Мрачные, мы сидели, не зная, что придумать, когда заговорил дядька.
— Ждать надо, — сказал он.
— Жди пять дней! — хмуро бросил Мисаилов.
— Я вестей ожидаю с минуты на минуту! — сказал дядька, торжественно нас оглядывая.
— Откуда? — спросил Харбов.
Мы поняли, что дядька не зря это говорит, и оживились.
— А Колька маленький где? — ответил дядька вопросом. — Здесь его нет, поймать его не поймали — мы бы слышали. Значит, где? Значит, следит. Вот его и надо ждать.
Как получилось, что мы забыли про Кольку маленького, я до сих пор понять не могу. Слишком быстро разворачивались события, слишком напряженно думали мы о таинственном исчезновении полковника, Ольги, Катайкова.
— Да... — задумчиво сказал Мисаилов. — На Кольку положиться можно.
— Будьте спокойны, — подтвердил дядька. — Он хорошую школу прошел. Он мироеда носом чует.
— Будем ждать, — сказал Мисаилов и вынул из кармана табак.
Но закурить ему не пришлось. Страшный, отчаянный вой донесся из дома. Не по-человечески — по-звериному выл человек. Выл, потеряв от ужаса голову, ни на что не надеясь. Мы вскочили.
— Гогин, — сказал Харбов. — Пошли!
Гогин выпрыгнул в окно. Не знаю, как ему удалось вырваться. Мы видели в окне руки, хватавшие его и тянувшиеся за ним. Он все-таки вырвался, прыгнул, споткнулся и упал. Продолжая кричать, он пробовал подняться, но из окон один за другим прыгали бородачи. Прыгали и сразу бросались на Гогина. За всю свою неудачную жизнь, за шесть погубленных лет, за обман, за страх, за унижение они должны были сорвать на ком-нибудь свою ярость, и им подвернулся Гогин. Мы мчались через поляну, крича, чтобы они оставили Гогина, но они не слышали или не понимали нас. За свою темноту, за дикость они должны были сорвать свою ярость.
Когда мы подбежали, куча человеческих тел возилась на земле. Под кучей тел был Гогин. Все руки тянулись к нему. Он был один из тех, кто их обманул и предал. Один из тех, кому они должны были отомстить. Он не был главным — неважно. Он служил угнетателям, служил добровольно. Все, что бы они ему ни приказали, он выполнял.
Когда нам, частью криками и уговорами, частью силой, удалось освободить Гогина от навалившихся на него тел, он был уже мертв. Бородачи, кажется, сами смутились, увидя неподвижное тело. Они вставали, отводя глаза, мрачные отходили в сторону, бормотали что-то в свое оправдание. У многих дрожали руки. Они еще не успокоились после вспышки ярости, которую только что пережили. С испугом они косились на нас. Как мы на это посмотрим?
Страшная вещь — самосуд. Но в душе я не винил солдат. Слишком уж жестоко их обманывали, слишком запугивали и притесняли. Не полковника и не монаха настигла месть. Ну что ж! Кто знает все преступления Гогина? Кто перечислит все его жертвы?
— Да, — сказал Харбов, — стыдно, товарищи! Вы хоть этого-то кролика не трогайте! — Он указал на Тишкова.
Тишков тоже выскочил из дома. Он так был испуган, что у него даже не хватило сил убежать в лес.
Лица бородачей просветлели. Они поняли, что надежда на новую жизнь не потеряна.
— Не-е, — сказал Степан, — больше не будет. Это уж так, сорвалось.
— Похороните его, — сказал Харбов. — Не знаю, как начальство решит, а я доложу, что есть смягчающие обстоятельства.
Бородачи унесли Гогина хоронить на опушку. Вместе с яростью с них соскочил и хмель.
Кто-то потянул меня за рукав. Я обернулся. Николай Третий смотрел на меня.
— Андрей, — закричал я, — Вася, ребята!
— Проследил! — сказал торжествующе Колька маленький. — Он, гад, из часовни вышел. И как туда забрался — не знаю. Я закричать думал, да побоялся — убьет. А бежать за вами — упустишь. Я тихонько за ним. Он вниз — я вниз. Он через озеро — я через озеро. А там и Оля, и Катайков, и все. Я шел, пока они на тропинку вышли. Сделал заметку — и обратно. Там уж не упустим!.. А вы как освободились?
— После расскажем, — сказал Харбов. — Пошли.
— Я говорил! — сказал удовлетворенно дядька. — Он гада не упустит. Крепко выучен паренек!
Глава двадцать пятая
КОЛЬЦО СЖИМАЕТСЯ
Патетюрин проснулся от выстрелов и криков Силкина. Он успел вытащить наган и вскочить, прежде чем на него набросились. Он действовал инстинктивно, потому что со сна не понял, что, собственно, случилось. Выстрелить он не успел, потому что его схватил за руку солдат в мундире и в лаптях. Не раздумывая, Патетюрин левой рукой нанес ему сильный удар в подбородок и одновременно подставил подножку. Солдат упал. Еще несколько человек бежали к Патетюрину. Милиционер видел, как другие солдаты крутили ребятам руки. Ребята боролись, но было ясно, что сопротивление безнадежно. Все были обезоружены, каждого крепко держали за руки, Патетюрин дважды выстрелил в воздух.
Стрелять в людей он боялся: можно было попасть в своих.
Выстрелы вызвали замешательство. Патетюрин этим воспользовался, прыгнул за ствол большой сосны; пригнувшись и скрываясь за деревьями, пробежал в сторону и, притаившись за черной елью, стоял, сжимая наган и размышляя, что делать дальше.
Несколько человек из нападавших он, конечно, мог пристрелить, но его самого прикончили бы очень быстро. Ребятам от этого было бы только хуже: тогда уж они никак не могли бы рассчитывать на помощь со стороны. Никто не знает этой тропы, и черт ногу сломит в этих местах. Если даже «холостяков» сразу начнут искать, то проищут недели, если не месяцы. Он решил удирать, чтобы привести помощь.
Ему самому было ужасно противно это решение. Умом он понимал, что оно разумно, но чувствовал себя все-таки немного предателем.
— Тихо, друг, — сказал он шепотом самому себе. — Дураком стать никогда не поздно. Может, ты еще и спасешь ребят.
Он стал отходить, прячась за стволами и пригибаясь. По-видимому, никто его не заметил. За поворотом он вышел на тропинку. Он не бежал, понимая, что на бегу скоро выдохнется, но шаг его был немногим медленнее бега.
Он шел красный, возбужденный и бормотал про себя:
— Еще посмотрим, дьяволы, еще поговорим! Усталости он не чувствовал: ярость и волнение придали ему силы.
Дойдя до ручья, он собрался было идти знакомым путем, по воде, но передумал. По тропе было идти легче и, вероятно, путь был короче. Действительно, тропа вела прямо. Час Патетюрин шагал по ней, держа наган в руке и поглядывая вокруг. Тут тоже мог быть заслон или засада. Но лес молчал, и Патетюрин понемногу успокаивался.
Через час тропа уперлась в лесной завал. Казалось, что через него никогда не ходили люди. Патетюрин на секунду задумался, но потом, зло улыбнувшись, сказал:
— Маскировочка! Для малых ребят дело.
И полез прямо через наваленные стволы и сухие ветки. Действительно, вылез он на знакомую ему тропу между Носовщиной и Калгачихой.
Здесь следовало подумать. Верст пятнадцать было до Калгачихи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
— Ждать надо, — сказал он.
— Жди пять дней! — хмуро бросил Мисаилов.
— Я вестей ожидаю с минуты на минуту! — сказал дядька, торжественно нас оглядывая.
— Откуда? — спросил Харбов.
Мы поняли, что дядька не зря это говорит, и оживились.
— А Колька маленький где? — ответил дядька вопросом. — Здесь его нет, поймать его не поймали — мы бы слышали. Значит, где? Значит, следит. Вот его и надо ждать.
Как получилось, что мы забыли про Кольку маленького, я до сих пор понять не могу. Слишком быстро разворачивались события, слишком напряженно думали мы о таинственном исчезновении полковника, Ольги, Катайкова.
— Да... — задумчиво сказал Мисаилов. — На Кольку положиться можно.
— Будьте спокойны, — подтвердил дядька. — Он хорошую школу прошел. Он мироеда носом чует.
— Будем ждать, — сказал Мисаилов и вынул из кармана табак.
Но закурить ему не пришлось. Страшный, отчаянный вой донесся из дома. Не по-человечески — по-звериному выл человек. Выл, потеряв от ужаса голову, ни на что не надеясь. Мы вскочили.
— Гогин, — сказал Харбов. — Пошли!
Гогин выпрыгнул в окно. Не знаю, как ему удалось вырваться. Мы видели в окне руки, хватавшие его и тянувшиеся за ним. Он все-таки вырвался, прыгнул, споткнулся и упал. Продолжая кричать, он пробовал подняться, но из окон один за другим прыгали бородачи. Прыгали и сразу бросались на Гогина. За всю свою неудачную жизнь, за шесть погубленных лет, за обман, за страх, за унижение они должны были сорвать на ком-нибудь свою ярость, и им подвернулся Гогин. Мы мчались через поляну, крича, чтобы они оставили Гогина, но они не слышали или не понимали нас. За свою темноту, за дикость они должны были сорвать свою ярость.
Когда мы подбежали, куча человеческих тел возилась на земле. Под кучей тел был Гогин. Все руки тянулись к нему. Он был один из тех, кто их обманул и предал. Один из тех, кому они должны были отомстить. Он не был главным — неважно. Он служил угнетателям, служил добровольно. Все, что бы они ему ни приказали, он выполнял.
Когда нам, частью криками и уговорами, частью силой, удалось освободить Гогина от навалившихся на него тел, он был уже мертв. Бородачи, кажется, сами смутились, увидя неподвижное тело. Они вставали, отводя глаза, мрачные отходили в сторону, бормотали что-то в свое оправдание. У многих дрожали руки. Они еще не успокоились после вспышки ярости, которую только что пережили. С испугом они косились на нас. Как мы на это посмотрим?
Страшная вещь — самосуд. Но в душе я не винил солдат. Слишком уж жестоко их обманывали, слишком запугивали и притесняли. Не полковника и не монаха настигла месть. Ну что ж! Кто знает все преступления Гогина? Кто перечислит все его жертвы?
— Да, — сказал Харбов, — стыдно, товарищи! Вы хоть этого-то кролика не трогайте! — Он указал на Тишкова.
Тишков тоже выскочил из дома. Он так был испуган, что у него даже не хватило сил убежать в лес.
Лица бородачей просветлели. Они поняли, что надежда на новую жизнь не потеряна.
— Не-е, — сказал Степан, — больше не будет. Это уж так, сорвалось.
— Похороните его, — сказал Харбов. — Не знаю, как начальство решит, а я доложу, что есть смягчающие обстоятельства.
Бородачи унесли Гогина хоронить на опушку. Вместе с яростью с них соскочил и хмель.
Кто-то потянул меня за рукав. Я обернулся. Николай Третий смотрел на меня.
— Андрей, — закричал я, — Вася, ребята!
— Проследил! — сказал торжествующе Колька маленький. — Он, гад, из часовни вышел. И как туда забрался — не знаю. Я закричать думал, да побоялся — убьет. А бежать за вами — упустишь. Я тихонько за ним. Он вниз — я вниз. Он через озеро — я через озеро. А там и Оля, и Катайков, и все. Я шел, пока они на тропинку вышли. Сделал заметку — и обратно. Там уж не упустим!.. А вы как освободились?
— После расскажем, — сказал Харбов. — Пошли.
— Я говорил! — сказал удовлетворенно дядька. — Он гада не упустит. Крепко выучен паренек!
Глава двадцать пятая
КОЛЬЦО СЖИМАЕТСЯ
Патетюрин проснулся от выстрелов и криков Силкина. Он успел вытащить наган и вскочить, прежде чем на него набросились. Он действовал инстинктивно, потому что со сна не понял, что, собственно, случилось. Выстрелить он не успел, потому что его схватил за руку солдат в мундире и в лаптях. Не раздумывая, Патетюрин левой рукой нанес ему сильный удар в подбородок и одновременно подставил подножку. Солдат упал. Еще несколько человек бежали к Патетюрину. Милиционер видел, как другие солдаты крутили ребятам руки. Ребята боролись, но было ясно, что сопротивление безнадежно. Все были обезоружены, каждого крепко держали за руки, Патетюрин дважды выстрелил в воздух.
Стрелять в людей он боялся: можно было попасть в своих.
Выстрелы вызвали замешательство. Патетюрин этим воспользовался, прыгнул за ствол большой сосны; пригнувшись и скрываясь за деревьями, пробежал в сторону и, притаившись за черной елью, стоял, сжимая наган и размышляя, что делать дальше.
Несколько человек из нападавших он, конечно, мог пристрелить, но его самого прикончили бы очень быстро. Ребятам от этого было бы только хуже: тогда уж они никак не могли бы рассчитывать на помощь со стороны. Никто не знает этой тропы, и черт ногу сломит в этих местах. Если даже «холостяков» сразу начнут искать, то проищут недели, если не месяцы. Он решил удирать, чтобы привести помощь.
Ему самому было ужасно противно это решение. Умом он понимал, что оно разумно, но чувствовал себя все-таки немного предателем.
— Тихо, друг, — сказал он шепотом самому себе. — Дураком стать никогда не поздно. Может, ты еще и спасешь ребят.
Он стал отходить, прячась за стволами и пригибаясь. По-видимому, никто его не заметил. За поворотом он вышел на тропинку. Он не бежал, понимая, что на бегу скоро выдохнется, но шаг его был немногим медленнее бега.
Он шел красный, возбужденный и бормотал про себя:
— Еще посмотрим, дьяволы, еще поговорим! Усталости он не чувствовал: ярость и волнение придали ему силы.
Дойдя до ручья, он собрался было идти знакомым путем, по воде, но передумал. По тропе было идти легче и, вероятно, путь был короче. Действительно, тропа вела прямо. Час Патетюрин шагал по ней, держа наган в руке и поглядывая вокруг. Тут тоже мог быть заслон или засада. Но лес молчал, и Патетюрин понемногу успокаивался.
Через час тропа уперлась в лесной завал. Казалось, что через него никогда не ходили люди. Патетюрин на секунду задумался, но потом, зло улыбнувшись, сказал:
— Маскировочка! Для малых ребят дело.
И полез прямо через наваленные стволы и сухие ветки. Действительно, вылез он на знакомую ему тропу между Носовщиной и Калгачихой.
Здесь следовало подумать. Верст пятнадцать было до Калгачихи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143