Лусио Веласко Пас может болтать сколько угодно, его это не смущает.
– Просто чувство не закончило своего бытия. Эти вещи существуют вне нас. Надо подождать, пока что-то завершится, то есть дочесать до конца. Если умрешь, не поставив в жизни точку, произойдет то же самое. Убиенные шатаются в пустоте, и мы чешемся из-за всяких выродков.
– Укусы паука, – сказал Адамберг, возвращаясь на круги своя.
– Привидения, – серьезно поправил его старик. – Догадываетесь теперь, почему никто не захотел покупать ваш дом? Потому что он с привидениями, hombre.
Адамберг доскреб цемент из лотка и потер руки.
– А что такого? – сказал он. – Я не против. Я привык к вещам, которые от меня ускользают.
Лусио вздернул подбородок и грустно взглянул на Адамберга:
– Ты сам, hombre, не ускользнешь, если будешь умничать. Что ты себе воображаешь? Что ты сильнее ее?
– Ее? Это женщина?
– Это призрак из стародавнего века, с дореволюционных времен. Зловредная старуха, тень.
Комиссар медленно провел рукой по шершавой поверхности камня.
– Да ну? – вдруг задумался он. – Тень?
II
Адамберг варил кофе в новой необъятной кухне, где все еще чувствовал себя не в своей тарелке. Солнечный свет, проникая сквозь окна в мелком переплете, падал на старинные матовые красные плиты – из стародавнего века. Запах влажности, горелого дерева, новой клеенки, что-то, если вдуматься, схожее с ароматом его домика в горах. Он поставил на стол две разномастные чашки, прямо на высвеченный солнцем прямоугольник. Его сосед сидел прямо, единственной рукой сжимая колено. Широченная лапа, способная удушить быка, казалось, удвоилась в объеме, чтобы возместить отсутствие второй руки.
– Не найдется ли у вас чего-нибудь выпить, извините за беспокойство?
Пока Адамберг рылся в поисках спиртного в еще не разобранных после переезда коробках, Лусио окинул сад подозрительным взглядом.
– Дочка не разрешает?
– Не поощряет.
– Вот, например. Что это у нас такое? – спросил Адамберг, вытаскивая из ящика бутылку.
– Сотерн, – прищурившись, постановил старик, словно орнитолог, издалека определяющий породу птицы. – Рановато будет для сотерна.
– У меня больше ничего нет.
– Тогда ладно, – согласился сосед.
Адамберг наполнил его бокал и устроился рядом, подставив спину солнечному прямоугольнику.
– Что, собственно, вам известно? – спросил Лусио.
– Что предыдущая владелица повесилась в верхней комнате, – Адамберг ткнул пальцем в потолок. – Вот почему никто не хотел покупать этот дом. Мне лично все равно.
– Потому что вы навидались висельников на своем веку?
– Навидался. Правда, с мертвыми у меня проблем никогда не возникало. Чего нельзя сказать об их убийцах.
– Мы же не о настоящих мертвецах говорим, hombre, а о тех, что не хотят уходить. Она так и не ушла.
– Та, что повесилась?
– Нет, та, что повесилась, как раз ушла, – объяснил Лусио, сделав глоток словно для того, чтобы отметить это событие. – Знаете, почему она покончила с собой?
– Нет.
– Ее свел с ума этот дом. Всех женщин, которые поселяются здесь, губит тень. Они умирают из-за нее.
– Из-за тени?
– Это привидение из монастыря. Не зря же наш тупик назвали Молом чаек.
– Не понял, – сказал Адамберг, разливая кофе.
– Тут был когда-то женский монастырь. В стародавнем веке. Монашкам запрещалось говорить.
– Обет молчания.
– Вот-вот. Тогда говорили «улица молчания». Потом она превратилась в Мол чаек.
– Это никак не связано с птицами? – разочарованно спросил Адамберг.
– Не, это про монашек. «Молчания» труднее произнести. Молчания, – усердно проговорил Лусио.
– Молчания, – медленно повторил Адамберг.
– Вот видите. Когда-то давно одна молчальница осквернила этот дом. Говорят, без дьявола тут не обошлось. Но доказательств нет.
– Где ж они есть, господин Веласко? – улыбнулся Адамберг.
– Можете звать меня по имени. Доказательства есть. Тогда, в 1771-м, состоялся процесс, монастырь опустел, а дом был очищен от скверны. Молчальница называла себя святой Клариссой. Она обещала женщинам за определенное вознаграждение отправить их в рай. Старухи, правда, не предполагали, что отъезд будет незамедлительным. Они являлись с туго набитыми кошельками, и сестра Кларисса, совершив никому не ведомый обряд, перерезала им горло. На ее счету семь трупов. Семь, hombre. На восьмом она прокололась.
Лусио по-мальчишески захохотал, но тут же спохватился:
– С такими чертовками шутки плохи, – сказал он. – Вот, мой укус опять чешется, что за наказание.
Адамберг, спокойно ожидая продолжения, смотрел, как он шевелит пальцами в пустоте.
– Если почесать, становится легче?
– На какое-то время да, потом опять зудит. Вечером 3 января 1771 года одна старушка пришла к Клариссе за билетом в рай. Но ее сын-дубильщик что-то заподозрил и, будучи страшным скупердяем, потащился за ней. Он-то и прикончил святую. Вот так вот, – Лусио изо всех сил трахнул кулаком по столу. – Буквально расплющил ее своими лапищами. Вы внимательно слушали?
– Да.
– А то я могу начать сначала.
– Нет, Лусио, давайте дальше.
– Только эта сука Кларисса так и не ушла отсюда насовсем. Потому что ей, видите ли, было всего двадцать шесть лет. Зато всех женщин, которые жили тут после нее, выносили вперед ногами. Они умирали страшной смертью. В шестидесятые годы, до повесившейся Мадлен, здесь жила мадам Жене. Она ни с того ни с сего выкинулась из окна второго этажа. А до мадам Жене, во время войны, некая Мари-Луиза сунула голову в печку – так ее и нашли. Мой отец знал их обеих. Хорошего мало.
Мужчины разом покачали головой, Лусио Веласкес – с серьезным видом, Адамберг – не без известного удовольствия. Комиссару не хотелось огорчать старика. И в сущности, его история с призраками им обоим была весьма кстати – они посмаковали ее с видом знатоков, пока она не растаяла как сахар на дне кофейной чашки. Ужастик со святой Клариссой в главной роли взбодрил Лусио и на мгновение отвлек Адамберга от банальных убийств, которыми он занимался. Призрак этой дамочки показался ему куда более поэтичным, нежели два вполне реальных парня, зарезанных на прошлой неделе возле Порт-де-ла-Шапель. Еще немного, и он бы рассказал Лусио об этом деле, потому что у старого испанца, похоже, на все был ответ. Ему нравился этот серьезный однорукий остряк, вот только радио безостановочно бубнило у него в кармане. По знаку Лусио он снова наполнил его бокал.
– Если все убиенные слоняются в пространстве, – заговорил Адамберг, – сколько же тут у меня привидений? Святая Кларисса плюс семь ее жертв? Плюс две женщины, которых знал ваш отец, плюс Мадлен? Одиннадцать? Или больше?
– Только Кларисса, – успокоил его Лусио. – Ее жертвы были слишком уж старенькие, такие не возвращаются. Разве что к себе домой, это не исключено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
– Просто чувство не закончило своего бытия. Эти вещи существуют вне нас. Надо подождать, пока что-то завершится, то есть дочесать до конца. Если умрешь, не поставив в жизни точку, произойдет то же самое. Убиенные шатаются в пустоте, и мы чешемся из-за всяких выродков.
– Укусы паука, – сказал Адамберг, возвращаясь на круги своя.
– Привидения, – серьезно поправил его старик. – Догадываетесь теперь, почему никто не захотел покупать ваш дом? Потому что он с привидениями, hombre.
Адамберг доскреб цемент из лотка и потер руки.
– А что такого? – сказал он. – Я не против. Я привык к вещам, которые от меня ускользают.
Лусио вздернул подбородок и грустно взглянул на Адамберга:
– Ты сам, hombre, не ускользнешь, если будешь умничать. Что ты себе воображаешь? Что ты сильнее ее?
– Ее? Это женщина?
– Это призрак из стародавнего века, с дореволюционных времен. Зловредная старуха, тень.
Комиссар медленно провел рукой по шершавой поверхности камня.
– Да ну? – вдруг задумался он. – Тень?
II
Адамберг варил кофе в новой необъятной кухне, где все еще чувствовал себя не в своей тарелке. Солнечный свет, проникая сквозь окна в мелком переплете, падал на старинные матовые красные плиты – из стародавнего века. Запах влажности, горелого дерева, новой клеенки, что-то, если вдуматься, схожее с ароматом его домика в горах. Он поставил на стол две разномастные чашки, прямо на высвеченный солнцем прямоугольник. Его сосед сидел прямо, единственной рукой сжимая колено. Широченная лапа, способная удушить быка, казалось, удвоилась в объеме, чтобы возместить отсутствие второй руки.
– Не найдется ли у вас чего-нибудь выпить, извините за беспокойство?
Пока Адамберг рылся в поисках спиртного в еще не разобранных после переезда коробках, Лусио окинул сад подозрительным взглядом.
– Дочка не разрешает?
– Не поощряет.
– Вот, например. Что это у нас такое? – спросил Адамберг, вытаскивая из ящика бутылку.
– Сотерн, – прищурившись, постановил старик, словно орнитолог, издалека определяющий породу птицы. – Рановато будет для сотерна.
– У меня больше ничего нет.
– Тогда ладно, – согласился сосед.
Адамберг наполнил его бокал и устроился рядом, подставив спину солнечному прямоугольнику.
– Что, собственно, вам известно? – спросил Лусио.
– Что предыдущая владелица повесилась в верхней комнате, – Адамберг ткнул пальцем в потолок. – Вот почему никто не хотел покупать этот дом. Мне лично все равно.
– Потому что вы навидались висельников на своем веку?
– Навидался. Правда, с мертвыми у меня проблем никогда не возникало. Чего нельзя сказать об их убийцах.
– Мы же не о настоящих мертвецах говорим, hombre, а о тех, что не хотят уходить. Она так и не ушла.
– Та, что повесилась?
– Нет, та, что повесилась, как раз ушла, – объяснил Лусио, сделав глоток словно для того, чтобы отметить это событие. – Знаете, почему она покончила с собой?
– Нет.
– Ее свел с ума этот дом. Всех женщин, которые поселяются здесь, губит тень. Они умирают из-за нее.
– Из-за тени?
– Это привидение из монастыря. Не зря же наш тупик назвали Молом чаек.
– Не понял, – сказал Адамберг, разливая кофе.
– Тут был когда-то женский монастырь. В стародавнем веке. Монашкам запрещалось говорить.
– Обет молчания.
– Вот-вот. Тогда говорили «улица молчания». Потом она превратилась в Мол чаек.
– Это никак не связано с птицами? – разочарованно спросил Адамберг.
– Не, это про монашек. «Молчания» труднее произнести. Молчания, – усердно проговорил Лусио.
– Молчания, – медленно повторил Адамберг.
– Вот видите. Когда-то давно одна молчальница осквернила этот дом. Говорят, без дьявола тут не обошлось. Но доказательств нет.
– Где ж они есть, господин Веласко? – улыбнулся Адамберг.
– Можете звать меня по имени. Доказательства есть. Тогда, в 1771-м, состоялся процесс, монастырь опустел, а дом был очищен от скверны. Молчальница называла себя святой Клариссой. Она обещала женщинам за определенное вознаграждение отправить их в рай. Старухи, правда, не предполагали, что отъезд будет незамедлительным. Они являлись с туго набитыми кошельками, и сестра Кларисса, совершив никому не ведомый обряд, перерезала им горло. На ее счету семь трупов. Семь, hombre. На восьмом она прокололась.
Лусио по-мальчишески захохотал, но тут же спохватился:
– С такими чертовками шутки плохи, – сказал он. – Вот, мой укус опять чешется, что за наказание.
Адамберг, спокойно ожидая продолжения, смотрел, как он шевелит пальцами в пустоте.
– Если почесать, становится легче?
– На какое-то время да, потом опять зудит. Вечером 3 января 1771 года одна старушка пришла к Клариссе за билетом в рай. Но ее сын-дубильщик что-то заподозрил и, будучи страшным скупердяем, потащился за ней. Он-то и прикончил святую. Вот так вот, – Лусио изо всех сил трахнул кулаком по столу. – Буквально расплющил ее своими лапищами. Вы внимательно слушали?
– Да.
– А то я могу начать сначала.
– Нет, Лусио, давайте дальше.
– Только эта сука Кларисса так и не ушла отсюда насовсем. Потому что ей, видите ли, было всего двадцать шесть лет. Зато всех женщин, которые жили тут после нее, выносили вперед ногами. Они умирали страшной смертью. В шестидесятые годы, до повесившейся Мадлен, здесь жила мадам Жене. Она ни с того ни с сего выкинулась из окна второго этажа. А до мадам Жене, во время войны, некая Мари-Луиза сунула голову в печку – так ее и нашли. Мой отец знал их обеих. Хорошего мало.
Мужчины разом покачали головой, Лусио Веласкес – с серьезным видом, Адамберг – не без известного удовольствия. Комиссару не хотелось огорчать старика. И в сущности, его история с призраками им обоим была весьма кстати – они посмаковали ее с видом знатоков, пока она не растаяла как сахар на дне кофейной чашки. Ужастик со святой Клариссой в главной роли взбодрил Лусио и на мгновение отвлек Адамберга от банальных убийств, которыми он занимался. Призрак этой дамочки показался ему куда более поэтичным, нежели два вполне реальных парня, зарезанных на прошлой неделе возле Порт-де-ла-Шапель. Еще немного, и он бы рассказал Лусио об этом деле, потому что у старого испанца, похоже, на все был ответ. Ему нравился этот серьезный однорукий остряк, вот только радио безостановочно бубнило у него в кармане. По знаку Лусио он снова наполнил его бокал.
– Если все убиенные слоняются в пространстве, – заговорил Адамберг, – сколько же тут у меня привидений? Святая Кларисса плюс семь ее жертв? Плюс две женщины, которых знал ваш отец, плюс Мадлен? Одиннадцать? Или больше?
– Только Кларисса, – успокоил его Лусио. – Ее жертвы были слишком уж старенькие, такие не возвращаются. Разве что к себе домой, это не исключено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83