы далеко.
— На север, — прохрипел дядька между двумя вздохами. — Людей засылали... за Водл-озеро... Мешки с едой туда отвозили...
— Конечно, — кивнул головой Харбов. — Там ищи-свищи! И знать никому не дашь: ни телефона, ни телеграфа.
— Ну, брат, — сказал Тикачев Мисаилову, — Ольга-то молодец! За границу бежать собралась.
— Вздор! — резко сказал Мисаилов. — Не понимаешь разве, что обманули ее? Я, ребята, иду за ними.
— Все мы идем за ними, — сказал Харбов. — А вы, Андрей Аполлинариевич, прямо к секретарю укома. В укоме сейчас не застанете секретаря, так вы к нему домой. И стучите поэнергичней. Вежливость свою позабудьте... А ты, Задоров, милицию потревожь. Они там привыкли почесываться, так ты объясни, что дело не шуточное.
— Куда вы пойдете, ребята? — сказал Задоров. — У них небось оружие, а у вас что? Палок наломаете, что ли? Да и продуктов нет. Там знаете какие места...
— Доберемся! — сказал Харбов. — Взять их без оружия мы, может, и не возьмем, а след не упустим. И никуда они от нас не уйдут.
— Ладно болтать-то! — сказал Мисаилов. — Время только теряем. Пошли!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СТРАШНЫЕ СЫРОЯДЦЫ
Глава первая
ОПАСЕНИЯ ВАНИ РУЧКИНА
Дойдя до шоссе, мы простились с Андреем Аполлинариевичем и Задоровым. Перед прощанием Харбов отвел Моденова в сторону, чтобы дать ему последние наставления. Он написал записку, в которой сообщал ребятам из укома, что по важному делу, о котором, вернувшись, расскажет, отлучается на несколько дней, и просил предупредить на работе об отлучке Мисаилова, Тикачева и Силкина. Мы с Сашей получили на месте отпуск от нашего начальника Моденова. Поручение к секретарю райкома Харбов передал на словах.
Мисаилов стоял отвернувшись, пока Харбов и Моденов разговаривали. Он считал эти разговоры ерундой. Ему не нужна была помощь, которую мог оказать секретарь райкома. Мисаилов и сам без оружия мог побороть Гогина и перехитрить Катайкова.
— Скоро ты? — спросил он наконец нетерпеливо.
— Сейчас, — откликнулся Харбов и уже было пошел, но вдруг остановился.
Хмурясь, смотрел он на Кольку маленького. Николай Третий отводил глаза в сторону, вздыхал и переступал с ноги на ногу.
— Иди домой, — строго сказал Харбов. — Понял?
Колька вздохнул и поплелся вслед за Задоровым и Моденовым. Даже по спине его было видно, что хотя он подчиняется грубой силе, но всей душой протестует против произвола.
— Пошли, — сказал Харбов.
— Ты бы еще час болтал! — раздраженно бросил Мисаилов.
Мы шли очень быстро. Дядька то отставал, то догонял нас, пробегая несколько шагов. Старый человек, он был похож на ребенка. Он волновался, тяжело дышал, глаза его горели. Иногда он разговаривал сам с собой. Я не прислушивался к тому, что он говорит. Только отдельные слова доносились до меня.
— Ерунда, — говорил дядька, — не в девке дело, тут хитрая штука... Раскусить мироеда...
Последние слова он сказал отчетливо и громко, как будто собирался в самом деле произвести эту операцию: взять Катайкова, поднести ко рту и раскусить.
Меня, да, наверное, и всех холостяков, не очень занимал вопрос о том, какое преступление совершил Катайков. Драгоценности не действовали на наше воображение. Я их вообще отродясь не видел; думаю, что и остальные ребята тоже. Дело было в другом: мы шли войной на Катайкова и на мир, который он представлял. Мы шли войной на богатых, наглых, презирающих бедняков людей. Бедняки работали на них, нищенствовали, услужали им. Они, гнусные кулацкие рожи, барствовали и нагло смеялись над теми, кто трудился на них. Как мы ненавидели тысячелетних хозяев мира, одинаково помещика и царя, Рокфеллера и Катайкова! Партия нам запретила трогать Катайкова. Мы понимали почему, мы понимали, что не навсегда, а на время. Нам не было легче оттого, что мы понимали.
«Из России нэповской будет Россия социалистическая». Мы помнили эти ленинские слова. Мы знали, что нам предстоит претворить их в жизнь. Мы готовились к этому и ждали. Но ждать было нелегко.
Враждебный мир богатых, наглых, презирающих бедняков людей обманом похитил Ольгу. Враждебный мир победил Мисаилова. Циничный, старый, самоуверенный мир.
Сначала казалось, что и это оскорбление должны мы снести. Что мы можем только стиснуть зубы и сжать кулаки, только записать еще и это в огромный список преступлений старого мира, в счет, который когда-нибудь предъявим к оплате.
Этот день, этот час недалек:
Ты ответишь по счету, дружок!.. —
писал годом раньше поэт Светлов, обращаясь к нэпману. Мы в Пудоже не знали этих стихов, но чувствовали это так же остро, как сверстники наши в Москве.
И вдруг все повернулось: можно действовать. Советская власть обманута, нарушен закон. Пусть еще не настал срок исторической битвы на уничтожение, но на этом отдельном участке мы можем вступить в открытую борьбу с людьми старого, циничного, враждебного мира и можем их победить.
Мы шли быстро. Все долго молчали, потом Харбов сказал Васе:
— Ты не злись, что я задержался. Зато уговорил Задорова отдать наган. Он ни за что не хотел; конечно, по закону он не имеет права, но тут исключительный случай. Я ему объяснил. Вот смотри. — Он вынул наган из кармана.
— Что ты говоришь? — спросил Мисаилов. Он не слышал ни слова из того, что говорил Харбов.
— Наган, — коротко объяснил Харбов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143