Хотя многие сторонники Аморна отсутствовали — предвидя, должно быть, кару за собственные прегрешения, — он узнавал в толпе тех, кто совсем недавно громко и пылко поддерживал его. Как видно, они отреклись от своих взглядов, когда Кергорн все же одержал верх и сохранил свой высокий пост архимага Тайного Совета.
Странно все же, как мало мог Аморн вспомнить из того, что происходило на суде. Он помнил, как раздражала его дотошность, с которой обсуждалось, казалось бы, простое дело: он поспорил с архимагом об основной цели Совета, и когда Кергорн с ним не согласился, собрал своих сторонников — которых, кстати, было не так уж мало — и возглавил бунт, который должен был сменить главу Совета. И добился бы успеха, не будь старшие чародеи скопищем мягкосердечных трусов, которые предпочли укрыться за безопасными стенами обычаев и традиций. Один лишь вспыльчивый георн поддержал отступника Аморна, однако и он отступился, обнаружив, что остальные против него.
Аморна до сих пор сжигал гнев, когда он вспоминал обращенную к нему презрительную речь Кергорна.
«Предательство твое беспредельно. Мы приняли тебя, бездомного скитальца, и дали тебе место среди нас, даровали тебе нашу защиту и наше доверие. Ты же в ответ замыслил бунт и совращение умов. Ты предал собратьев твоих по Тайному Совету, нарушил все свои клятвы, обратил в прах все обеты. Хуже того, ты угрожал существованию всего живого под солнцем этого мира — всех тех разумных существ, которых мы призваны хранить и защищать, — пытаясь повергнуть сей мир в безвластие и хаос!»
«Прогресс и развитие, ты, слепой болван! Это вы хотели бы до скончанья времен держать этот мир спеленатым в колыбели…» Вот и все, что сумел выкрикнуть Аморн прежде, чем его остановили. Воля Кергорна, подкрепленная силой всех старших чародеев, обрушилась на разум Аморна точно увесистый молот… и не хуже кляпа запечатала ему рот.
И тогда Кергорн произнес приговор:
«Аморн, нет смысла отрицать содеянное тобой. Твои отступнические идеи несут опасность всему миру, а посему тебя нельзя оставлять в живых. — Архимаг перевел дыхание. — Волею старших чародеев ты умрешь. Завтра на рассвете тебя казнят той казнью, которую мы изберем. Надеюсь, что ты и твои последователи проведете ваши последние часы в размышлении о собственных ошибках».
Отогнав воспоминание об этих словах, Аморн вынудил себя вернуться в настоящее. Затуманенным взором он обвел свою темницу, и рука, сжимавшая кубок, задрожала. Последние слова приговора прозвучали более чем недвусмысленно. Если кто-то из сторонников казненного отступника решит продолжать дело своего вожака, его ждет та же участь. Хорошо еще, что все прочие не знали, кто такой на самом деле Аморн… и что ни они, ни сам Кергорн понятия не имели о его конечной цели. Одна лишь Авеола знала все его тайны и потому до сих пор поддерживала его, верила ему, любила его. О, как хотелось Аморну увидеться с ней — в последний раз! Кергорн уже перекрыл мысленную связь Аморна с соратниками, но наверняка ведь даже архимаг не лишит приговоренного к смерти возможности проститься с возлюбленной? Аморн ждал, изнывая от тоски, — и все же когда Авеола наконец пришла, она появилась в комнате прежде, чем успел учуять ее приближение.
Авеола была чародейкой, искушенной в скрытности, и пришла она так бесшумно, что Аморн даже не различил на лестнице звука ее шагов. Просто вдруг, словно сам по себе, сухо клацнул засов, дверь открылась, и зеленая занавеска тяжело покачнулась, подхваченная сквозняком. И вот Авеола, проскользнув мимо занавески, уже очутилась в комнате — легконогая и гибкая, точно кошка, бледная и безмолвная, точно призрак. Всего лишь одно мгновение, показавшееся обоим вечностью, они смотрели друг на друга поверх стола с остатками ужина, а потом Аморн вскочил, и вот они уже сжимают друг друга в объятиях.
Они так и замерли, не говоря ни слова, так тесно прильнув друг к другу, словно хотели слиться в единое целое — и все же при этом их разумы не соприкасались. Как же мы похожи, подумал Аморн. Что угодно — только не излить свою боль на другого. Воистину мы стали близки не только телесно, но и духовно. Ему не нужны были слова, чтобы упиваться силой обнимавших его тонких рук, ароматом ее волос, шелковистой прохладой кожи, тут и там отмеченной бледными рубцами боевых шрамов.
Они долго стояли так, упиваясь друг другом, запечатлевая в памяти дорогие черты, а затем, словно по неслышному сигналу, разомкнули объятья. Авеола стремительно отвернулась от него — Аморну показалось, что на ее щеках блеснули слезы, и взглянула в окно, на укрытую сумерками долину. Одна-единственная мысль проскользнула через ее защиту. Таково мое будущее. Одна лишь тьма.
Стоя позади нее, Аморн сражался с нахлынувшими чувствами — и в то же время с гордостью наблюдал, как быстро его возлюбленная овладевает собой. Минуту спустя Авеола вскинула голову, расправила плечи, и когда она вновь повернулась к Аморну, глаза ее были сухи.
— Мне не позволят задержаться надолго, — негромко сказала она. — Какое-то время я думала, что мне вообще не позволят прийти сюда.
Аморн каким-то чудом сумел улыбнуться.
— Когда дело доходит до поединка воли, я готов поставить на тебя все свои сбережения.
— Ты так думаешь? Тогда почему я не могу выиграть самый важный поединок и убедить их сохранить тебе жизнь? — Авеола сжала кулаки. Она едва заметно дрожала, стараясь держать себя в руках. — После этой ночи я тебя больше не увижу.
Хотя она была ростом лишь на пару дюймов ниже Аморна, сейчас она казалась совсем маленькой и хрупкой. У нее отняли удобный и практичный кожаный костюм чародея и взамен обрядили ее в мешковатое белое одеяние из какой-то невесомой и полупрозрачной ткани — одеяние, нисколько не защищавшее от промозглой сырости осенних ночей. На ногах у нее были узенькие туфли без задников — в грязи или на камнях они развалятся в первый же день пути Как видно, такая одежда должна была помешать бегству Авеолы, но безупречная белизна ткани отняла у ее бледного лица последние краски жизни, обратила ее в бесплотный призрак. Длинное просторное одеяние сделало ее похожей на жертву, готовую взойти на алтарь. Аморн полюбил эту женщину с первого взгляда, с первой встречи, но прежде не сознавал, как сильна его любовь, и понял это лишь сейчас, перед самой смертью. Сердце его словно переполнилось теплым нежным светом, заново озарившим все его деяния. Поздно, слишком поздно пожалел он о том, что открыто вступил в схватку с архимагом. Если б не его глупость и гордыня, они с Авеолой могли быть вместе до конца своих дней! Как жалел Аморн, что не может сейчас бежать вместе с ней и укрыться — все равно где, лишь бы там они были вместе и счастливы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Странно все же, как мало мог Аморн вспомнить из того, что происходило на суде. Он помнил, как раздражала его дотошность, с которой обсуждалось, казалось бы, простое дело: он поспорил с архимагом об основной цели Совета, и когда Кергорн с ним не согласился, собрал своих сторонников — которых, кстати, было не так уж мало — и возглавил бунт, который должен был сменить главу Совета. И добился бы успеха, не будь старшие чародеи скопищем мягкосердечных трусов, которые предпочли укрыться за безопасными стенами обычаев и традиций. Один лишь вспыльчивый георн поддержал отступника Аморна, однако и он отступился, обнаружив, что остальные против него.
Аморна до сих пор сжигал гнев, когда он вспоминал обращенную к нему презрительную речь Кергорна.
«Предательство твое беспредельно. Мы приняли тебя, бездомного скитальца, и дали тебе место среди нас, даровали тебе нашу защиту и наше доверие. Ты же в ответ замыслил бунт и совращение умов. Ты предал собратьев твоих по Тайному Совету, нарушил все свои клятвы, обратил в прах все обеты. Хуже того, ты угрожал существованию всего живого под солнцем этого мира — всех тех разумных существ, которых мы призваны хранить и защищать, — пытаясь повергнуть сей мир в безвластие и хаос!»
«Прогресс и развитие, ты, слепой болван! Это вы хотели бы до скончанья времен держать этот мир спеленатым в колыбели…» Вот и все, что сумел выкрикнуть Аморн прежде, чем его остановили. Воля Кергорна, подкрепленная силой всех старших чародеев, обрушилась на разум Аморна точно увесистый молот… и не хуже кляпа запечатала ему рот.
И тогда Кергорн произнес приговор:
«Аморн, нет смысла отрицать содеянное тобой. Твои отступнические идеи несут опасность всему миру, а посему тебя нельзя оставлять в живых. — Архимаг перевел дыхание. — Волею старших чародеев ты умрешь. Завтра на рассвете тебя казнят той казнью, которую мы изберем. Надеюсь, что ты и твои последователи проведете ваши последние часы в размышлении о собственных ошибках».
Отогнав воспоминание об этих словах, Аморн вынудил себя вернуться в настоящее. Затуманенным взором он обвел свою темницу, и рука, сжимавшая кубок, задрожала. Последние слова приговора прозвучали более чем недвусмысленно. Если кто-то из сторонников казненного отступника решит продолжать дело своего вожака, его ждет та же участь. Хорошо еще, что все прочие не знали, кто такой на самом деле Аморн… и что ни они, ни сам Кергорн понятия не имели о его конечной цели. Одна лишь Авеола знала все его тайны и потому до сих пор поддерживала его, верила ему, любила его. О, как хотелось Аморну увидеться с ней — в последний раз! Кергорн уже перекрыл мысленную связь Аморна с соратниками, но наверняка ведь даже архимаг не лишит приговоренного к смерти возможности проститься с возлюбленной? Аморн ждал, изнывая от тоски, — и все же когда Авеола наконец пришла, она появилась в комнате прежде, чем успел учуять ее приближение.
Авеола была чародейкой, искушенной в скрытности, и пришла она так бесшумно, что Аморн даже не различил на лестнице звука ее шагов. Просто вдруг, словно сам по себе, сухо клацнул засов, дверь открылась, и зеленая занавеска тяжело покачнулась, подхваченная сквозняком. И вот Авеола, проскользнув мимо занавески, уже очутилась в комнате — легконогая и гибкая, точно кошка, бледная и безмолвная, точно призрак. Всего лишь одно мгновение, показавшееся обоим вечностью, они смотрели друг на друга поверх стола с остатками ужина, а потом Аморн вскочил, и вот они уже сжимают друг друга в объятиях.
Они так и замерли, не говоря ни слова, так тесно прильнув друг к другу, словно хотели слиться в единое целое — и все же при этом их разумы не соприкасались. Как же мы похожи, подумал Аморн. Что угодно — только не излить свою боль на другого. Воистину мы стали близки не только телесно, но и духовно. Ему не нужны были слова, чтобы упиваться силой обнимавших его тонких рук, ароматом ее волос, шелковистой прохладой кожи, тут и там отмеченной бледными рубцами боевых шрамов.
Они долго стояли так, упиваясь друг другом, запечатлевая в памяти дорогие черты, а затем, словно по неслышному сигналу, разомкнули объятья. Авеола стремительно отвернулась от него — Аморну показалось, что на ее щеках блеснули слезы, и взглянула в окно, на укрытую сумерками долину. Одна-единственная мысль проскользнула через ее защиту. Таково мое будущее. Одна лишь тьма.
Стоя позади нее, Аморн сражался с нахлынувшими чувствами — и в то же время с гордостью наблюдал, как быстро его возлюбленная овладевает собой. Минуту спустя Авеола вскинула голову, расправила плечи, и когда она вновь повернулась к Аморну, глаза ее были сухи.
— Мне не позволят задержаться надолго, — негромко сказала она. — Какое-то время я думала, что мне вообще не позволят прийти сюда.
Аморн каким-то чудом сумел улыбнуться.
— Когда дело доходит до поединка воли, я готов поставить на тебя все свои сбережения.
— Ты так думаешь? Тогда почему я не могу выиграть самый важный поединок и убедить их сохранить тебе жизнь? — Авеола сжала кулаки. Она едва заметно дрожала, стараясь держать себя в руках. — После этой ночи я тебя больше не увижу.
Хотя она была ростом лишь на пару дюймов ниже Аморна, сейчас она казалась совсем маленькой и хрупкой. У нее отняли удобный и практичный кожаный костюм чародея и взамен обрядили ее в мешковатое белое одеяние из какой-то невесомой и полупрозрачной ткани — одеяние, нисколько не защищавшее от промозглой сырости осенних ночей. На ногах у нее были узенькие туфли без задников — в грязи или на камнях они развалятся в первый же день пути Как видно, такая одежда должна была помешать бегству Авеолы, но безупречная белизна ткани отняла у ее бледного лица последние краски жизни, обратила ее в бесплотный призрак. Длинное просторное одеяние сделало ее похожей на жертву, готовую взойти на алтарь. Аморн полюбил эту женщину с первого взгляда, с первой встречи, но прежде не сознавал, как сильна его любовь, и понял это лишь сейчас, перед самой смертью. Сердце его словно переполнилось теплым нежным светом, заново озарившим все его деяния. Поздно, слишком поздно пожалел он о том, что открыто вступил в схватку с архимагом. Если б не его глупость и гордыня, они с Авеолой могли быть вместе до конца своих дней! Как жалел Аморн, что не может сейчас бежать вместе с ней и укрыться — все равно где, лишь бы там они были вместе и счастливы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126