— Давай, давай, пылай благородным гневом, не останавливайся! Смотреть на это одно удовольствие, — мстительно произнес он. — Чего же ты остановился? — Затем, не дождавшись ответа, сделал небольшую, но весьма значимую паузу и, явно снова расслабившись, как ни в чем не бывало, продолжил: — А знаете, я вам могу все изложить буквально в двух словах. Ник Деппинг — тогда он себя Септимусом еще не называл — был самой крутой из всех английских птичек, которые когда-либо к нам прилетали. Да, чего-чего, а мозгов у него хватало! Надо отдать ему должное. Как и абсолютное большинство других британцев, приехал в Штаты лет эдак восемь или девять тому назад, естественно, с одной мыслью — быстро, нет, лучше — как можно быстрее разбогатеть. Ну, тут же пораскинул мозгами и решил, что самым надежным и кратчайшим путем добиться этой заветной цели будет обучить обитателей родины рэкета новым видам рэкета. Уж не знаю, как ему удалось заполучить в свои объятия Джета Мейфри, который тогда был еще всего-навсего шестеркой. Сшивался где-нибудь около подпольных баров, где всегда можно было найти пару амбалов, которые всего за три-четыре сотни были готовы сделать за тебя любую грязную работу. Но это был его предел. Так вот, очень скоро Деппинг сделал из Мейфри самого настоящего босса. А сам улетел в Нью-Йорк и жил там себе тихо-спокойно, не дергаясь понапрасну, пока не нашел именно то, что так терпеливо искал. И уже через год… — Спинелли сделал красноречивый жест рукой. — Причем, обратите внимание, я совершенно не имею в виду подпольный алкоголь или что-то в этом роде. Нет, нет, все это мелочь, вы же понимаете. Я имею в виду политику, надежное легальное прикрытие, аферы, шантаж… Господи ты боже мой, он ведь, как никто другой, умел придать каждому из этих, так сказать, видов деятельности совершенно новое обличье, заставить посмотреть на них под принципиально иным углом! Причем, как правило, никакой ненужной жестокости, никаких пистолетов или автоматов, за исключением случаев, когда без этого просто не обойтись. Но и тогда — никаких гангстерских разборок! «К чему нам никому не нужная шумиха? — частенько говорил он. — Пусть этим развлекаются другие… кто попридуристей!» Как-то раз он даже управлял самым настоящим подпольным синдикатом — двадцать две молодые женщины «обрабатывали» для него самые шикарные отели. Помощник окружного прокурора оказался чересчур любознательным и сунул свой длинный нос не туда, куда надо. Тогда Ник Деппинг разработал свой собственный план, по которому сначала в нужное место были заложены «неопровержимые» улики, а затем этого слишком уж рьяного и, следовательно, очень неудобного чинушу отравили таким образом, будто это из ревности сделала его собственная жена. Суд, само собой разумеется, приговорил ее к смертной казни на электрическом стуле…
Спинелли откинулся назад и со злорадным удовольствием — иначе не назовешь — сделал глубокую затяжку, выпустив потом в воздух прямо перед собой длинную сизую струйку сигаретного дыма. Затем продолжил:
— Понимаете? Он организовывал все мелкие рэкеты, о которых «большие люди» ничего не хотели даже слышать. Причем Ник, обратите внимание, никогда не пытался давить на них, а они, соответственно, никогда не лезли в его дела. В круг его непосредственных дел, например, входило вымогательство. Иногда в весьма «крутых» формах. Так он наткнулся на меня. Но я отказался вступить в его «союз». Ну и что в результате? Да ничего особенного: в результате Ник Деппинг на целых пять лет определил меня в исправительную колонию, только и всего.
Спинелли неожиданно громко закашлялся, видимо, от попавшего не в то горло табачного дыма. А затем яростно потер заслезившиеся вдруг глаза тыльной стороной ладони. Короткие бачки, блестящий пробор посреди головы, тонюсенькая ниточка усов, широкое лицо с раздувающимися ноздрями — казалось, вся его агрессивность собралась воедино на темно-коричневом кожаном диване, чтобы корчиться от былой обиды и источать вокруг себя смертельный яд…
— Ладно, бог с ним, — хрипло произнес он наконец и, видимо, снова взял себя в руки. Очевидно, вовремя вспомнив о роли, которую решил играть. — В общем-то, я все это давно уже забыл. Все, что мне сейчас пришло на память, — это как же странно видеть его снова, через столько-то лет… Обычно, если он не был смертельно пьян, то говорил и вел себя как самый настоящий университетский профессор… Придя к нему в самый первый раз, я невольно удивился. У него тогда были довольно шикарные апартаменты с книжными полками чуть не на всех стенах. На Шестидесятой авеню. Когда я вошел, то увидел на столе перед ним бутылку виски и… представьте себе, колоду карт Таро. — Спинелли снова закашлялся.
— Да успокойтесь вы, успокойтесь, — невозмутимо сказал доктор Фелл, широко открыв, казалось бы, вечно сонные глаза. — Там в конце коридора есть туалет. Может, вам лучше на пару минут удалиться? И, так сказать, привести себя в порядок?
Спинелли послушно встал с дивана и направился к двери. Как только он вышел из библиотеки в коридор, вконец озадаченный инспектор Мерч, следуя недвусмысленному жесту доктора Фелла, тоже подошел к двери и встал возле нее. В комнате повисла давящая тишина. Доктор Фелл медленно обвел всех присутствующих долгим взглядом. Затем взял в правую руку карандаш, тихо постучал им по поверхности стола.
— Оставьте его в покое и ни о чем не волнуйтесь, — спокойно сказал он. — Мистер Спинелли скоро сюда вернется.
Если во время всей предыдущей беседы епископ молча сидел, обхватив голову руками, то при этих словах он вдруг выпрямился и отчетливо сказал:
— Это омерзительно. Я… я никогда даже не осознавал…
— Да нет же, нет! — возразил ему доктор Фелл. — Это не очень-то приятно, только если смотреть с близкого расстояния. А вот если видеть отпетых преступников, у которых руки по локоть в крови, через пуленепробиваемое стекло судебной клетки, то тогда совсем другое дело. Или, скажем, смотреть на рептилий в террариуме. Тоже, само собой разумеется, только через достаточно толстое стекло. И при этом делать вид, что внимательно читаешь объяснительные надписи, сделанные по-латыни. Лично я понял это весьма специфическое явление давным-давно. Благодаря моим грехам. Впрочем, мне, очевидно, надо было бы предупредить вас, что вы никогда не проникнете в суть преступления, если прежде всего честно и правдиво не скажете себе: «Тяжки грехи мои, Господи…»
Сидевший на кожаном диване Лангдон снова вскочил, но на этот раз куда проворнее, чем раньше.
— Но послушайте! — воскликнул он, стараясь, чтобы его голос прозвучал как можно убедительнее. — Боюсь, что, исключительно в интересах моего клиента, мне придется настоятельно потребовать, чтобы вы не слишком доверяли всему, что он может сказать, находясь в таком состоянии, как сейчас!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81