Эх, у ребят нет оружия! Но их семеро да она — восемь, а этих все-таки будет только трое. Если б хоть один револьвер!
Полковник проглотил последний кусок и встал:
— Пошли, отец Елисей.
Монах и полковник вышли. Катайков опустился на табурет и руками закрыл лицо.
— О господи! — сказал он. — Завести людей в болото и бросить! А еще священнослужитель! Прости грехи наши, господи!
Покачивая головой и бормоча, он вышел на полянку. Ольга и Булатов остались вдвоем. Минуту оба молчали.
— Оля! — сказал Булатов. — Я понимаю, что кажусь тебе подлецом. Но ты не знаешь всего. Когда я тебе расскажу, ты поймешь.
— Короче, — сказала Ольга. — Тебе от меня что-то нужно? Говори.
— Только ты можешь меня спасти.
— Что я должна сделать?
— Они меня убьют! — Ужас был в глазах Дмитрия Валентиновича. — Миловидов зверь, его нельзя раздражать. Соглашайся на все и требуй, чтобы меня оставили в живых. Поставь это условием, понимаешь?
— Условием чего? — наивно спросила Ольга.
— Ну, понимаешь, не спорь с ним, ты же видишь — он сумасшедший.
— Если смогу, — сказала Ольга, — я спасу тебя.
— Спасибо! — горячо сказал Булатов. — Я знал, что ты настоящий друг.
Ольгу ничуть не злил Булатов. Это было самое удивительное. Она просто смотрела на него с интересом. Все выводы она сделала раньше. Теперь Ольга наблюдала, как ее выводы подтверждаются, и ей было даже смешно — так все подтверждалось точно.
У самого крыльца стояли Гогин, Катайков и Тишков.
— Вы, ребята, идите с ними, — тихо говорил Катайков. — Мы на Лев-горе вас нагоним. Мне, понимаете, важно, чтоб с отрядом мои доверенные люди шли. А то обманут. Вы за мой интерес стойте, а я поблагодарю. За мной не пропадет!
— Постоим! — весело согласился Гогин. — Откровенно сказать, хозяин, можете положиться. Мы к вам имеем доверие. Слава богу, не первый раз.
Тишков молчал, но радостно улыбался, потому что видел: все складывается отлично. У хозяина они в полном доверии, будет еще веселье и награда за верную службу.
Солдаты построились. Миловидов стал перед строем, сложив за спиной руки, чуть заметно покачиваясь на носках.
— Беды наши, ребята, кончаются, — сказал Миловидов. — Отец Елисей выведет нас из леса, и станем мы с вами жить наконец, как люди. Ура, ребята!
Долгое, томительное молчание было ему ответом.
Глава двадцать вторая
ПОЛКОВНИК УДИВЛЯЕТ БОРОДАЧЕЙ
В первый момент Миловидов растерялся. На резкое слово можно ответить, за возражение выругать, избить или застрелить, но трудно ответить на молчание. Впрочем, за шесть лет, прожитых в лесу, опасные минуты бывали не раз и у полковника накопился опыт. Он знал: в таком случае лучше всего сделать вид, будто ничего не случилось. Солдаты допустили недисциплинированность. Они сами испуганы. Они знают, что за этим всегда следует суровое наказание. Если есть возможность, они с удовольствием стали бы снова послушными. Если такой возможности нет, они будут бунтовать дальше.
Офицер не заметил, все прошло — и слава богу. Но это в том случае, если они верят, что офицер действительно не заметил. Если же они догадаются или хотя бы заподозрят, что он только делает вид, будто не видит, — значит, сила их, значит, бунтуй, ребята, бей офицера! Все эти нехитрые секреты власти над темными, запуганными людьми Миловидов до тонкости изучил. Ошибка была в том, что он закричал «ура». Очень жалко звучит, когда один человек кричит «ура», а толпа его не поддерживает. Прошла секунда, вторая и третья; молчание становилось невыносимым.
— Ту а ля мэзон! — негромко кинул Миловидов отцу Елисею.
Монахи редко бывают полиглотами, но этот необыкновенный священнослужитель превосходно знал французский язык и сразу понял команду. Быстрой, деловитой походкой он пошел к дому, кинув значительный взгляд на Катайкова. Катайков бочком поднялся на крыльцо и так сжался, что проскользнул в дверь, почти даже не открыв ее, разве только самую чуточку. Булатова и Ольгу отец Елисей оттеснил к двери так, что они, ничего даже не поняв, вошли в дом.
Солдаты смотрели на Миловидова, Миловидов смотрел на солдат. Все еще длилось молчание.
Вдруг Миловидов громко и весело рассмеялся.
— Хотите здесь по-прежнему жить? — спросил он. — Ваше дело. Мы с отцом Елисеем решили сдаваться. Поговорил я с этими, которых мы задержали, — что ж, неплохо выходит. Расстрел нам не угрожает. Вас, рядовых, сразу отпустят по домам, ну, а мы с отцом Елисеем отсидим сколько положено, год или полтора, зато потом будем, ребята, жить в России с полным правом, как люди.
Речь эту полковник выдумал за секунды страшного молчания, когда мог спасти положение только молниеносный, верный и, главное, неожиданный ход. Миловидов сам еще не знал, что скажет дальше. Им двигало вдохновение отчаяния. Он знал одно: чтобы выиграть время, нужно солдат ошеломить. Солдаты были действительно ошеломлены.
Опять наступило молчание, но теперь в нем не было ничего угрожающего для полковника.
— Не хотите сдаваться? — спросил Миловидов, будто бы неверно истолковав молчание солдат. — Как угодно.
Бородачи смотрели на полковника, ничего не понимая. Строй нарушился. Слишком неожиданны были слова Миловидова, чтобы стоило думать о военной выправке. Бородачи переминались с ноги на ногу, переглядывались, и в глазах их была растерянность. Молчание длилось долго.
— Позвольте, ваше благородие? — спросил наконец пожилой солдат, дядя Петя.
— Давай, Петр, высказывайся, — улыбаясь, ответил ему полковник. — Теперь у нас новые порядки пойдут. Будем жить, как живут в Советской России. Все обсуждать, обо всем откровенно спорить и решать, как большинство хочет.
Полковнику казалось, что в его словах скрыта ядовитая ирония по адресу установившихся в России порядков. Но солдаты никакой иронии не почувствовали. Они всё приняли всерьез, и речь полковника им понравилась.
Дядя Петя стоял в самой что ни на есть гражданской позе и, улыбаясь, глядел на полковника.
— Позволите, ваше благородие?
— Ты это брось, дядя Петя! — сказал Миловидов. — «Благородие, благородие»! Называй меня «товарищ командир» и говори прямо все, что ты думаешь.
— Я понимаю так, — сказал дядя Петя, — что мы в своем праве. Почему это мне земля полагается, а ее другому отдают? Это разве справедливо? У меня тоже дети малые, пить-есть просят. Я понимаю так, что надо прийти и потребовать.
Бородачи загудели. Собрание было для них непривычным делом. Они не очень-то знали, как себя следует вести.
— А может, заманывают! — крикнул худощавый мужчина. — Придешь — а они пулю в лоб! Или на медные рудники сошлют.
— Тебе ж объясняли! — крикнул молодой парень Кузьма.
— Тоже разобраться надо, — не сдавался худощавый. — Кто его знает, что за человек...
— Такие ловкачи попадают! — сказал, почему-то широко улыбаясь, круглолицый солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
Полковник проглотил последний кусок и встал:
— Пошли, отец Елисей.
Монах и полковник вышли. Катайков опустился на табурет и руками закрыл лицо.
— О господи! — сказал он. — Завести людей в болото и бросить! А еще священнослужитель! Прости грехи наши, господи!
Покачивая головой и бормоча, он вышел на полянку. Ольга и Булатов остались вдвоем. Минуту оба молчали.
— Оля! — сказал Булатов. — Я понимаю, что кажусь тебе подлецом. Но ты не знаешь всего. Когда я тебе расскажу, ты поймешь.
— Короче, — сказала Ольга. — Тебе от меня что-то нужно? Говори.
— Только ты можешь меня спасти.
— Что я должна сделать?
— Они меня убьют! — Ужас был в глазах Дмитрия Валентиновича. — Миловидов зверь, его нельзя раздражать. Соглашайся на все и требуй, чтобы меня оставили в живых. Поставь это условием, понимаешь?
— Условием чего? — наивно спросила Ольга.
— Ну, понимаешь, не спорь с ним, ты же видишь — он сумасшедший.
— Если смогу, — сказала Ольга, — я спасу тебя.
— Спасибо! — горячо сказал Булатов. — Я знал, что ты настоящий друг.
Ольгу ничуть не злил Булатов. Это было самое удивительное. Она просто смотрела на него с интересом. Все выводы она сделала раньше. Теперь Ольга наблюдала, как ее выводы подтверждаются, и ей было даже смешно — так все подтверждалось точно.
У самого крыльца стояли Гогин, Катайков и Тишков.
— Вы, ребята, идите с ними, — тихо говорил Катайков. — Мы на Лев-горе вас нагоним. Мне, понимаете, важно, чтоб с отрядом мои доверенные люди шли. А то обманут. Вы за мой интерес стойте, а я поблагодарю. За мной не пропадет!
— Постоим! — весело согласился Гогин. — Откровенно сказать, хозяин, можете положиться. Мы к вам имеем доверие. Слава богу, не первый раз.
Тишков молчал, но радостно улыбался, потому что видел: все складывается отлично. У хозяина они в полном доверии, будет еще веселье и награда за верную службу.
Солдаты построились. Миловидов стал перед строем, сложив за спиной руки, чуть заметно покачиваясь на носках.
— Беды наши, ребята, кончаются, — сказал Миловидов. — Отец Елисей выведет нас из леса, и станем мы с вами жить наконец, как люди. Ура, ребята!
Долгое, томительное молчание было ему ответом.
Глава двадцать вторая
ПОЛКОВНИК УДИВЛЯЕТ БОРОДАЧЕЙ
В первый момент Миловидов растерялся. На резкое слово можно ответить, за возражение выругать, избить или застрелить, но трудно ответить на молчание. Впрочем, за шесть лет, прожитых в лесу, опасные минуты бывали не раз и у полковника накопился опыт. Он знал: в таком случае лучше всего сделать вид, будто ничего не случилось. Солдаты допустили недисциплинированность. Они сами испуганы. Они знают, что за этим всегда следует суровое наказание. Если есть возможность, они с удовольствием стали бы снова послушными. Если такой возможности нет, они будут бунтовать дальше.
Офицер не заметил, все прошло — и слава богу. Но это в том случае, если они верят, что офицер действительно не заметил. Если же они догадаются или хотя бы заподозрят, что он только делает вид, будто не видит, — значит, сила их, значит, бунтуй, ребята, бей офицера! Все эти нехитрые секреты власти над темными, запуганными людьми Миловидов до тонкости изучил. Ошибка была в том, что он закричал «ура». Очень жалко звучит, когда один человек кричит «ура», а толпа его не поддерживает. Прошла секунда, вторая и третья; молчание становилось невыносимым.
— Ту а ля мэзон! — негромко кинул Миловидов отцу Елисею.
Монахи редко бывают полиглотами, но этот необыкновенный священнослужитель превосходно знал французский язык и сразу понял команду. Быстрой, деловитой походкой он пошел к дому, кинув значительный взгляд на Катайкова. Катайков бочком поднялся на крыльцо и так сжался, что проскользнул в дверь, почти даже не открыв ее, разве только самую чуточку. Булатова и Ольгу отец Елисей оттеснил к двери так, что они, ничего даже не поняв, вошли в дом.
Солдаты смотрели на Миловидова, Миловидов смотрел на солдат. Все еще длилось молчание.
Вдруг Миловидов громко и весело рассмеялся.
— Хотите здесь по-прежнему жить? — спросил он. — Ваше дело. Мы с отцом Елисеем решили сдаваться. Поговорил я с этими, которых мы задержали, — что ж, неплохо выходит. Расстрел нам не угрожает. Вас, рядовых, сразу отпустят по домам, ну, а мы с отцом Елисеем отсидим сколько положено, год или полтора, зато потом будем, ребята, жить в России с полным правом, как люди.
Речь эту полковник выдумал за секунды страшного молчания, когда мог спасти положение только молниеносный, верный и, главное, неожиданный ход. Миловидов сам еще не знал, что скажет дальше. Им двигало вдохновение отчаяния. Он знал одно: чтобы выиграть время, нужно солдат ошеломить. Солдаты были действительно ошеломлены.
Опять наступило молчание, но теперь в нем не было ничего угрожающего для полковника.
— Не хотите сдаваться? — спросил Миловидов, будто бы неверно истолковав молчание солдат. — Как угодно.
Бородачи смотрели на полковника, ничего не понимая. Строй нарушился. Слишком неожиданны были слова Миловидова, чтобы стоило думать о военной выправке. Бородачи переминались с ноги на ногу, переглядывались, и в глазах их была растерянность. Молчание длилось долго.
— Позвольте, ваше благородие? — спросил наконец пожилой солдат, дядя Петя.
— Давай, Петр, высказывайся, — улыбаясь, ответил ему полковник. — Теперь у нас новые порядки пойдут. Будем жить, как живут в Советской России. Все обсуждать, обо всем откровенно спорить и решать, как большинство хочет.
Полковнику казалось, что в его словах скрыта ядовитая ирония по адресу установившихся в России порядков. Но солдаты никакой иронии не почувствовали. Они всё приняли всерьез, и речь полковника им понравилась.
Дядя Петя стоял в самой что ни на есть гражданской позе и, улыбаясь, глядел на полковника.
— Позволите, ваше благородие?
— Ты это брось, дядя Петя! — сказал Миловидов. — «Благородие, благородие»! Называй меня «товарищ командир» и говори прямо все, что ты думаешь.
— Я понимаю так, — сказал дядя Петя, — что мы в своем праве. Почему это мне земля полагается, а ее другому отдают? Это разве справедливо? У меня тоже дети малые, пить-есть просят. Я понимаю так, что надо прийти и потребовать.
Бородачи загудели. Собрание было для них непривычным делом. Они не очень-то знали, как себя следует вести.
— А может, заманывают! — крикнул худощавый мужчина. — Придешь — а они пулю в лоб! Или на медные рудники сошлют.
— Тебе ж объясняли! — крикнул молодой парень Кузьма.
— Тоже разобраться надо, — не сдавался худощавый. — Кто его знает, что за человек...
— Такие ловкачи попадают! — сказал, почему-то широко улыбаясь, круглолицый солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143