Он вот потерял отца, при чем тут это. Ему показалось, что губы Ретанкур дрогнули, но ему плохо было видно – может, она хотела что-то ему сказать, поговорить о живой силе, выросшей у нее на голове, как рожки у козликов. Господи, живая сила. Издалека до него донесся голос врача.
– Стоп, – произнес голос доктора Ларибуазье или как его там. – Нам не нужны два мертвеца вместо одного. Больше мы из него выкачать не можем.
В холле клиники какой-то мужчина настойчиво расспрашивал дежурную администраторшу:
– Где Виолетта Ретанкур?
– К ней нельзя.
– У меня первая группа крови, я универсальный донор.
– Она в реанимации, – сказала женщина, немедленно вставая. – Я вас провожу.
Адамберг говорил сам с собой, пока ему снимали жгут. Чьи-то руки подняли его, поднесли стакан со сладкой водой и сделали укол в другую руку. Дверь распахнулась, и в палату вбежал одетый в кожу верзила.
– Лейтенант Ноэль, – сказал верзила. – Первая группа.
LI
Перед входом в клинику, словно бросая вызов унылому бетонному пейзажу, разбили небольшой скверик, который всем своим видом говорил, что цветочки и листочки еще никогда никому не помешали. В своих бесконечных хождениях туда-сюда Адамберг заприметил этот оазис доброй воли размером в пятнадцать квадратных метров, с двумя скамейками и пятью кадками вокруг фонтана. Было два часа ночи, и Адамберг, которого вернули к жизни, накормив и накачав сахаром, отдыхал под журчание струй. Он знал, что средневековые монахи еще раньше него догадались использовать этот благотворный звук в успокоительных целях. После того как Ноэль завершил переливание, они встали по обе стороны кровати Ретанкур, уставившись на ее массивное тело, словно наблюдали за опасным химическим опытом.
– Пошло, – говорил Ноэль.
– Еще нет, – отвечал врач.
Время от времени нетерпеливый Ноэль зачем-то дергал Ретанкур за руку, надеясь, видимо, ускорить процесс, взболтать кровь, запустить систему, завести мотор.
– Ну, блин, давай, толстуха, – бормотал он, – пошевеливайся, черт побери.
Ноэля буквально трясло, он сновал вокруг кровати, ни на секунду не прекращая говорить и жестикулировать, растирал ступни Ретанкур, чтобы согреть их, потом руки, проверял капельницу, теребил ей волосы.
– Это ничего не даст, – не выдержал наконец Лавуазье.
Монитор показал ускорение сердечного ритма.
– Наконец-то, – сказал врач, словно объявляя о прибытии поезда.
– Ну, толстуха, жми, – повторил Ноэль, наверное, в десятый раз.
– Будем надеяться, – сказал Лавуазье с невольной грубостью медика, – что она не проснется идиоткой.
Ретанкур с усилием открыла глаза, обратив пустой голубой взгляд к потолку.
– Как ее зовут? Имя? – спросил Лавуазье.
– Виолетта, – сказал Адамберг.
– Как цветок, – подтвердил Ноэль.
Лавуазье присел на кровать, повернул к себе лицо Ретанкур и схватил ее за руку.
– Вас зовут Виолетта? – спросил он. – Если да, то моргните.
– Ну, толстуха, – сказал Ноэль.
– Не подсказывайте, Ноэль, – сказал комиссар.
– При чем тут это, подсказывайте – не подсказывайте, – измученно сказал врач. – Она должна понять вопрос. Замолчите вы, черт побери, дайте ей сосредоточиться. Вас зовут Виолетта?
Прошло секунд десять, пока Ретанкур совершенно очевидно моргнула в ответ.
– Она понимает, – сказал Лавуазье.
– Конечно, понимает, – отозвался Ноэль. – Вы потруднее ничего спросить не можете?
– Это и так достаточно трудный вопрос для тех, кто возвращается с того света.
– Мне кажется, мы тут лишние, – сказал Адамберг.
В отличие от комиссара Ноэль не способен был вслушиваться в журчание фонтана. Он ходил взад-вперед, словно зверь в клетке, и Адамберг, глядя на него, подумал, что скверик напоминает арену цирка, подсвеченную снизу синими лучами прожекторов.
– Кто вас предупредил, лейтенант?
– Эсталер позвонил из ресторана. Он знал, что я универсальный донор. Этот парень все про всех помнит. Кто кладет сахар в кофе, какая у кого группа крови. Расскажите, как все было, а то у меня концы с концами не сходятся.
Перескакивая с одного на другое, Адамберг обрисовал недостающие Ноэлю элементы общей картины, начиная с того момента, как тот ушел полетать с чайками. Как ни странно, будучи примитивным позитивистом, лейтенант дважды заставил его повторить рецепт из «De Sanctis reliquis», резко воспротивился идее Адамберга отказаться от поисков третьей девственницы и ни разу не прошелся на тему кошачьей косточки и живой силы.
– Не можем же мы сидеть сложа руки и ждать, пока этой девице что-нибудь впрыснут.
– Я наверняка ошибся, сочтя, что третья девушка уже выбрана.
– Почему?
– Я думаю, убийца остановила свой выбор на Ретанкур.
– Это абсурд, – Ноэль прервал на секунду свое круговое движение.
– Почему? Она отвечает требованиям рецепта.
В темноте Ноэль посмотрел на Адамберга:
– В том случае, если Ретанкур девственница.
– Думаю, так оно и есть.
– А я не думаю.
– Вы единственный так считаете.
– Я не считаю. Я знаю. Она не девственница. Отнюдь.
Ноэль сел на скамейку, довольный собой. Теперь пришла очередь Адамберга наматывать круги вокруг фонтана.
– Ретанкур не любит откровенничать, – сказал он.
– Пока собачишься, многое узнаешь друг о друге. Она не девственница, и все тут.
– Следовательно, третья дева существует. Где-то. А Ретанкур поняла что-то, чего мы не поняли.
– А пока мы поймем, что она поняла, много воды утечет.
– Ларибуазье считает, что все функции восстановятся у нее не раньше чем через месяц.
– Лавуазье, – поправил Ноэль. – Для человека нормального телосложения нужен месяц, а Ретанкур и недели хватит. А прикольно, что наша с вами кровь циркулирует в одном теле.
– Плюс кровь третьего донора.
– А чем занимается третий донор?
– У него стада быков, насколько я понял.
– Гремучая смесь получится, – задумчиво проговорил Ноэль.
Сколько раз ни закрывал Адамберг глаза, лежа в холодной гостиничной кровати, он неизменно видел себя с перевязанной жгутом рукой рядом с Ретанкур и пытался вновь уловить головокружительный ход своих мыслей в затуманенной после переливания голове. Крашеные волосы, живая сила девы, рога козлика. В самой сердцевине этого клубка надрывался сигнал тревоги и никак не желал замолкать. Тревога была как-то связана с кровью, которая перетекала из него в Ретанкур, чтобы вновь запустить сердце и вырвать ее из объятий смерти. И само собой, с волосами девственниц. Но что там делал козлик? Тут комиссар вспомнил, что рога козлика – не что иное, как спрессованные волосы, или, с точностью до наоборот, волосы – всего лишь расслоившиеся рога. Что в лоб, что по лбу. И дальше что? Об этом он подумает завтра.
LII
Перезвон церковных колоколов разбудил Адамберга в полдень. «Кто поздно встает, тому Бог не подает», – говорила мама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
– Стоп, – произнес голос доктора Ларибуазье или как его там. – Нам не нужны два мертвеца вместо одного. Больше мы из него выкачать не можем.
В холле клиники какой-то мужчина настойчиво расспрашивал дежурную администраторшу:
– Где Виолетта Ретанкур?
– К ней нельзя.
– У меня первая группа крови, я универсальный донор.
– Она в реанимации, – сказала женщина, немедленно вставая. – Я вас провожу.
Адамберг говорил сам с собой, пока ему снимали жгут. Чьи-то руки подняли его, поднесли стакан со сладкой водой и сделали укол в другую руку. Дверь распахнулась, и в палату вбежал одетый в кожу верзила.
– Лейтенант Ноэль, – сказал верзила. – Первая группа.
LI
Перед входом в клинику, словно бросая вызов унылому бетонному пейзажу, разбили небольшой скверик, который всем своим видом говорил, что цветочки и листочки еще никогда никому не помешали. В своих бесконечных хождениях туда-сюда Адамберг заприметил этот оазис доброй воли размером в пятнадцать квадратных метров, с двумя скамейками и пятью кадками вокруг фонтана. Было два часа ночи, и Адамберг, которого вернули к жизни, накормив и накачав сахаром, отдыхал под журчание струй. Он знал, что средневековые монахи еще раньше него догадались использовать этот благотворный звук в успокоительных целях. После того как Ноэль завершил переливание, они встали по обе стороны кровати Ретанкур, уставившись на ее массивное тело, словно наблюдали за опасным химическим опытом.
– Пошло, – говорил Ноэль.
– Еще нет, – отвечал врач.
Время от времени нетерпеливый Ноэль зачем-то дергал Ретанкур за руку, надеясь, видимо, ускорить процесс, взболтать кровь, запустить систему, завести мотор.
– Ну, блин, давай, толстуха, – бормотал он, – пошевеливайся, черт побери.
Ноэля буквально трясло, он сновал вокруг кровати, ни на секунду не прекращая говорить и жестикулировать, растирал ступни Ретанкур, чтобы согреть их, потом руки, проверял капельницу, теребил ей волосы.
– Это ничего не даст, – не выдержал наконец Лавуазье.
Монитор показал ускорение сердечного ритма.
– Наконец-то, – сказал врач, словно объявляя о прибытии поезда.
– Ну, толстуха, жми, – повторил Ноэль, наверное, в десятый раз.
– Будем надеяться, – сказал Лавуазье с невольной грубостью медика, – что она не проснется идиоткой.
Ретанкур с усилием открыла глаза, обратив пустой голубой взгляд к потолку.
– Как ее зовут? Имя? – спросил Лавуазье.
– Виолетта, – сказал Адамберг.
– Как цветок, – подтвердил Ноэль.
Лавуазье присел на кровать, повернул к себе лицо Ретанкур и схватил ее за руку.
– Вас зовут Виолетта? – спросил он. – Если да, то моргните.
– Ну, толстуха, – сказал Ноэль.
– Не подсказывайте, Ноэль, – сказал комиссар.
– При чем тут это, подсказывайте – не подсказывайте, – измученно сказал врач. – Она должна понять вопрос. Замолчите вы, черт побери, дайте ей сосредоточиться. Вас зовут Виолетта?
Прошло секунд десять, пока Ретанкур совершенно очевидно моргнула в ответ.
– Она понимает, – сказал Лавуазье.
– Конечно, понимает, – отозвался Ноэль. – Вы потруднее ничего спросить не можете?
– Это и так достаточно трудный вопрос для тех, кто возвращается с того света.
– Мне кажется, мы тут лишние, – сказал Адамберг.
В отличие от комиссара Ноэль не способен был вслушиваться в журчание фонтана. Он ходил взад-вперед, словно зверь в клетке, и Адамберг, глядя на него, подумал, что скверик напоминает арену цирка, подсвеченную снизу синими лучами прожекторов.
– Кто вас предупредил, лейтенант?
– Эсталер позвонил из ресторана. Он знал, что я универсальный донор. Этот парень все про всех помнит. Кто кладет сахар в кофе, какая у кого группа крови. Расскажите, как все было, а то у меня концы с концами не сходятся.
Перескакивая с одного на другое, Адамберг обрисовал недостающие Ноэлю элементы общей картины, начиная с того момента, как тот ушел полетать с чайками. Как ни странно, будучи примитивным позитивистом, лейтенант дважды заставил его повторить рецепт из «De Sanctis reliquis», резко воспротивился идее Адамберга отказаться от поисков третьей девственницы и ни разу не прошелся на тему кошачьей косточки и живой силы.
– Не можем же мы сидеть сложа руки и ждать, пока этой девице что-нибудь впрыснут.
– Я наверняка ошибся, сочтя, что третья девушка уже выбрана.
– Почему?
– Я думаю, убийца остановила свой выбор на Ретанкур.
– Это абсурд, – Ноэль прервал на секунду свое круговое движение.
– Почему? Она отвечает требованиям рецепта.
В темноте Ноэль посмотрел на Адамберга:
– В том случае, если Ретанкур девственница.
– Думаю, так оно и есть.
– А я не думаю.
– Вы единственный так считаете.
– Я не считаю. Я знаю. Она не девственница. Отнюдь.
Ноэль сел на скамейку, довольный собой. Теперь пришла очередь Адамберга наматывать круги вокруг фонтана.
– Ретанкур не любит откровенничать, – сказал он.
– Пока собачишься, многое узнаешь друг о друге. Она не девственница, и все тут.
– Следовательно, третья дева существует. Где-то. А Ретанкур поняла что-то, чего мы не поняли.
– А пока мы поймем, что она поняла, много воды утечет.
– Ларибуазье считает, что все функции восстановятся у нее не раньше чем через месяц.
– Лавуазье, – поправил Ноэль. – Для человека нормального телосложения нужен месяц, а Ретанкур и недели хватит. А прикольно, что наша с вами кровь циркулирует в одном теле.
– Плюс кровь третьего донора.
– А чем занимается третий донор?
– У него стада быков, насколько я понял.
– Гремучая смесь получится, – задумчиво проговорил Ноэль.
Сколько раз ни закрывал Адамберг глаза, лежа в холодной гостиничной кровати, он неизменно видел себя с перевязанной жгутом рукой рядом с Ретанкур и пытался вновь уловить головокружительный ход своих мыслей в затуманенной после переливания голове. Крашеные волосы, живая сила девы, рога козлика. В самой сердцевине этого клубка надрывался сигнал тревоги и никак не желал замолкать. Тревога была как-то связана с кровью, которая перетекала из него в Ретанкур, чтобы вновь запустить сердце и вырвать ее из объятий смерти. И само собой, с волосами девственниц. Но что там делал козлик? Тут комиссар вспомнил, что рога козлика – не что иное, как спрессованные волосы, или, с точностью до наоборот, волосы – всего лишь расслоившиеся рога. Что в лоб, что по лбу. И дальше что? Об этом он подумает завтра.
LII
Перезвон церковных колоколов разбудил Адамберга в полдень. «Кто поздно встает, тому Бог не подает», – говорила мама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83