Разве же это дело?
— Говорят, стреляют нашего брата, — хмуро повторил бородач.
— Да кто тебя, голодранца, стрелять будет? — обозлился дядька. — Кому ты, шантрапа, нужен? Жена бьется, дети без отца, земля зарастает, а он, понимаешь, баклуши бьет!
Бородач хмуро смотрел в землю и не отвечал. Дядька, кажется, собрался долго его срамить, но ворота чуть приоткрылись, в щель просунулась еще одна борода, и испуганный голос проговорил:
— Давай, Афоня, барин идет!
Первый бородач испугался и торопливо вышел за ворота.
— Вот тебе, Леша, и человекообразные! — сказал Харбов. — Ты, брат, верно оценил обстановку. Отлично они свой классовый интерес соображают.
— Так-то оно так, — сказал Тикачев, — а только интересно, что скажут ребята, если узнают, что секретарь укома крестился и клялся святым крестом.
— Простят, — смущенно сказал Харбов. Ему и в самом деле было неловко.
Ворота открылись, вошел Булатов.
Мы опешили. Его мы никак не ждали.
Булатов закрыл ворота и сел на чурбан, на котором раньше сидел Миловидов. Мисаилов достал газетку, махорку и стал не торопясь скручивать козью ножку.
— Может, закурите моего табачку? — спросил Булатов.
— Спасибо, — вежливо ответил Мисаилов, — я к своему привык.
Он завернул конец, оборвал его, сунул в рот и закурил.
— Мне поручено выяснить, — негромко сказал Булатов, — накормили ли вас и нет ли у вас пожеланий и просьб.
— Тьфу, ерунда какая! — буркнул Тикачев. — Чистый цирк!
— Помолчи, Леша, — сказал Харбов.
Булатов кинул взгляд на ворота и продолжал чуть тише:
— Наши личные отношения могут складываться как угодно, но я, как и вы, не знал, что попаду в эту страшную шайку. Давайте обсудим, что нам делать и как спасаться. — Чуть повысив голос, он закончил: — А что каша плохая, не взыщите. Приходится мириться с обстановкой. Разносолов здесь не имеем.
— Чистый цирк! — повторил Тикачев.
Мы молчали. Молчал и Булатов, глядя на нас глубоко сидящими таинственными своими глазами. Дядька дергал бородку и, кажется, собирался разразиться монологом, но прежде него заговорил Сема Силкин.
— Знаете что, — сказал Сила, — если мы решим удирать, так и без вас справимся.
— Товарищ Харбов, — повернулся Булатов к Андрею, — я говорю серьезно.
— Сила прав, — задумчиво сказал Харбов. — Кто вас знает, Булатов... Сегодня вы Миловидова продали, завтра нас продадите. Кому вы нужны! Положиться-то на вас нельзя.
Булатов встал и громко закончил:
— Значит, жалоб пока нет. Так и передам.
— Вы за нас не беспокойтесь, — сказал Девятин, — мы-то выберемся. А вот у вас как бы неприятности не получилось...
Булатов, не отвечая, вышел.
— Вот черт! — бормотал дядька. — Помешал разговору. Я бы этому бородатому все доказал. Бедный же человек — понять должен. А тут этот влез... Нужны, понимаешь, его доносы!
Что-то громко треснуло наверху. Мы подняли голову. Одна из досок крыши медленно отходила. В расширявшуюся щель было видно ясное голубое небо. Потом в щели показалось лицо. Нам были видны только глаза и лоб. Зато мы сразу узнали голос, хотя человек говорил очень тихим шепотом.
— Как вы там? — спросил человек. — Патетюрин убег до деревни — верно, к завтрему людей приведет. А вы, если что нужно, скажите.
— Ты, Коля, гляди... не попасться бы, — сказал дядька.
— Не! Я, папка, не попадусь! Тут кусты во какие!
Глава девятнадцатая
РОМАН С ПОЛКОВНИКОМ
Как в тумане помнила Ольга приход в лагерь. Было утро. На полянке стояли строения, сложенные из темных от времени бревен. Обросшие бородами, длинноволосые люди, в лаптях и холщовых рубахах, суетились, встречая их. Странный маленький человечек в мундире приложил руку к фуражке и щелкнул каблуками. Ольгу провели в дом, разделенный перегородкой на две половины. У Ольги от усталости кружилась голова, и она с трудом поняла, что странный человечек предлагает ей сесть к столу. Она покачала головой. Ее повели в другую половину избы. Там стояла деревянная большая кровать. Ольга осталась одна в комнате, быстро стянула сапоги, легла на кровать и в ту же минуту заснула.
Спала она долго; металась, сама слышала, что разговаривает во сне. Иногда открывала глаза, но в комнате никого не было, и она засыпала снова. Кошмары ее не мучили. Наоборот, ей снилось хорошее: дом, отец, чайная чашка на плюшевой скатерти, пестрый попугай с брильянтовыми глазами. Попугай расправил крылья и быстро летел куда-то и, оглядываясь, подмигивал ей со значением. Потом она шла будто бы по лесу, и все было хорошо. Она проснулась радостная, но сразу вспомнила все, и на нее навалилась такая тоска, что она чуть не крикнула.
В комнате не было никого. Из-за двери доносился негромкий разговор. Слов она разобрать не могла. Ей казалось, что она узнает голос Булатова, и она даже вздрогнула — так было это ей неприятно. Прежде всего, решила она, надо все обдумать хорошенько и до конца.
И вот Ольга лежала и думала, заново вспоминая все, что произошло с той минуты, как она впервые увидела Булатова. Нет, надо вспомнить и то, что было раньше. Как она увидела Мисаилова, ее знакомство с «Коммуной холостяков», ее отношение к Васе и его друзьям. Нет, надо было вспомнить и то, что было еще раньше...
Этому не было конца. Не к чему сейчас углубляться в такое далекое прошлое. Не к чему сейчас отыскивать корни всего, что случилось. Не в корнях было дело. Надо просто точно понять, что она совершила, в чем она виновата и в чем права. Надо решить, что она может и обязана сделать.
Не то чтобы она встала в хорошем настроении — не могло у нее быть хорошего настроения и нечему ей было радоваться, — но она встала, полная энергии, приняв твердое решение выполнить все, что задумала. В таком настроении была она, когда тихо открылась дверь и в комнату вошел Булатов. Он поцеловал ее в лоб.
— Нам надо поговорить, — сказал он.
— О чем? — спросила Ольга.
— Ты была со мной сурова, — сказал Булатов, садясь на табуретку. — Может быть, ты и права. Я должен объяснить свое поведение.
— Нет, — сказала Ольга, — я была неправа. И не надо мне ничего объяснять. Я все и так понимаю.
— Ты должна меня выслушать, — сказал Булатов.
Разговор затеялся томительно долгий. Булатов подробно и обстоятельно объяснял, почему он сделался такой, как есть. Начал он с предков тысячелетней давности. Он относился к ним будто бы иронически, даже презирал их, или, во всяком случае, не придавал им никакого значения, но все-таки беспрестанно и по всякому поводу о них вспоминал.
Ольга глядела на него в упор, не мигая, и Булатову было неловко. Не мог он понять, что выражает взгляд Ольги.
— Ты не веришь мне? — все спрашивал он.
И Ольга каждый раз отвечала:
— Каждому слову верю.
Она действительно верила, но не тому, что хотел ей сказать и говорил Булатов, а тому, что, помимо его желания, становилось ей все более ясным из его слов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
— Говорят, стреляют нашего брата, — хмуро повторил бородач.
— Да кто тебя, голодранца, стрелять будет? — обозлился дядька. — Кому ты, шантрапа, нужен? Жена бьется, дети без отца, земля зарастает, а он, понимаешь, баклуши бьет!
Бородач хмуро смотрел в землю и не отвечал. Дядька, кажется, собрался долго его срамить, но ворота чуть приоткрылись, в щель просунулась еще одна борода, и испуганный голос проговорил:
— Давай, Афоня, барин идет!
Первый бородач испугался и торопливо вышел за ворота.
— Вот тебе, Леша, и человекообразные! — сказал Харбов. — Ты, брат, верно оценил обстановку. Отлично они свой классовый интерес соображают.
— Так-то оно так, — сказал Тикачев, — а только интересно, что скажут ребята, если узнают, что секретарь укома крестился и клялся святым крестом.
— Простят, — смущенно сказал Харбов. Ему и в самом деле было неловко.
Ворота открылись, вошел Булатов.
Мы опешили. Его мы никак не ждали.
Булатов закрыл ворота и сел на чурбан, на котором раньше сидел Миловидов. Мисаилов достал газетку, махорку и стал не торопясь скручивать козью ножку.
— Может, закурите моего табачку? — спросил Булатов.
— Спасибо, — вежливо ответил Мисаилов, — я к своему привык.
Он завернул конец, оборвал его, сунул в рот и закурил.
— Мне поручено выяснить, — негромко сказал Булатов, — накормили ли вас и нет ли у вас пожеланий и просьб.
— Тьфу, ерунда какая! — буркнул Тикачев. — Чистый цирк!
— Помолчи, Леша, — сказал Харбов.
Булатов кинул взгляд на ворота и продолжал чуть тише:
— Наши личные отношения могут складываться как угодно, но я, как и вы, не знал, что попаду в эту страшную шайку. Давайте обсудим, что нам делать и как спасаться. — Чуть повысив голос, он закончил: — А что каша плохая, не взыщите. Приходится мириться с обстановкой. Разносолов здесь не имеем.
— Чистый цирк! — повторил Тикачев.
Мы молчали. Молчал и Булатов, глядя на нас глубоко сидящими таинственными своими глазами. Дядька дергал бородку и, кажется, собирался разразиться монологом, но прежде него заговорил Сема Силкин.
— Знаете что, — сказал Сила, — если мы решим удирать, так и без вас справимся.
— Товарищ Харбов, — повернулся Булатов к Андрею, — я говорю серьезно.
— Сила прав, — задумчиво сказал Харбов. — Кто вас знает, Булатов... Сегодня вы Миловидова продали, завтра нас продадите. Кому вы нужны! Положиться-то на вас нельзя.
Булатов встал и громко закончил:
— Значит, жалоб пока нет. Так и передам.
— Вы за нас не беспокойтесь, — сказал Девятин, — мы-то выберемся. А вот у вас как бы неприятности не получилось...
Булатов, не отвечая, вышел.
— Вот черт! — бормотал дядька. — Помешал разговору. Я бы этому бородатому все доказал. Бедный же человек — понять должен. А тут этот влез... Нужны, понимаешь, его доносы!
Что-то громко треснуло наверху. Мы подняли голову. Одна из досок крыши медленно отходила. В расширявшуюся щель было видно ясное голубое небо. Потом в щели показалось лицо. Нам были видны только глаза и лоб. Зато мы сразу узнали голос, хотя человек говорил очень тихим шепотом.
— Как вы там? — спросил человек. — Патетюрин убег до деревни — верно, к завтрему людей приведет. А вы, если что нужно, скажите.
— Ты, Коля, гляди... не попасться бы, — сказал дядька.
— Не! Я, папка, не попадусь! Тут кусты во какие!
Глава девятнадцатая
РОМАН С ПОЛКОВНИКОМ
Как в тумане помнила Ольга приход в лагерь. Было утро. На полянке стояли строения, сложенные из темных от времени бревен. Обросшие бородами, длинноволосые люди, в лаптях и холщовых рубахах, суетились, встречая их. Странный маленький человечек в мундире приложил руку к фуражке и щелкнул каблуками. Ольгу провели в дом, разделенный перегородкой на две половины. У Ольги от усталости кружилась голова, и она с трудом поняла, что странный человечек предлагает ей сесть к столу. Она покачала головой. Ее повели в другую половину избы. Там стояла деревянная большая кровать. Ольга осталась одна в комнате, быстро стянула сапоги, легла на кровать и в ту же минуту заснула.
Спала она долго; металась, сама слышала, что разговаривает во сне. Иногда открывала глаза, но в комнате никого не было, и она засыпала снова. Кошмары ее не мучили. Наоборот, ей снилось хорошее: дом, отец, чайная чашка на плюшевой скатерти, пестрый попугай с брильянтовыми глазами. Попугай расправил крылья и быстро летел куда-то и, оглядываясь, подмигивал ей со значением. Потом она шла будто бы по лесу, и все было хорошо. Она проснулась радостная, но сразу вспомнила все, и на нее навалилась такая тоска, что она чуть не крикнула.
В комнате не было никого. Из-за двери доносился негромкий разговор. Слов она разобрать не могла. Ей казалось, что она узнает голос Булатова, и она даже вздрогнула — так было это ей неприятно. Прежде всего, решила она, надо все обдумать хорошенько и до конца.
И вот Ольга лежала и думала, заново вспоминая все, что произошло с той минуты, как она впервые увидела Булатова. Нет, надо вспомнить и то, что было раньше. Как она увидела Мисаилова, ее знакомство с «Коммуной холостяков», ее отношение к Васе и его друзьям. Нет, надо было вспомнить и то, что было еще раньше...
Этому не было конца. Не к чему сейчас углубляться в такое далекое прошлое. Не к чему сейчас отыскивать корни всего, что случилось. Не в корнях было дело. Надо просто точно понять, что она совершила, в чем она виновата и в чем права. Надо решить, что она может и обязана сделать.
Не то чтобы она встала в хорошем настроении — не могло у нее быть хорошего настроения и нечему ей было радоваться, — но она встала, полная энергии, приняв твердое решение выполнить все, что задумала. В таком настроении была она, когда тихо открылась дверь и в комнату вошел Булатов. Он поцеловал ее в лоб.
— Нам надо поговорить, — сказал он.
— О чем? — спросила Ольга.
— Ты была со мной сурова, — сказал Булатов, садясь на табуретку. — Может быть, ты и права. Я должен объяснить свое поведение.
— Нет, — сказала Ольга, — я была неправа. И не надо мне ничего объяснять. Я все и так понимаю.
— Ты должна меня выслушать, — сказал Булатов.
Разговор затеялся томительно долгий. Булатов подробно и обстоятельно объяснял, почему он сделался такой, как есть. Начал он с предков тысячелетней давности. Он относился к ним будто бы иронически, даже презирал их, или, во всяком случае, не придавал им никакого значения, но все-таки беспрестанно и по всякому поводу о них вспоминал.
Ольга глядела на него в упор, не мигая, и Булатову было неловко. Не мог он понять, что выражает взгляд Ольги.
— Ты не веришь мне? — все спрашивал он.
И Ольга каждый раз отвечала:
— Каждому слову верю.
Она действительно верила, но не тому, что хотел ей сказать и говорил Булатов, а тому, что, помимо его желания, становилось ей все более ясным из его слов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143