Пользоваться гальюном. Брать вещи руками, а не ногами…
Однако существовали проблемы, осложнявшие осуществление и моих намерений, и планов Кайеда, и все они были не мелкими. Вопервых, я не был уверен, что смогу хладнокровно убить двух женщин, которые, в конце концов, не были виноваты в том, что с ними случилось. Единственный случай, когда я причинил комуто вред, произошел, когда я до крови расклевал руку Келвина Гилфитера на Мекате, – едва ли это можно было назвать серьезным увечьем. Даже планировать убийство было трудно, не говоря уже о том, чтобы его осуществить. Я неожиданно почувствовал симпатию к Гилфитеру: раньше меня раздражали его сомнения по поводу расправы с Мортредом на Ксолкасе, теперь же я обнаружил, что одно дело – соглашаться на убийство, когда убивает ктото другой, и совсем другое – когда оружие держишь ты сам. Это был полезный урок, и я его вполне заслуживал.
Мои успехи в овладении человеческой речью оказались не такими быстрыми, как я надеялся. Первые попытки были неудачными: у меня не получалось ничего похожего на те звуки, которые я хотел издать. В конце концов я решил, что должен учиться говорить так же, как это делает младенец. Я начал со случайных слов, а потом сосредоточился на том, чтобы произносить их по собственному желанию. Сначала это казалось таким странным… Птичье чириканье рождается глубоко в груди и совсем не зависит от движений языка и клюва. Теперь мне приходилось учиться управлять языком, губами и издавать звуки горлом.
Как ни странно, я обнаружил, что мне легче свистеть, чем говорить. Я мог подражать голосам птицдастелцев гораздо успешнее, чем внятно произносить слова. В отчаянии я уже начинал сомневаться в том, что стану когданибудь настоящим человеком…
Я все еще овладевал основами речи, все еще укреплял мышцы нижних конечностей, когда Страси разрушила все наши планы.
Во время путешествия с Порфа на Ксолкас на «Любезном» царил настоящий ад. Мортред и двое его дунмагов наслаждались, мучая команду при полной поддержке целой толпы экссилвов. Не было ни одной гнусности, ни одного извращения, которое показалось бы им чрезмерным. Единственным ограничением, останавливавшим их, была необходимость сохранять достаточно здоровых матросов, чтобы управлять кораблем. Того, что злые колдуны делали с Флейм, того, что они заставляли делать ее, я не забуду до смерти. Но теперь они были мертвы, кроме Страси и Габании, которые по сравнению с остальными казались дилетантками. Лиссал держалась на расстоянии от них, хотя Кайед клялся, что боится ее больше, чем двух других.
– Может, она и не жаждет нас пытать, – бормотал он, – но она умная и бессердечная сука. Если она подумает, что ктото ей угрожает, она просто выбросит его за борт без всяких сомнений. Ей даже не нужно делать это самой – достаточно приказать комунибудь из команды: матросы послушаются, словно это самая естественная вещь на свете. – Кайед сплюнул и провел пальцем по лезвию ножа, привязанного к его культе.
Бывали плохие дни, когда я думал: уж не прав ли он…
Но случилось так, что Страси обнаружила меня. Это была трусоватая женщина, хитрая и злобная. Думаю, она была такой и в те времена, когда работала на Совет хранителей, просто тогда старалась казаться более праведной и благочестивой. Эта Страси была удивительно подлой и сластолюбивой; ей нравилось выбирать для своих гнусных развлечений самых красивых членов команды – гадости, которые она им делала, были мелкими, но жестокими.
Будучи силвом, она при помощи иллюзий улучшала свою внешность; став злой колдуньей, она продолжала делать это с помощью дунмагии. Однако превращение из птицы в человека повлияло на мой Взгляд: теперь, когда Страси оказывалась поблизости от матросского кубрика, багровая мерзость дунмагии становилась для меня гуще и ощутимей, чем когда я был птицей. Такое же действие на меня оказывали Габания и Лиссал: когда я на них смотрел, я видел их сквозь окрашенный дунмагией туман. Так не должно было быть: обычно Взгляд обострял зрение, а не наоборот. Впрочем, я утратил острое зрение птицы и способность тонко различать цвета и детали далеких предметов; то, что я получил взамен, став человеком, не шло ни в какое сравнение.
На четвертый день после отплытия с Ксолкаса Страси заглянула в кубрик в поисках какогонибудь бедолаги, которого она могла бы мучить, и обнаружила меня. Я лежал в своем гамаке и, как младенец в люльке, бормотал: «Бабаба, мамама, татата…»
– Нука, нука, что это тут у нас? – заинтересованно протянула она. – Не помню, чтобы видела тебя раньше.
Я вылез из гамака и молча встал перед ней, потупив глаза.
– И почему же я не видела тебя раньше?
Я выдавил из себя несколько придушенных звуков, с ужасом вспоминая, что лишен способности расправить крылья и улететь…
Страси улыбнулась, явно решив, что я слишком перепуган, чтобы говорить. Она сделала шаг вперед и коснулась моего подбородка, вонзив в него ногти.
– Ах, хорошенькая мордашка, можешь меня не бояться. Не поразвлечься ли нам, а? – Потом ее взгляд скользнул вниз, и она насмешливо добавила: – Кажется, не получится. Ты немного не дорос снизу, не так ли? Есть ли вообще у тебя чтото под штанами, тощий красавчик? Не снять ли их тебе вообще, чтобы я могла посмотреть?
Я чуял принуждение… чуял ее вожделение, любопытство, аппетит. И я знал, что должен делать то, что она говорит, иначе она поймет, что ее магия на меня не действует. Я развязал завязки штанов и спустил их. Ее издевательство не просто смутило меня, оно было глубоко унизительно.
– Сиргоспожа, он у нас дурачок. – Никогда еще я не был так рад слышать голос капитана. Я рискнул бросить взгляд в сторону и увидел его силуэт в дверях. Я предположил, что он заметил Страси, когда она направилась вниз, и пошел следом. – Боюсь, он ни на что не годится. – Небрежным тоном он добавил: – Недоразвит не только в одном смысле.
Взгляд Страси скользнул по моему проявившему полное равнодушие телу.
– Да, я вижу.
– Я нанял этого никчемного парня юнгой, только от него не оказалось никакого проку. Кожа у него легко обгорает, он никак не может загореть, так что мы поручили ему работу в трюме или уборку палубы по ночам. Говорить он не умеет, хотя команды понимает. Мы зовем его Головастиком.
Страси засмеялась, и в ее смехе проскользнуло злорадство.
– Да, я понимаю почему. – Она на мгновение задумалась, потом сказала: – Госпоже Лиссал нужен личный слуга.
Она жаловалась… – Страси захлопала в ладоши. – А этот… почему бы и нет? Головастик, ты станешь горничной Девы Замка с Цирказе. Пойдем со мной! – Я подтянул штаны, и она потащила меня за собой. Через минуту мы были в каюте, которая когдато принадлежала капитану и где теперь располагалась Лиссал;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Однако существовали проблемы, осложнявшие осуществление и моих намерений, и планов Кайеда, и все они были не мелкими. Вопервых, я не был уверен, что смогу хладнокровно убить двух женщин, которые, в конце концов, не были виноваты в том, что с ними случилось. Единственный случай, когда я причинил комуто вред, произошел, когда я до крови расклевал руку Келвина Гилфитера на Мекате, – едва ли это можно было назвать серьезным увечьем. Даже планировать убийство было трудно, не говоря уже о том, чтобы его осуществить. Я неожиданно почувствовал симпатию к Гилфитеру: раньше меня раздражали его сомнения по поводу расправы с Мортредом на Ксолкасе, теперь же я обнаружил, что одно дело – соглашаться на убийство, когда убивает ктото другой, и совсем другое – когда оружие держишь ты сам. Это был полезный урок, и я его вполне заслуживал.
Мои успехи в овладении человеческой речью оказались не такими быстрыми, как я надеялся. Первые попытки были неудачными: у меня не получалось ничего похожего на те звуки, которые я хотел издать. В конце концов я решил, что должен учиться говорить так же, как это делает младенец. Я начал со случайных слов, а потом сосредоточился на том, чтобы произносить их по собственному желанию. Сначала это казалось таким странным… Птичье чириканье рождается глубоко в груди и совсем не зависит от движений языка и клюва. Теперь мне приходилось учиться управлять языком, губами и издавать звуки горлом.
Как ни странно, я обнаружил, что мне легче свистеть, чем говорить. Я мог подражать голосам птицдастелцев гораздо успешнее, чем внятно произносить слова. В отчаянии я уже начинал сомневаться в том, что стану когданибудь настоящим человеком…
Я все еще овладевал основами речи, все еще укреплял мышцы нижних конечностей, когда Страси разрушила все наши планы.
Во время путешествия с Порфа на Ксолкас на «Любезном» царил настоящий ад. Мортред и двое его дунмагов наслаждались, мучая команду при полной поддержке целой толпы экссилвов. Не было ни одной гнусности, ни одного извращения, которое показалось бы им чрезмерным. Единственным ограничением, останавливавшим их, была необходимость сохранять достаточно здоровых матросов, чтобы управлять кораблем. Того, что злые колдуны делали с Флейм, того, что они заставляли делать ее, я не забуду до смерти. Но теперь они были мертвы, кроме Страси и Габании, которые по сравнению с остальными казались дилетантками. Лиссал держалась на расстоянии от них, хотя Кайед клялся, что боится ее больше, чем двух других.
– Может, она и не жаждет нас пытать, – бормотал он, – но она умная и бессердечная сука. Если она подумает, что ктото ей угрожает, она просто выбросит его за борт без всяких сомнений. Ей даже не нужно делать это самой – достаточно приказать комунибудь из команды: матросы послушаются, словно это самая естественная вещь на свете. – Кайед сплюнул и провел пальцем по лезвию ножа, привязанного к его культе.
Бывали плохие дни, когда я думал: уж не прав ли он…
Но случилось так, что Страси обнаружила меня. Это была трусоватая женщина, хитрая и злобная. Думаю, она была такой и в те времена, когда работала на Совет хранителей, просто тогда старалась казаться более праведной и благочестивой. Эта Страси была удивительно подлой и сластолюбивой; ей нравилось выбирать для своих гнусных развлечений самых красивых членов команды – гадости, которые она им делала, были мелкими, но жестокими.
Будучи силвом, она при помощи иллюзий улучшала свою внешность; став злой колдуньей, она продолжала делать это с помощью дунмагии. Однако превращение из птицы в человека повлияло на мой Взгляд: теперь, когда Страси оказывалась поблизости от матросского кубрика, багровая мерзость дунмагии становилась для меня гуще и ощутимей, чем когда я был птицей. Такое же действие на меня оказывали Габания и Лиссал: когда я на них смотрел, я видел их сквозь окрашенный дунмагией туман. Так не должно было быть: обычно Взгляд обострял зрение, а не наоборот. Впрочем, я утратил острое зрение птицы и способность тонко различать цвета и детали далеких предметов; то, что я получил взамен, став человеком, не шло ни в какое сравнение.
На четвертый день после отплытия с Ксолкаса Страси заглянула в кубрик в поисках какогонибудь бедолаги, которого она могла бы мучить, и обнаружила меня. Я лежал в своем гамаке и, как младенец в люльке, бормотал: «Бабаба, мамама, татата…»
– Нука, нука, что это тут у нас? – заинтересованно протянула она. – Не помню, чтобы видела тебя раньше.
Я вылез из гамака и молча встал перед ней, потупив глаза.
– И почему же я не видела тебя раньше?
Я выдавил из себя несколько придушенных звуков, с ужасом вспоминая, что лишен способности расправить крылья и улететь…
Страси улыбнулась, явно решив, что я слишком перепуган, чтобы говорить. Она сделала шаг вперед и коснулась моего подбородка, вонзив в него ногти.
– Ах, хорошенькая мордашка, можешь меня не бояться. Не поразвлечься ли нам, а? – Потом ее взгляд скользнул вниз, и она насмешливо добавила: – Кажется, не получится. Ты немного не дорос снизу, не так ли? Есть ли вообще у тебя чтото под штанами, тощий красавчик? Не снять ли их тебе вообще, чтобы я могла посмотреть?
Я чуял принуждение… чуял ее вожделение, любопытство, аппетит. И я знал, что должен делать то, что она говорит, иначе она поймет, что ее магия на меня не действует. Я развязал завязки штанов и спустил их. Ее издевательство не просто смутило меня, оно было глубоко унизительно.
– Сиргоспожа, он у нас дурачок. – Никогда еще я не был так рад слышать голос капитана. Я рискнул бросить взгляд в сторону и увидел его силуэт в дверях. Я предположил, что он заметил Страси, когда она направилась вниз, и пошел следом. – Боюсь, он ни на что не годится. – Небрежным тоном он добавил: – Недоразвит не только в одном смысле.
Взгляд Страси скользнул по моему проявившему полное равнодушие телу.
– Да, я вижу.
– Я нанял этого никчемного парня юнгой, только от него не оказалось никакого проку. Кожа у него легко обгорает, он никак не может загореть, так что мы поручили ему работу в трюме или уборку палубы по ночам. Говорить он не умеет, хотя команды понимает. Мы зовем его Головастиком.
Страси засмеялась, и в ее смехе проскользнуло злорадство.
– Да, я понимаю почему. – Она на мгновение задумалась, потом сказала: – Госпоже Лиссал нужен личный слуга.
Она жаловалась… – Страси захлопала в ладоши. – А этот… почему бы и нет? Головастик, ты станешь горничной Девы Замка с Цирказе. Пойдем со мной! – Я подтянул штаны, и она потащила меня за собой. Через минуту мы были в каюте, которая когдато принадлежала капитану и где теперь располагалась Лиссал;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122