За отрядом шли волки. Они нападали на упавших, даже если те не успели еще умереть. Теперь, когда народу осталось мало, звери лучше часовых стерегли отряд. Бежать было некуда. Волки выли ночи напролет и даже днем мелькали между стволами.
Человек пятьдесят пришло в те места, где Миловидов решил наконец остановиться.
Тут было много скитов. В некоторых жили монахи, в других — староверы. Жили они не то чтоб богато, но все-таки были у них коровы, и свиньи, и лошади, и даже огородики кое-какие они развели. В общем, худо ли, хорошо ли — кормились. Монахи без особой радости встретили пришельцев, но пришельцы были вооружены и командовал ими решительный человек. До весны продержались. Летом отправились верст за восемьдесят, ограбили деревню, пригнали скот, привезли ржи. Человек десять потеряли. Полковник был даже доволен: чем меньше народу, тем лучше.
Как ни были миловидовские солдаты запуганы и забиты, все-таки нельзя же было без конца говорить им одно и то же. Миловидов заменил старую ложь новой, еще более пугающей.
— Война кончилась, — сказал он своим солдатам, — красные победили. Всех, кто служил в белой армии, расстреливают без суда.
Здесь они, может, как-нибудь и проживут, а если поймают — тогда конец.
Солдаты в жизни своей не видели ни одного «красного», всех офицерах судили по Миловидову и довольно легко поверили в такую строгость новой власти. Монахи подбавили жару. Невразумительными, но страшными рассказами о комиссарах с рогами и копытами, пьющих по утрам человечью кровь, они нагнали такого страху на миловидовских солдат, что те стали тише воды, ниже травы.
Стали жить. Создался хоть худенький, но быт. Косили сено, доили коров, собирали картошку, кое-как отстроились. Даже самогон приноровились варить, и Миловидов по воскресеньям давал каждому солдату по чарочке.
Километрах в десяти жили староверы федосеевского толка, а рядом с миловидовским лагерем — монахи. Монахов было человек десять. Возглавлял их общину очень сердитый старец. Иногда старец этот сходился в лесу с главным старовером, и они вели религиозные споры. Монахи, староверы и миловидовские солдаты были зрителями. Старики спорили, а потом, рассердившись, начинали плевать друг на друга. Так что были даже и развлечения.
Потом старец умер. Монахи некоторое время еще жили, а потом постепенно разбрелись. Ушли куда-то и староверы. Строения, инвентарь, скот остались в наследство миловидовцам.
Бывали напряженные минуты. Порой мужики, обезумев от тоски и безнадежности, требовали свободы, рвались идти каяться. Пришлось даже пристрелить кое-кого. Зато выявились и прихлебатели, особенно с тех пор, как Миловидов стал выдавать самогон.
Впрочем, волнения были в первые годы. Потом мужики привыкли, смирились и слушались беспрекословно.
Миловидов по-прежнему думал, что революция скоро кончится и снова пойдет нормальная жизнь. Пускай еще месяц, даже еще год, и он во главе своих мужиков, обутых в лапти, одетых в звериные шкуры, пройдет по улицам Петербурга, и дамы будут бросать с балконов цветы.
Зимними ночами он представлял себе все это необычайно ярко. Он разыгрывал целые сцены, он говорил за царя и благодарил полковника Миловидова, он награждал себя орденами, он даже становился красавицей графиней и влюблялся в себя. Иногда он, испуганный, переставал играть. Он вдруг понимал, что начинается безумие.
С ближайшими деревнями сообщение не поддерживалось: крестьяне и не подозревали о существовании отряда. Скрываться было нетрудно. До ближних деревень были десятки верст непроходимого леса. Кое-какие сведения из внешнего мира проникали через монахов — разумеется, в первые годы, пока монахи не разбрелись. Так Миловидову стало известным на второй год лесной жизни, что финны пошли на красных войной. Никаких подробностей узнать не удалось, но Миловидов несколько месяцев трепетно ждал освобождения. Вот-вот приедут за ним... Он заранее продумал свои фразы и жесты. Он бы очень красиво себя вел, если бы приехали. Никто, однако же, не приехал, и начались снова страшные ночи, воображаемые разговоры с царем и графиней, пирушки с офицерами, тосты. Черт знает какие сцены разыгрывались в запертой избе зимними ночами! Посмотрел бы кто-нибудь со стороны — сумасшедший, да и только. Но днем Миловидов был сдержан, требователен и строг. Брился, следил за одеждой. Днем и в голову не могло прийти никому, что он вытворяет ночами.
Пить он остерегался, разве немного, от бессонницы. Все-таки постепенно он привыкал к самогону, но медленнее, чем можно было ждать. Для его безумных мечтаний самогон не был нужен: фантазия разыгрывалась сама собой.
Первое время он был религиозен, потом, видя, что бог не помогает, поверил в дьявола, начал ему молиться и даже придумал разные ритуалы и тексты молитв. Вероятно, года через три он сошел бы с ума, если бы однажды, в ясный летний день 1922 года, из лесу на поляну не вышел неизвестный монах. Свои монахи к этому времени уже разбрелись, и появление черной рясы было огромным событием. Монах держался спокойно, потребовал командира и, когда взволнованный Миловидов выскочил из избы, сказал, улыбнувшись:
— Здравствуйте, полковник! Вот где бог привел встретиться! Не узнаете? Мы с вами виделись в штабе у Евгения Карловича, да, кажется, несколько раз и приватно, за рюмкой водки.
У Миловидова голова пошла кругом. Он прекрасно знал этого монаха, но помнил его в военной форме, блистательным офицером, служебным успехам которого завидовал много раз.
До самого утра просидели они вдвоем, прихлебывая самогон и без конца разговаривая. Монах, оказывается, имел совершенно легальные документы, бывал в городах, знал, что делается в стране, даже в Петербург наезжал иногда и встречал кое-кого из общих знакомых. Звали теперь монаха — отец Елисей.
Миловидова монах одобрил. Сказал, что история запомнит его подвиг. Однако нашел и много упущений.
— Вы, батенька, с ума сойдете! — сказал он. — Так и до галлюцинаций недолго дойти. Ну ничего, теперь, когда я вас нашел, мы многое улучшим.
Оказывается, отцу Елисею рассказали про Миловидова монахи, прежде жившие здесь, и он сразу понял, что без его помощи полковник пропадет.
Отец Елисей взял на себя должность министра иностранных дел. Он иногда появлялся, потом исчезал надолго. Иногда приходил на один только день, иногда жил неделю и больше. Все-таки он очень облегчил существование Миловидову. Во-первых, был человек своего круга, с которым можно отвести душу. Во-вторых, он сумел кое-что доставить в отряд. Немного, правда, самое необходимое, а все-таки появились иголки и нитки, новая пила, бритва.
Кроме практической ценности, мелочи эти были очень важны психологически. Связь с цивилизацией существовала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143