Никогда ей не везло с мужиками, и всё потому, что чересчур им благоволила. Первый муж ей попался хороший, из себя видный, офицер из Мытищинского гарнизона, но оказался таким пьяницей – не приведи Господь. Груня сама тогда жила в Мытищах и только начинала поварскую карьеру, торговала горячими пирожками возле гарнизонной проходной. Там и познакомилась с суженым, но из вооружённых сил его вскоре после свадьбы попёрли. На дворе ещё стояла худая коммунячья пора, сильно пьющих в армии не держали, избавлялись от них. После демобилизации лейтенант Шурик, голубоглазый ангел, взялся керосинить уже всерьёз и буквально за год пропил всё, что смог: холодильник, телевизор, приёмник, своё и женино барахло, налакался с друзьями тормозной жидкости, отлакировал её пивом и в тяжких мучениях, но без особых сожалений покинул земную юдоль. На прощание через стоны и боль успел покаяться перед любимой супругой за то, что поломал ей жизнь, уродившись алкашом. От страшного потрясения у Груни случился выкидыш, да так неудачно, что после не могло быть детей. Второй раз вышла замуж уже за сорок, потеряв всякую надежду. И как-то играючи. Подружка пригласила встречать Новый год в клуб завода «Каучук», где собрались господа разных сословий, от новомодных брокеров до простых инженеров, что по тем временам ещё было возможно. Груня веселилась от души – пила, плясала, орала частушки, – потому что кто на неё позарится, на рябую, толстую и старую. Но всё же нашёлся ухарь, который позарился, да не какой-нибудь проходимец, а владелец бистро «Килиманджаро» на Садовом кольце и пяти палаток на Даниловском рынке. При этом не занюханный руссиянин без зубов, а достопочтенный, всеми уважаемый выходец с Кавказа, с золотой серьгой в ухе. Груня, пьяная и счастливая, уже собиралась домой, когда он присоседился к ней с шампанским в руке и завёл учтивый разговор. С неё хмель и дурь разом слетели, когда прислушалась к тому, что он говорил. Любезный горец признался, что наблюдал за ней весь вечер и пришёл к твёрдому убеждению, что такую женщину он искал всю жизнь. Больше того, он успел навести справки у подруги и узнал, что Груня знатная повариха и вообще привержена к домашнему очагу, хотя и безмозглая руссиянка. Поэтому он с чистой душой предлагает ей руку и сердце, а для скрепления союза дарит вот эти драгоценные серёжки с бирюзовыми камушками… Шёл межеумочный период между пребыванием на троне «лучшего немца» Горби, который уже получил пинка под зад, и окончательным воцарением пьяного Бориски, приведшего с собой несметную рать молодых чикагских реформаторов; независимые, свободолюбивые жители гор ещё только приглядывались, принюхивались к ничейной Москве, готовясь к набегу, и предпочитали жениться на аборигенках, вместо того чтобы брать их в рабыни, как в последующие годы. Груня второй раз за вечер захмелела, но теперь не от вина, а от умиления: никто отродясь не делал ей подарков, если не считать случая, когда первый муж, куражась, прицепил к её кофте погон, а после заставил маршировать мимо него, отдавая честь и выкрикивая: «Слава героям Шипки!»
На другой день Груня уже хозяйничала в бистро «Килиманджаро», со скандалом оставив работу в «Славянском базаре». Но счастье длилось недолго. Не прошло и полугода, когда она прознала, что таких жён, как она, у основательного, предприимчивого горца ещё пяток раскидан по разным губерниям; кроме того, у него две жены в Махачкале, которые считаются законными, потому что он отдал за них богатый калым. Баба Груня ушла от Руслана тихо, безо всякой обиды, унеся с собой светлую память о ночах и днях любви, которыми он её одарил.
– Что же, больше с ним так и не встретились? – сочувственно спрашивал я.
– Как не встретились? Много раз. Вызывал, когда нужда. Гости важные или что… Плов им готовила, разные блюда, но больше ничего такого, хотя Русланчик настаивал, тянулся иногда. Никак не мог поверить, что я ожесточилась. Да и то. Самолюбие у них обострённое, у южан. Дескать, он кто? – абрек, бизнесмен, а какая-то баба-распустёха дала от ворот поворот. Только я в обмане жить не умею. Я и денег за стряпню не брала, это тоже его уязвляло. Убить грозился. Но вскоре его самого прибрали на каком-то ихнем толковище. Исчез без следа. Хотели молебен заказать на помин души, да батюшка запретил. Сказал, за басурмана нельзя, грех. Свечку-то за него всё равно ставлю, когда в церкви бываю. Басурман не собака, верно? Скажу секрет, Витенька: я ведь моего Русланчика до сих пор люблю. Жалко его до слёз. Важный, злой, а сердцем – дитё малое. Всё мечтал, как они Рассею покорят и поставят над ней своего правителя. Как мальчишка, ей-богу. Небось, и не похоронили по-людски.
От воспоминаний на и без того красные щёки бабы Груни наплывал свекольный румянец, в очах загорались зелёные звёзды. Полные груди тяжко вздымались. Если правильно понять, она была очень красивая женщина, слиянная с природой.
Иногда заходила речь о моих делах, я с ней советовался.
– Ну что ты, Грунечка, – говорил я, изрядно глотнув медовухи, – так смотришь, будто я уже умер? Полагаешь, напрасно ввязался в это дело?
– Конечно, миленький, конечно. Чахотку вылечить легче, чем спастись от нашего доброго хозяина. Он опаснее, чем десять Русланчиков, вместе взятых.
– Ты же работаешь на него, ничего, не боишься.
– Мне нечего бояться, миленький, я для него не человек, навроде мошки. Леонид Фомич мою стряпню любит, а самоё меня, коли встретит на улице, в глаза не признает. Ты – другое дело. Писатель, можешь навредить. Горе ты моё луковое.
Помнится, я разозлился.
– Что вы все как сговорились? Каркаете, каркаете. Не такое уж он чудовище. Дочку любит, жену любит. Ничто человеческое ему не чуждо.
Баба Груня совсем пригорюнилась.
– Мне не веришь, погляди, как охрана к тебе относится.
Тут она в точку попала. Охраны в поместье было, по моим прикидкам, человек двадцать, в основном осетины и латыши, командовал ими маленький темноглазый крепыш Гата Ксенофонтов, бывший полковник спецназа. И все они, включая Гату, старательно избегали контакта со мной, неохотно вступали в разговоры, подчёркнуто уважительно здоровались, но старались поскорее отделаться, словно я нёс в себе какую-то заразу. Я не придавал этому значения, думал, их поведение объясняется специальными инструкциями, но, возможно, ошибался.
– Как же быть? – спросил я у бабы Груни.
С улыбкой сострадания она поставила передо мной новую порцию пирогов, только-только из печки.
– Деревенская баба что может посоветовать? Кушай побольше, авось пронесёт. С книжкой не торопись. Пока книжку пишешь, не тронет. Аванс дал?
– Небольшой.
– Это не важно. Хозяин денежки считать умеет. На ветер копейки не бросит. Пока не отработаешь, беречь будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109