Но как помним? Для чего?
Произнеся столь длинную тираду, он умолк, переводя дыхание, пару раз жадно затянулся и продолжил, не выпуская сигарету из губ. Пару-тройку слов он произнес из-за этого неразборчиво, и я их не услышал.
- …помним их, как я уже сказал, чисто рассудочно, уподобляя своих исторических героев героям беллетристической литературы. Истории более нет - она погибла под руинами мифа, язычества, магии. Сама стала мифом, легендой.
Раньше, когда живы были Зевс и Аполлон, Овайнио и Шива, Си-Ванму и Один, время было сплошным и один герой наследовал другому, царство шло за царством. Герои и цари не умирали, они просто отходили в тень - во тьму, если хотите, - и продолжали там жить. Пусть непонятной, таинственной и сокрытой, но - жизнью. И история текла. История героев, царей, святых и богов. История одиночек.
- Но… - начал я, желая возразить так: «Но и сейчас историю вершат личности». И вовремя остановился, понимая всю абсурдность этого заявления. Но Прэстон словно услышал мою фразу.
- Чушь, милейший! Чушь и абсурд! Историю - если это ныне можно так называть - вершат более не личности. История стала уделом толпы, коллектива, если угодно. Раньше герой, вождь возносился над толпой силой личного мужества, заслуг. Безумия, наконец! Сейчас толпа создает себе кумира - обыденного, серого - под стать себе. Сама мифологизирует его. Отбери у такого псевдогероя его ореол легенды и несуществующих - или же непомерно раздутых - подвигов, кинь его в эту самую толпу. И что? Найдете вы его в этой серой массе? И не надейтесь. Он мгновенно обезличится, сольется с ней. Ибо он - плоть от плоти этой толпы. А попробуйте смешать с толпой хунну Атиллу или Александра - с толпой македонян. И вы увидите, что Атилла останется военным вождем хунну, а Александр - царем Македонии и прочая земли.
Прэстон уже перестал замечать меня. Он апеллировал к обширной аудитории, ко всему человечеству.
- История мертва. Так давайте же не тужиться и не писать ее. Давайте поразмыслим над тем, как нам жить далее в свете нынешней дырявой мифоистории. Разделение персонажей на реальных и вымышленных уже невозможно. И Эл-Би-Джей, и полковник Брэддок, и Джон Рэмбо, и Сахаров, и Мао, и Фидель, и сержант Стрэйнджер, и Толкиен, и Алеф, и Скотт Маклэй, и Горби - все они и нереальны, и реальны одновременно. Все они и история, и миф.
Мифоистория не есть история мифов, их зарождения, развития и исчезновения. Нет. Мифоистория - это история мира, мифологизированного до крайности и погруженного в перфорированное событийно-временное поле. Основной постулат такого мира следующий: «Нет мира, кроме этого мира, и история от мифов да очистится!» Глобальное самозамыкание в узких рамках своего жалкого мирка, тщетные попытки установить какую-то абсурдную «историческую истину», «историческую справедливость», попытки избавиться от мифов и - тем самым - создание сонмов новых, причем в геометрической прогрессии - вот удел такого мира, его истории.
Прэстон вдруг резко остановился, словно налетел на стену. С какой-то робкой и опасливой улыбкой - будто ребенок, который боится, что его станут высмеивать за слова или поступки, - поглядел на меня.
- Я безумен, не правда ли, мой друг? - спросил он. Я кивнул. - Ну да это ничего. Это всего лишь еще одна иллюстрация к моим тезисам о дискретности событийно-временного поля.
- В настоящий момент, лейтенант, меня больше интересует другое - откуда вы взялись, как попали в Город, точнее - в Старый Пригород, в этот парк?
- В этом тоже нет ничего удивительного. Просто активное расслоение событийно-временного массива и полное слияние полей реальности, псевдореальности и мифа, усилившееся в последнее время, позволяет встречаться личностям, ранее друг для друга абсолютно не существовавшим. Миры потеряли четкую гармонию и стройную структуру, расслоились в кисель, ибо история мертва…
Он продолжал еще что-то говорить, а я развернулся и пошел прочь по нетронутому еще свежему снегу боковой аллеи. Где-то вдали призрачно синело марево фонарей пригорода, общежитий, манило в тепло, но я уходил в снегопад и темноту старого заброшенного парка.
И вот я стою на платформе. Бездумно курю, смахивая снежинки со стекол очков рукавом. До первой электрички на Город еще два часа одна минута. Задул слабый ветер, и хлопья снега понеслись, закручиваясь в маленькие смерчи. Синеватое неоновое освещение придает окружающему пейзажу какой-то совершенно нереально-инфернальный вид. А может, наоборот, - чересчур реальный, ведь история мертва.
Сейчас я удивляюсь тому, насколько был нелюбопытен; тому, что не расспросил лейтенанта о его мире. Меня подмывает броситься в парк, обежать его, найти Прэстона, хотя я прекрасно понимаю, что это все ни к чему - его уже там нет.
Это все сейчас. А тогда, полчаса назад, мне все было ясно, вопросы были не нужны, как не нужен был и дальнейший разговор - история мертва. И только эти полчаса, это неспешное кружение крупных снежинок в синеватом свете фонарей спрессовали в монолит время и пространство. На сколько? Этого я не знал. Я знал лишь одно - история мертва. И мертворожденный ублюдок толпы - мифоистория - пожрет и меня, как уже пожрала многих.
Как сожрала разум бедного безумца, лейтенанта Прэстона, подарив ему дар предвидения…
Крысолов легко погладил волосы заснувшей под его мерный говор девушки и поднялся с дивана. Сел на подоконник и закурил. В голову лезли очень нехорошие мысли, но усилием воли он их прогнал. Неспешно поднималась заря.
Орехово, Карельский перешеек. Пятница, 10.07. 12:00
Брат Самэ сидел на пятках. Справа и слева рядком сидели братья. Самэ их никогда ранее не видел, но чувствовал, как ощущают руку или ногу: когда здорова - не ощущаешь, а как заболит - вовсю. Так и брат Самэ ощущал остальных - словно больной зуб. Но Учитель Сегимидзу дал им задание. И не нужны тут были никому сомнения, а лишь повиновение. И брат Самэ не произнес тех слов, что рвались из его рта, мозолили язык. Наставник Торидэ поклонился, следом за ним припали лбами к татами и послушники, брат Самэ - в их числе.
- Да пребудет на вас благодать и благословение Учителя Гокуямы, - мягко произнес Учитель Сегимидзу. Все поднялись и покинули молельную комнату. Брат Самэ потер лицо ладонью. Выйдя из небытия всего два дня назад, он уже побил многих на полосе препятствий и в додзе. Наставник Торидэ возлагал на него большие надежды. Но…
Но было слишком много непонятного. Например: брат Самэ был готов умереть за Учителя Сегимидзу, но убить… А именно это и подразумевало задание - убить. Как можно больше. И выйти из бойни живым. Что-то сместилось в голове брата Самэ, немудрящей башке Мишки Волошина. Когда дело касалось чечей, Мишка даже не думал, вспоминая женщину, которая, попросив жратвы для мифических - или реально существующих - детей, швырнула им за бруствер из мешков с песком на блокпосту «лимонку».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Произнеся столь длинную тираду, он умолк, переводя дыхание, пару раз жадно затянулся и продолжил, не выпуская сигарету из губ. Пару-тройку слов он произнес из-за этого неразборчиво, и я их не услышал.
- …помним их, как я уже сказал, чисто рассудочно, уподобляя своих исторических героев героям беллетристической литературы. Истории более нет - она погибла под руинами мифа, язычества, магии. Сама стала мифом, легендой.
Раньше, когда живы были Зевс и Аполлон, Овайнио и Шива, Си-Ванму и Один, время было сплошным и один герой наследовал другому, царство шло за царством. Герои и цари не умирали, они просто отходили в тень - во тьму, если хотите, - и продолжали там жить. Пусть непонятной, таинственной и сокрытой, но - жизнью. И история текла. История героев, царей, святых и богов. История одиночек.
- Но… - начал я, желая возразить так: «Но и сейчас историю вершат личности». И вовремя остановился, понимая всю абсурдность этого заявления. Но Прэстон словно услышал мою фразу.
- Чушь, милейший! Чушь и абсурд! Историю - если это ныне можно так называть - вершат более не личности. История стала уделом толпы, коллектива, если угодно. Раньше герой, вождь возносился над толпой силой личного мужества, заслуг. Безумия, наконец! Сейчас толпа создает себе кумира - обыденного, серого - под стать себе. Сама мифологизирует его. Отбери у такого псевдогероя его ореол легенды и несуществующих - или же непомерно раздутых - подвигов, кинь его в эту самую толпу. И что? Найдете вы его в этой серой массе? И не надейтесь. Он мгновенно обезличится, сольется с ней. Ибо он - плоть от плоти этой толпы. А попробуйте смешать с толпой хунну Атиллу или Александра - с толпой македонян. И вы увидите, что Атилла останется военным вождем хунну, а Александр - царем Македонии и прочая земли.
Прэстон уже перестал замечать меня. Он апеллировал к обширной аудитории, ко всему человечеству.
- История мертва. Так давайте же не тужиться и не писать ее. Давайте поразмыслим над тем, как нам жить далее в свете нынешней дырявой мифоистории. Разделение персонажей на реальных и вымышленных уже невозможно. И Эл-Би-Джей, и полковник Брэддок, и Джон Рэмбо, и Сахаров, и Мао, и Фидель, и сержант Стрэйнджер, и Толкиен, и Алеф, и Скотт Маклэй, и Горби - все они и нереальны, и реальны одновременно. Все они и история, и миф.
Мифоистория не есть история мифов, их зарождения, развития и исчезновения. Нет. Мифоистория - это история мира, мифологизированного до крайности и погруженного в перфорированное событийно-временное поле. Основной постулат такого мира следующий: «Нет мира, кроме этого мира, и история от мифов да очистится!» Глобальное самозамыкание в узких рамках своего жалкого мирка, тщетные попытки установить какую-то абсурдную «историческую истину», «историческую справедливость», попытки избавиться от мифов и - тем самым - создание сонмов новых, причем в геометрической прогрессии - вот удел такого мира, его истории.
Прэстон вдруг резко остановился, словно налетел на стену. С какой-то робкой и опасливой улыбкой - будто ребенок, который боится, что его станут высмеивать за слова или поступки, - поглядел на меня.
- Я безумен, не правда ли, мой друг? - спросил он. Я кивнул. - Ну да это ничего. Это всего лишь еще одна иллюстрация к моим тезисам о дискретности событийно-временного поля.
- В настоящий момент, лейтенант, меня больше интересует другое - откуда вы взялись, как попали в Город, точнее - в Старый Пригород, в этот парк?
- В этом тоже нет ничего удивительного. Просто активное расслоение событийно-временного массива и полное слияние полей реальности, псевдореальности и мифа, усилившееся в последнее время, позволяет встречаться личностям, ранее друг для друга абсолютно не существовавшим. Миры потеряли четкую гармонию и стройную структуру, расслоились в кисель, ибо история мертва…
Он продолжал еще что-то говорить, а я развернулся и пошел прочь по нетронутому еще свежему снегу боковой аллеи. Где-то вдали призрачно синело марево фонарей пригорода, общежитий, манило в тепло, но я уходил в снегопад и темноту старого заброшенного парка.
И вот я стою на платформе. Бездумно курю, смахивая снежинки со стекол очков рукавом. До первой электрички на Город еще два часа одна минута. Задул слабый ветер, и хлопья снега понеслись, закручиваясь в маленькие смерчи. Синеватое неоновое освещение придает окружающему пейзажу какой-то совершенно нереально-инфернальный вид. А может, наоборот, - чересчур реальный, ведь история мертва.
Сейчас я удивляюсь тому, насколько был нелюбопытен; тому, что не расспросил лейтенанта о его мире. Меня подмывает броситься в парк, обежать его, найти Прэстона, хотя я прекрасно понимаю, что это все ни к чему - его уже там нет.
Это все сейчас. А тогда, полчаса назад, мне все было ясно, вопросы были не нужны, как не нужен был и дальнейший разговор - история мертва. И только эти полчаса, это неспешное кружение крупных снежинок в синеватом свете фонарей спрессовали в монолит время и пространство. На сколько? Этого я не знал. Я знал лишь одно - история мертва. И мертворожденный ублюдок толпы - мифоистория - пожрет и меня, как уже пожрала многих.
Как сожрала разум бедного безумца, лейтенанта Прэстона, подарив ему дар предвидения…
Крысолов легко погладил волосы заснувшей под его мерный говор девушки и поднялся с дивана. Сел на подоконник и закурил. В голову лезли очень нехорошие мысли, но усилием воли он их прогнал. Неспешно поднималась заря.
Орехово, Карельский перешеек. Пятница, 10.07. 12:00
Брат Самэ сидел на пятках. Справа и слева рядком сидели братья. Самэ их никогда ранее не видел, но чувствовал, как ощущают руку или ногу: когда здорова - не ощущаешь, а как заболит - вовсю. Так и брат Самэ ощущал остальных - словно больной зуб. Но Учитель Сегимидзу дал им задание. И не нужны тут были никому сомнения, а лишь повиновение. И брат Самэ не произнес тех слов, что рвались из его рта, мозолили язык. Наставник Торидэ поклонился, следом за ним припали лбами к татами и послушники, брат Самэ - в их числе.
- Да пребудет на вас благодать и благословение Учителя Гокуямы, - мягко произнес Учитель Сегимидзу. Все поднялись и покинули молельную комнату. Брат Самэ потер лицо ладонью. Выйдя из небытия всего два дня назад, он уже побил многих на полосе препятствий и в додзе. Наставник Торидэ возлагал на него большие надежды. Но…
Но было слишком много непонятного. Например: брат Самэ был готов умереть за Учителя Сегимидзу, но убить… А именно это и подразумевало задание - убить. Как можно больше. И выйти из бойни живым. Что-то сместилось в голове брата Самэ, немудрящей башке Мишки Волошина. Когда дело касалось чечей, Мишка даже не думал, вспоминая женщину, которая, попросив жратвы для мифических - или реально существующих - детей, швырнула им за бруствер из мешков с песком на блокпосту «лимонку».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109