Замечательная была жизнь, а теперь он думает только об Африке, папаше-пьянице и газетных вырезках. Ох уж эти вырезки. Он тебе их еще не показывал, наследница?
— Нет, — сказала Марита.
— Значит, покажет, — сказала Кэтрин. — Он как-то пытался подсунуть их мне в Ле-Гро-дю-Руа, но я не поддалась. Там были сотни газетных вырезок; и почти все с его фотографией, везде одинаковой. Уж лучше таскать с собой неприличные открытки. По-моему, он перечитывает их, оставшись наедине, и даже изменяет мне с ними. Должно быть, для этого у него и стоит мусорная корзина. Он с ней не расстается. Он сам говорил, что для писателя нет ничего важнее…
— Пойдем плавать, Кэтрин, — сказала Марита. — Я что-то замерзла.
— Я хочу сказать, для писателя корзина важнее всего, — сказала Кэтрин. — Я даже думала, не приобрести ли для него что-нибудь этакое, достойное его таланта. Но он никогда не выбрасывает свои произведения в корзину. Он пишет в смехотворных детских тетрадочках и ничего не выбрасывает. Он только зачеркивает написанное и пишет на полях. Сплошное надувательство. И еще делает орфографические ошибки и грамматические тоже. Ты разве не знала, Марита, что он с грамматикой не в ладах?
— Бедный Дэвид, — сказала Марита.
— Французский, конечно, он знает еще хуже, — сказала Кэтрин. — Ты бы видела, как он пишет по-французски. Диалог еще туда-сюда, нахватался немного. Но, по правде говоря, он абсолютно безграмотный.
— Жуть, — сказал Дэвид.
— И я им восторгалась, — сказала Кэтрин, — пока не обнаружила, что он не в состоянии написать без ошибок даже простой записки. Правда, ты сможешь писать за него по-французски.
— Та queule,42 — весело сказал Дэвид.
— Вот это у него получается, — сказала Кэтрин. — Схватит несколько ходовых жаргонных словечек, которые устаревают еще до того, как он их выучит. С разговорным французским дело обстоит неплохо, но писать на языке он не может. Он и вправду неграмотный, Марита, и ты это еще почувствуешь. Почерк у него тоже отвратительный. Не может ни писать, ни говорить, как порядочный человек, ни на одном языке. Особенно на родном.
— Бедный Дэвид, — повторила Марита.
— Не могу сказать, чтобы я отдала ему лучшие годы, — сказала Кэтрин, — поскольку живу с ним только с марта, но лучшие месяцы — наверняка. Самые интересные месяцы, хочешь не хочешь, и в этом есть и его заслуга. Жаль, все кончилось полным разочарованием. Но что поделаешь, если человек оказывается неграмотным, да еще грешит наедине с мусорной корзиной, набитой вырезками из газет! Кто тут не разочаруется, и, откровенно говоря, я тоже не намерена с этим мириться.
— Возьми вырезки и сожги, — сказал Дэвид. — Это будет самое разумное. А теперь, дьяволенок, не хочешь ли поплавать?
— Как ты догадался, что я это сделала? — спросила она.
— Что сделала?
— Сожгла вырезки.
— Правда, Кэтрин? — спросила Марита.
— Конечно, — сказала Кэтрин.
Дэвид встал и молча посмотрел на нее. Внутри у него все похолодело. Такое ощущение бывает в горах, когда за крутым поворотом дорога неожиданно обрывается и дальше ничего, кроме бездны. Марита тоже встала. Кэтрин смотрела на них, и лицо ее оставалось невозмутимо-спокойным.
— Пойдем плавать, — сказала Марита. — Мы только до края бухты и обратно.
— Наконец-то вы соизволили пригласить меня, — сказала Кэтрин. — Я уже давно хочу в воду. Становится прохладно. Мы забываем, что уже сентябрь.
Глава двадцать шестая
Они оделись на пляже. Дэвид взял сумку с купальными принадлежностями, и они вскарабкались по крутой тропинке вверх, к сосновому лесу, туда, где оставили старенький автомобиль. Дэвид сел за руль, и к наступлению ранних вечерних сумерек они вернулись в гостиницу. В машине Кэтрин сидела спокойно, и прохожим могло показаться, что они просто возвращаются после полуденного купания с одного из диких пляжей. Когда они оставили машину на подъездной аллее, боевых кораблей уже не было видно, и море за кронами сосен было синее и тихое. Вечер был хороший и свежий, как утро.
Они вошли в гостиницу. Дэвид занес сумку с вещами в кладовую и бросил ее там.
— Дай мне вещи, — сказала Кэтрин. — Их надо просушить.
— Извини, — сказал Дэвид. Он повернулся, вышел из кладовой и прошел в дальнюю комнату, где работал. Войдя в комнату, он открыл чемодан с рукописями. Стопка тетрадей с рассказами исчезла. Вместе с ними исчезли четыре пухлых конверта с газетными вырезками, присланные из банка. Тетради с зарисовками об их путешествии были в целости и сохранности. Он закрыл и запер чемодан, перерыл все ящики в шкафу, перетряхнул все в комнате. Он не верил, что рассказы могли исчезнуть. Он не мог поверить, что она способна уничтожить их. На пляже он вдруг подумал, что она могла бы это сделать, но мысль показалась невероятной, и он сам себе не поверил. Он был спокоен, осмотрителен и сдержан, каким его учили быть в случае опасности, чрезвычайных обстоятельств или катастрофы. Но трудно было предположить, что такое могло произойти.
Он все еще надеялся, что это просто страшная шутка. С замершим, похолодевшим сердцем он снова открыл чемодан, перерыл его, запер и еще раз обыскал комнату.
Не было ни опасности, ни чрезвычайных обстоятельств. Произошла катастрофа. Нет, не может быть. Наверное, она просто спрятала бумаги где-нибудь — в кладовой, в спальне или у Мариты в комнате. Не могла же она на самом деле все уничтожить. Он этого не заслужил. Он все еще не верил в случившееся, но одна мысль об этом вызвала приступ тошноты. Он вышел из комнаты и запер дверь.
Девушки сидели в баре. Марита, едва взглянув на него, сразу поняла, что произошло. Кэтрин, не поворачиваясь, следила за ним в зеркало.
— Где ты их спрятала? — спросил Дэвид.
Она отвернулась от зеркала и посмотрела на него.
— Не скажу, — ответила она. — Я о них позаботилась.
— Лучше скажи, — сказал Дэвид. — Они очень нужны мне.
— Нет, не нужны, — сказала она. — Никчемные были рассказики. Я их терпеть не могла.
— Ну, а тот, про Кибо? — спросил Дэвид. — Ты ведь полюбила Кибо. Неужели не помнишь?
— Он тоже должен был погибнуть. Я хотела вырвать рассказ про Кибо, но не нашла его. Впрочем, какая разница, ты же сказал, что он умер.
Дэвид видел, как Марита посмотрела на Кэтрин, отвернулась и снова посмотрела на нее:
— Где ты их сожгла?
— И тебе я ничего не скажу, — сказала Кэтрин. — Ты с ним заодно.
— Ты сожгла их вместе с вырезками? — спросил Дэвид.
— Не скажу. Ты говоришь со мной точно полицейский или учитель в школе.
— Скажи, дьяволенок. Я только хочу знать.
— Я за них заплатила, — сказала Кэтрин. — Благодаря моим деньгам ты мог писать.
— Знаю, — сказал Дэвид. — Это было очень великодушно с твоей стороны. Где ты сожгла их, дьявол?
— Я ничего ей не скажу.
— Хорошо. Скажи только мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Нет, — сказала Марита.
— Значит, покажет, — сказала Кэтрин. — Он как-то пытался подсунуть их мне в Ле-Гро-дю-Руа, но я не поддалась. Там были сотни газетных вырезок; и почти все с его фотографией, везде одинаковой. Уж лучше таскать с собой неприличные открытки. По-моему, он перечитывает их, оставшись наедине, и даже изменяет мне с ними. Должно быть, для этого у него и стоит мусорная корзина. Он с ней не расстается. Он сам говорил, что для писателя нет ничего важнее…
— Пойдем плавать, Кэтрин, — сказала Марита. — Я что-то замерзла.
— Я хочу сказать, для писателя корзина важнее всего, — сказала Кэтрин. — Я даже думала, не приобрести ли для него что-нибудь этакое, достойное его таланта. Но он никогда не выбрасывает свои произведения в корзину. Он пишет в смехотворных детских тетрадочках и ничего не выбрасывает. Он только зачеркивает написанное и пишет на полях. Сплошное надувательство. И еще делает орфографические ошибки и грамматические тоже. Ты разве не знала, Марита, что он с грамматикой не в ладах?
— Бедный Дэвид, — сказала Марита.
— Французский, конечно, он знает еще хуже, — сказала Кэтрин. — Ты бы видела, как он пишет по-французски. Диалог еще туда-сюда, нахватался немного. Но, по правде говоря, он абсолютно безграмотный.
— Жуть, — сказал Дэвид.
— И я им восторгалась, — сказала Кэтрин, — пока не обнаружила, что он не в состоянии написать без ошибок даже простой записки. Правда, ты сможешь писать за него по-французски.
— Та queule,42 — весело сказал Дэвид.
— Вот это у него получается, — сказала Кэтрин. — Схватит несколько ходовых жаргонных словечек, которые устаревают еще до того, как он их выучит. С разговорным французским дело обстоит неплохо, но писать на языке он не может. Он и вправду неграмотный, Марита, и ты это еще почувствуешь. Почерк у него тоже отвратительный. Не может ни писать, ни говорить, как порядочный человек, ни на одном языке. Особенно на родном.
— Бедный Дэвид, — повторила Марита.
— Не могу сказать, чтобы я отдала ему лучшие годы, — сказала Кэтрин, — поскольку живу с ним только с марта, но лучшие месяцы — наверняка. Самые интересные месяцы, хочешь не хочешь, и в этом есть и его заслуга. Жаль, все кончилось полным разочарованием. Но что поделаешь, если человек оказывается неграмотным, да еще грешит наедине с мусорной корзиной, набитой вырезками из газет! Кто тут не разочаруется, и, откровенно говоря, я тоже не намерена с этим мириться.
— Возьми вырезки и сожги, — сказал Дэвид. — Это будет самое разумное. А теперь, дьяволенок, не хочешь ли поплавать?
— Как ты догадался, что я это сделала? — спросила она.
— Что сделала?
— Сожгла вырезки.
— Правда, Кэтрин? — спросила Марита.
— Конечно, — сказала Кэтрин.
Дэвид встал и молча посмотрел на нее. Внутри у него все похолодело. Такое ощущение бывает в горах, когда за крутым поворотом дорога неожиданно обрывается и дальше ничего, кроме бездны. Марита тоже встала. Кэтрин смотрела на них, и лицо ее оставалось невозмутимо-спокойным.
— Пойдем плавать, — сказала Марита. — Мы только до края бухты и обратно.
— Наконец-то вы соизволили пригласить меня, — сказала Кэтрин. — Я уже давно хочу в воду. Становится прохладно. Мы забываем, что уже сентябрь.
Глава двадцать шестая
Они оделись на пляже. Дэвид взял сумку с купальными принадлежностями, и они вскарабкались по крутой тропинке вверх, к сосновому лесу, туда, где оставили старенький автомобиль. Дэвид сел за руль, и к наступлению ранних вечерних сумерек они вернулись в гостиницу. В машине Кэтрин сидела спокойно, и прохожим могло показаться, что они просто возвращаются после полуденного купания с одного из диких пляжей. Когда они оставили машину на подъездной аллее, боевых кораблей уже не было видно, и море за кронами сосен было синее и тихое. Вечер был хороший и свежий, как утро.
Они вошли в гостиницу. Дэвид занес сумку с вещами в кладовую и бросил ее там.
— Дай мне вещи, — сказала Кэтрин. — Их надо просушить.
— Извини, — сказал Дэвид. Он повернулся, вышел из кладовой и прошел в дальнюю комнату, где работал. Войдя в комнату, он открыл чемодан с рукописями. Стопка тетрадей с рассказами исчезла. Вместе с ними исчезли четыре пухлых конверта с газетными вырезками, присланные из банка. Тетради с зарисовками об их путешествии были в целости и сохранности. Он закрыл и запер чемодан, перерыл все ящики в шкафу, перетряхнул все в комнате. Он не верил, что рассказы могли исчезнуть. Он не мог поверить, что она способна уничтожить их. На пляже он вдруг подумал, что она могла бы это сделать, но мысль показалась невероятной, и он сам себе не поверил. Он был спокоен, осмотрителен и сдержан, каким его учили быть в случае опасности, чрезвычайных обстоятельств или катастрофы. Но трудно было предположить, что такое могло произойти.
Он все еще надеялся, что это просто страшная шутка. С замершим, похолодевшим сердцем он снова открыл чемодан, перерыл его, запер и еще раз обыскал комнату.
Не было ни опасности, ни чрезвычайных обстоятельств. Произошла катастрофа. Нет, не может быть. Наверное, она просто спрятала бумаги где-нибудь — в кладовой, в спальне или у Мариты в комнате. Не могла же она на самом деле все уничтожить. Он этого не заслужил. Он все еще не верил в случившееся, но одна мысль об этом вызвала приступ тошноты. Он вышел из комнаты и запер дверь.
Девушки сидели в баре. Марита, едва взглянув на него, сразу поняла, что произошло. Кэтрин, не поворачиваясь, следила за ним в зеркало.
— Где ты их спрятала? — спросил Дэвид.
Она отвернулась от зеркала и посмотрела на него.
— Не скажу, — ответила она. — Я о них позаботилась.
— Лучше скажи, — сказал Дэвид. — Они очень нужны мне.
— Нет, не нужны, — сказала она. — Никчемные были рассказики. Я их терпеть не могла.
— Ну, а тот, про Кибо? — спросил Дэвид. — Ты ведь полюбила Кибо. Неужели не помнишь?
— Он тоже должен был погибнуть. Я хотела вырвать рассказ про Кибо, но не нашла его. Впрочем, какая разница, ты же сказал, что он умер.
Дэвид видел, как Марита посмотрела на Кэтрин, отвернулась и снова посмотрела на нее:
— Где ты их сожгла?
— И тебе я ничего не скажу, — сказала Кэтрин. — Ты с ним заодно.
— Ты сожгла их вместе с вырезками? — спросил Дэвид.
— Не скажу. Ты говоришь со мной точно полицейский или учитель в школе.
— Скажи, дьяволенок. Я только хочу знать.
— Я за них заплатила, — сказала Кэтрин. — Благодаря моим деньгам ты мог писать.
— Знаю, — сказал Дэвид. — Это было очень великодушно с твоей стороны. Где ты сожгла их, дьявол?
— Я ничего ей не скажу.
— Хорошо. Скажи только мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49