Семь дней и семь ночей прошло с тех пор, как Ретанкур бросили в этом каменном мешке на растерзание трем псам.
Адамберг прошел по коридору несколько метров и обернулся. Никто из полицейских не последовал за ним – сгрудившись у входа в галерею, они стояли не шелохнувшись, не находя в себе сил преодолеть последний рубеж.
«И я не могу», – подумал Адамберг. Но нельзя же было так стоять, приклеившись к стене, нельзя было бросить Ретанкур из страха увидеть ее труп. Комиссар остановился перед железной дверью, у которой нес вахту кот – уткнувшись носом в щель под дверью, он словно не замечал доносившийся оттуда тошнотворный запах. Адамберг сделал глубокий вдох, взялся за дверной крючок и откинул его. Потом, через силу наклонившись, он заставил себя взглянуть на то, что ожидал увидеть, – на тело Ретанкур, брошенное на пол в темном чулане, между старыми инструментами и металлическими бидонами. Он стоял не двигаясь, дав волю слезам. «Впервые, – думал он, – я плачу не из-за брата Рафаэля или Камиллы». Ретанкур, его опора, была повержена на землю, пав словно могучее дерево от удара молнии. Быстро направив на нее фонарь, комиссар осветил ее лицо, покрытое слоем пыли, посиневшие ногти на руках, приоткрытый рот и светлые волосы, по которым бежал паук.
Он отпрянул к грязной кирпичной стене, в то время как кот нагло вошел в каморку и, вспрыгнув на тело Ретанкур, преспокойно улегся на ее испачканную одежду. «Запах», – понял Адамберг. Он чует только вонь солярки, машинного масла, мочи и испражнений. Только запахи технического и животного происхождения, но не тлетворный дух разложения. Комиссар вновь приблизился к телу на два шага и опустился на склизкий цемент. Направив фонарь прямо в грязное, словно вылепленное скульптором лицо Ретанкур, он увидел лишь неподвижность смерти и приоткрытые замершие губы, не ощущавшие быстрых лапок паука. Он медленно положил ей руку на лоб.
– Доктор, – позвал он, сделав приглашающий жест.
– Доктор, он вас зовет, – сказал Мордан, не двинувшись с места.
– Лавуазье, как тот Лавуазье, очень просто.
– Он зовет вас, – повторил Жюстен.
Не вставая с колен, Адамберг подвинулся, пропуская доктора.
– Она мертва, – сказал он. – И при этом жива.
– Одно из двух, комиссар, – сказал Лавуазье, открывая свой чемоданчик. – Я ничего не вижу.
– Фонари, – скомандовал Адамберг.
Группа полицейских начала медленно приближаться под предводительством Мордана и Данглара с фонарями в руках.
– Еще теплая, – сказал врач, быстро ощупав тело. – Умерла меньше часа назад. Пульс не нахожу.
– Она жива, – настаивал Адамберг.
– Минутку, дружище, не надо нервничать, – сказал Лавуазье, вынимая зеркальце и приставляя его ко рту Ретанкур.
– Так и есть, – добавил он через несколько секунд, тянувшихся целую вечность. – Принесите носилки. Она жива. Не знаю, как это у нее получается. Субтемперированное паралетальное состояние. В жизни такого не видел.
– Что «так и есть»? – спросил Адамберг. – Что с ней?
– Скорость метаболических процессов минимальна, – сказал врач, продолжая осмотр. – Руки и ноги ледяные, кровообращение замедленно, кишечник опорожнен, глаза закатились.
Он засучил рукав свитера Ретанкур, изучая ее руки.
– Даже предплечья уже похолодели.
– Она в коме?
– Нет. Это летаргия, несовместимая с жизненным порогом. Она может умереть в любую минуту, учитывая все то, что ей впрыснули.
– Что? – спросил Адамберг, держась обеими руками за толстую руку Ретанкур.
– Насколько я могу судить, немалую дозу транквилизаторов, которой хватило бы, чтобы умертвить десяток лошадей. Вводили внутривенно.
– Шприц, – прошипел Вуазне сквозь зубы.
– Для начала ее оглушили, – сказал врач, ощупав ее голову. – Возможна черепная травма. Ей туго связали запястья и щиколотки, веревка впилась в тело. Я думаю, яд ей ввели уже здесь. Она должна была бы умереть немедленно. Но судя по степени обезвоживания организма и испражнениям, она борется за жизнь уже шесть-семь дней. Исключительный случай, такого просто не может быть.
– А она вообще исключительная, доктор.
– Лавуазье, как тот Лавуазье, – машинально поправил его врач. – Это я заметил, но ее вес и рост тут ни при чем. Не понимаю, как ее организм справился с ядом, голодом и холодом.
Санитары поставили носилки на пол, пытаясь перекатить на них Ретанкур.
– Осторожнее, – сказал Лавуазье. – Нельзя, чтобы она глубоко дышала, это может ее убить. Наденьте ремни и тяните по сантиметру. Отпустите ее, дружище, – сказал он, взглянув на Адамберга.
Комиссар отдернул руки от Ретанкур и знаком попросил своих коллег выйти в коридор.
– Это преобразование энергии, – проговорил Эсталер, внимательно следя за медленным перемещением грузного тела. – Она направила энергию на борьбу с вторжением нейролептиков.
– Допустим, – сказал Мордан. – Но мы этого никогда не узнаем.
– Погрузите носилки в вертолет, – распорядился Лавуазье. – Нам надо выиграть время.
– Куда мы ее повезем? – спросил Жюстен.
– В Дурдан.
– Керноркян и Вуазне, найдите для всех гостиницу, – сказал Адамберг. – Завтра мы прочешем этот ангар. Они не могли не оставить следов в этой клейкой пыли.
– В коридоре следов не было, – сказал Керноркян. – Только кошачьи.
– Значит, они пришли с другой стороны. Ламар и Жюстен останутся здесь охранять вход, пока им на смену не приедут полицейские из Дурдана.
– Где кот? – спросил Эсталер.
– На носилках. Заберите его, бригадир, и приведите в чувство.
– В Дурдане есть замечательный ресторан, – сказала Фруасси. – «Роза ветров». Славится своими морепродуктами. Старинные балки, свечи, первоклассные вина и сибас, запеченный в морской соли, в зависимости от сезона. Но не дешево, само собой.
Мужчины повернулись к своей скромной напарнице, изумившись, что она думает о еде, даже когда их коллега на грани смерти. Снаружи грохот вертолета возвещал об отбытии Ретанкур. Врач не верил, что она вернется с того света, – Адамберг «прочел это в его взгляде.
Комиссар посмотрел на измученные лица своих подчиненных в белом свете фонарей. Нелепая перспектива изысканного ужина в дорогом ресторане представлялась им столь же невозможной, сколь и желанной, – это была другая жизнь, мимолетное видение, где блеск роскоши мог на время возобладать над ужасом.
– Хорошо, Фруасси, – решил Адамберг. – Встречаемся в «Розе ветров». Пойдемте, доктор, мы едем с Ретанкур.
– Лавуазье, как тот Лавуазье, очень просто.
XLIX
Вейренк приехал в Париж не для того, чтобы совать свой нос в проблемы уголовного розыска. Но в полдесятого вечера, давно уже покончив с больничным ужином, он никак не мог сосредоточиться на фильме. В сердцах он схватил пульт и выключил телевизор. Приподняв ногу, он сел на край кровати, схватил костыль и, осторожно ступая, двинулся к телефонному аппарату, висевшему на стене в коридоре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Адамберг прошел по коридору несколько метров и обернулся. Никто из полицейских не последовал за ним – сгрудившись у входа в галерею, они стояли не шелохнувшись, не находя в себе сил преодолеть последний рубеж.
«И я не могу», – подумал Адамберг. Но нельзя же было так стоять, приклеившись к стене, нельзя было бросить Ретанкур из страха увидеть ее труп. Комиссар остановился перед железной дверью, у которой нес вахту кот – уткнувшись носом в щель под дверью, он словно не замечал доносившийся оттуда тошнотворный запах. Адамберг сделал глубокий вдох, взялся за дверной крючок и откинул его. Потом, через силу наклонившись, он заставил себя взглянуть на то, что ожидал увидеть, – на тело Ретанкур, брошенное на пол в темном чулане, между старыми инструментами и металлическими бидонами. Он стоял не двигаясь, дав волю слезам. «Впервые, – думал он, – я плачу не из-за брата Рафаэля или Камиллы». Ретанкур, его опора, была повержена на землю, пав словно могучее дерево от удара молнии. Быстро направив на нее фонарь, комиссар осветил ее лицо, покрытое слоем пыли, посиневшие ногти на руках, приоткрытый рот и светлые волосы, по которым бежал паук.
Он отпрянул к грязной кирпичной стене, в то время как кот нагло вошел в каморку и, вспрыгнув на тело Ретанкур, преспокойно улегся на ее испачканную одежду. «Запах», – понял Адамберг. Он чует только вонь солярки, машинного масла, мочи и испражнений. Только запахи технического и животного происхождения, но не тлетворный дух разложения. Комиссар вновь приблизился к телу на два шага и опустился на склизкий цемент. Направив фонарь прямо в грязное, словно вылепленное скульптором лицо Ретанкур, он увидел лишь неподвижность смерти и приоткрытые замершие губы, не ощущавшие быстрых лапок паука. Он медленно положил ей руку на лоб.
– Доктор, – позвал он, сделав приглашающий жест.
– Доктор, он вас зовет, – сказал Мордан, не двинувшись с места.
– Лавуазье, как тот Лавуазье, очень просто.
– Он зовет вас, – повторил Жюстен.
Не вставая с колен, Адамберг подвинулся, пропуская доктора.
– Она мертва, – сказал он. – И при этом жива.
– Одно из двух, комиссар, – сказал Лавуазье, открывая свой чемоданчик. – Я ничего не вижу.
– Фонари, – скомандовал Адамберг.
Группа полицейских начала медленно приближаться под предводительством Мордана и Данглара с фонарями в руках.
– Еще теплая, – сказал врач, быстро ощупав тело. – Умерла меньше часа назад. Пульс не нахожу.
– Она жива, – настаивал Адамберг.
– Минутку, дружище, не надо нервничать, – сказал Лавуазье, вынимая зеркальце и приставляя его ко рту Ретанкур.
– Так и есть, – добавил он через несколько секунд, тянувшихся целую вечность. – Принесите носилки. Она жива. Не знаю, как это у нее получается. Субтемперированное паралетальное состояние. В жизни такого не видел.
– Что «так и есть»? – спросил Адамберг. – Что с ней?
– Скорость метаболических процессов минимальна, – сказал врач, продолжая осмотр. – Руки и ноги ледяные, кровообращение замедленно, кишечник опорожнен, глаза закатились.
Он засучил рукав свитера Ретанкур, изучая ее руки.
– Даже предплечья уже похолодели.
– Она в коме?
– Нет. Это летаргия, несовместимая с жизненным порогом. Она может умереть в любую минуту, учитывая все то, что ей впрыснули.
– Что? – спросил Адамберг, держась обеими руками за толстую руку Ретанкур.
– Насколько я могу судить, немалую дозу транквилизаторов, которой хватило бы, чтобы умертвить десяток лошадей. Вводили внутривенно.
– Шприц, – прошипел Вуазне сквозь зубы.
– Для начала ее оглушили, – сказал врач, ощупав ее голову. – Возможна черепная травма. Ей туго связали запястья и щиколотки, веревка впилась в тело. Я думаю, яд ей ввели уже здесь. Она должна была бы умереть немедленно. Но судя по степени обезвоживания организма и испражнениям, она борется за жизнь уже шесть-семь дней. Исключительный случай, такого просто не может быть.
– А она вообще исключительная, доктор.
– Лавуазье, как тот Лавуазье, – машинально поправил его врач. – Это я заметил, но ее вес и рост тут ни при чем. Не понимаю, как ее организм справился с ядом, голодом и холодом.
Санитары поставили носилки на пол, пытаясь перекатить на них Ретанкур.
– Осторожнее, – сказал Лавуазье. – Нельзя, чтобы она глубоко дышала, это может ее убить. Наденьте ремни и тяните по сантиметру. Отпустите ее, дружище, – сказал он, взглянув на Адамберга.
Комиссар отдернул руки от Ретанкур и знаком попросил своих коллег выйти в коридор.
– Это преобразование энергии, – проговорил Эсталер, внимательно следя за медленным перемещением грузного тела. – Она направила энергию на борьбу с вторжением нейролептиков.
– Допустим, – сказал Мордан. – Но мы этого никогда не узнаем.
– Погрузите носилки в вертолет, – распорядился Лавуазье. – Нам надо выиграть время.
– Куда мы ее повезем? – спросил Жюстен.
– В Дурдан.
– Керноркян и Вуазне, найдите для всех гостиницу, – сказал Адамберг. – Завтра мы прочешем этот ангар. Они не могли не оставить следов в этой клейкой пыли.
– В коридоре следов не было, – сказал Керноркян. – Только кошачьи.
– Значит, они пришли с другой стороны. Ламар и Жюстен останутся здесь охранять вход, пока им на смену не приедут полицейские из Дурдана.
– Где кот? – спросил Эсталер.
– На носилках. Заберите его, бригадир, и приведите в чувство.
– В Дурдане есть замечательный ресторан, – сказала Фруасси. – «Роза ветров». Славится своими морепродуктами. Старинные балки, свечи, первоклассные вина и сибас, запеченный в морской соли, в зависимости от сезона. Но не дешево, само собой.
Мужчины повернулись к своей скромной напарнице, изумившись, что она думает о еде, даже когда их коллега на грани смерти. Снаружи грохот вертолета возвещал об отбытии Ретанкур. Врач не верил, что она вернется с того света, – Адамберг «прочел это в его взгляде.
Комиссар посмотрел на измученные лица своих подчиненных в белом свете фонарей. Нелепая перспектива изысканного ужина в дорогом ресторане представлялась им столь же невозможной, сколь и желанной, – это была другая жизнь, мимолетное видение, где блеск роскоши мог на время возобладать над ужасом.
– Хорошо, Фруасси, – решил Адамберг. – Встречаемся в «Розе ветров». Пойдемте, доктор, мы едем с Ретанкур.
– Лавуазье, как тот Лавуазье, очень просто.
XLIX
Вейренк приехал в Париж не для того, чтобы совать свой нос в проблемы уголовного розыска. Но в полдесятого вечера, давно уже покончив с больничным ужином, он никак не мог сосредоточиться на фильме. В сердцах он схватил пульт и выключил телевизор. Приподняв ногу, он сел на край кровати, схватил костыль и, осторожно ступая, двинулся к телефонному аппарату, висевшему на стене в коридоре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83