Все затаили дыхание. Чадили и потрескивали свечи Тяжело, едко дышал Онуфрий Степанович. Все напряженно смотрели на блюдце.
И вдруг блюдце дрогнуло. Руки, лежащие на блюдце, инстинктивно дернулись, словно по ним пропустили электрический ток.
- Тихо! - прошипел Сенечка. - Руки назад!
Все снова осторожно дотронулись до блюдца.
- Наполеон Бонапарт! Вы слышите меня? - снова опросил младший лаборант.
Теперь уже было отчетливо видно, как стрелка поползла по кругу, остановилась возле буквы «д», затем передвинулась на «а».
- Да! - торжествующе провозгласил Сенечка. - Наполеон на связи. Спрашивайте, Катя. Что вы хотели?
- Вы… совсем… совсем не живой? - спросила «баламутка».
«Да», - ответило блюдце.
- Вам холодно?
«Нет».
- Там… где вы есть… красиво?
«Как сказать».
Теперь уже блюдце бойко бегало по кругу. Все немного освоились.
- Прекрати ты свои дурацкие вопросы, - сказала сердито Вера. - Спрашивай по существу и дай мне.
Но всегда дерзкая «баламутка» от волнения больше ни о чем не могла спросить Наполеона, и, чтобы покончить с вызванным духом, вопрос ему задал Сенечка.
- Жалеешь небось, что напал на нас в 1812 году?
«Да».
- Ты свободен. Кто следующий? Вера? Кого вы хотите вызвать?
- Керн…
- Анна Керн! Вас вызывает Вера Красина. Вы слышите нас?
Тишина. Неподвижность. Потом легкое дрожание блюдца, словно шепот. «Да».
- Вы сильно любили Пушкина? - тихо спросила Вера.
«Да».
- Скажите, Анна Керн, - Вера в волнении наклонилась над блюдцем. - Почему сейчас нет такой сильной любви, как в ваш век? Почему наши мужчины какие-то все мелкие, пошлые…
«Не все».
- Я понимаю, конечно, не все… Но, однако… Раньше они все свое время посвящали женщинам, любви, возвышенным разговорам, а сейчас машинам, собраниям, маркам, пиву. Даже некоторые кофты вяжут.
«Не все».
- Вы не отвечаете на мой вопрос прямо. Только не надо говорить: «другой век», «эмансипация». Все это я знаю… Отвечайте честно и ясно.
«Женщины стали другими».
- Неправда!
«Мужчины делают то, что хотят женщины».
- Значит, виноваты женщины?
«Да. Они раскрепостились…»
- Они раскрепостились, и им стали не нужны любовь, романтика?
«У них появились другие заботы».
- Какие?
«Работа. Власть. Это интереснее, чем любовь. Простите. Я устала».
- Еще секунду! Что… что вы мне посоветуете?
«Любить и быть любимой. Прощайте».
Блюдечко остановилось, словно обессилев.
- Хватит про любовь, - проворчала Варвара Игнатьевна. - Вам еще рано про любовь, козы этакие…
- В самом деле, - сказал Онуфрий Степанович. - Спрошу-ка я лучше про топор. Хороший был топор.
Онуфрий Степанович тяжело вздохнул, и от его дыхания ярко вспыхнула и погасла горевшая напротив свеча.
- Хорошо, - сказал Сенечка. - Кого вы хотите вызвать?
- Соседа…
- Фамилия, имя, отчество.
- Карпов… Карпов Иван Тимофеевич. На правой щеке родимое пятно. Заикается, когда выпьет.
- Приметы не нужны. Карпов Иван Тимофеевич… Простите, какое село?
- Никитовка.
- Карлов Иван Тимофеевич из села Никитовка! Вы приглашаетесь на разговор с Красиным Онуфрием Степановичем. Вы слышите меня?
«Да».
- Пожалуйста, Онуфрий Степанович.
Онуфрий Степанович наклонился над блюдцем и прохрипел :
- Ты, Тимофев, куда мой топор задевал? А?
Молчание. Отравленное дыхание старшего Красина потушило вторую свечу.
- А, Тимофев! Чего молчишь?
Ни движения.
- Не желает отвечать, - сообщил Сенечка.
- Как это не желает? - заволновался Онуфрий Степанович. - Заставим. Начальство у них есть? Соедините меня с начальством.
- Увы, я не знаю, кто там у них начальство. Спросите еще раз.
- Тимофев, богом тебя прошу, отдай топор. Зачем он тебе там? Ведь на всем готовом живешь.
Ни движения.
- Ну гляди, Тимофев. Может, и свидимся когда, - сказал с угрозой Онуфрий Степанович.
- Тьфу! Тьфу! Старый дурак! - встрепенулась Варвара Игнатьевна. - Кто же так говорит?
- А чего уж… Дело к этому идет.
- Так чего торопиться? Наговоритесь еще.
- Ладно, - возвысил голос Сенечка. - Не желает, его дело. Кто еще? Может, вы, Варвара Игнатьевна, с кем хотите побеседовать?
Старая женщина на минуту призадумалась.
- Да нет уж, - сказала она. - Не с кем… Подружек позабывала уже, а родителей не хочу тревожить. Пусть отдыхают… Наработались, бедняги, в свое время.
- Ну тогда я спрошу, - голос у Сенечки стал торжественный. - Вызываю директора института Марка Исидоровича Игнатюка! (В позапрошлом году умер. Хороший был мужик!) Марк Исидорович, вы слышите меня? Это Сеня вас беспокоит. Помните меня? Я младшим лаборантом на инязе.
«Да», - тотчас же побежало блюдечко.
- Какого вы мнения об опыте Красина?
«Положительного».
- Правильно, Марк Исидорович. Я такого же мнения. Как вы оцениваете его ближайших помощников? Меня, например?
«Хороший специалист, хороший человек».
- Благодарю за комплимент, Марк Исидорович… - застеснялся Сенечка.
В этот момент из спальни вышел Геннадий Онуфриевич и направился в ванную. Руки его были в казеиновом клею. Очевидно, Геннадий Онуфриевич клеил какие-то наглядные принадлежности. По пути он остановился возле стола, тупо посмотрел на игравших в духов, под пальцами которых металось блюдце. Горели свечи, пахло стеарином…
- Умер кто, что ли? - спросил Геннадий Онуфриевич. - Или Новый год?
Ему никто не ответил. Молодой ученый ушел в ванную.
- А скажите, Марк Исидорович… - начал Сенечка.
Вдруг из ванной раздался дикий вопль. Это был вопль раненого зверя. Все оцепенели.
Из дверей, пошатываясь, вышел Геннадий Онуфриевич. Его плечи, шею, руки обвивали черные Сенечкины фотопленки. Пленки шевелились и шипели, как змеи.
- Нуклиев! - страшным голосом закричал молодой Красин. - Нуклиев!
- Да! - медленно поднялся Сенечка. - Я вас слушаю, Геннадий Онуфриевич. Что случилось? Нуклиева пока нет…
- Нуклиев, - теперь уже шепотом сказал Геннадий Онуфриевич. - Иди посмотри…
Только тут все опомнились, зашевелились. Сенечка подбежал к Красину.
- Да что же случилось, в конце концов?
- Нас предали…
- Предали? Кто? Каким образом?
Геннадий Онуфриевич сел на край ванны. С него, шурша, поползли ленты, сворачиваясь в кольца. По правой щеке ученого скатилась слеза.
- Какой-то негодяй все наши результаты снимал на пленку.
- Что?!
- Да… каждую страницу… А кинокамерой… Смита снимал… Рот… в разных стадиях открытия… Вот, посмотри…
- Я не снимал, - побледнел Сенечка. - Честное благородное…
- Подлец! Подлец! - вдруг закричал Геннадий Онуфриевич, кинулся к висевшим на стенах портретам, стал срывать их, топтать ногами. Потом он сел на диван и заплакал, обхватив голову руками. Вся семья столпилась вокруг него, не зная, что сказать. Онуфрий Степанович машинально, подчиняясь древней крестьянской привычке, аккуратно сматывал ленты в рулон. Вера вынимала из разбитых рамок свои портреты, разглаживала их на столе…
- Это не я, - твердил Сенечка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40