— простонал Абаш.
— Закан, ты помнишь и то солнце, и ту луну, и прогулки на босу ногу но траве? — спросила Аделина, отламывая кусок хлеба каким-то грубоватым мужским манером.
Да, Заканбей Пате-ипа все помнил. Разве это можно забыть? Детство есть детство, и молодость есть молодость...
— Так о чем же речь?! — воскликнул Абаш. — Мы пришли к согласию. Я же говорю, что миновали счастливые денечки!
- Да, миновали, — подтвердила Аделина.
— Правда, — сказал Абаш, — о нас с тобой не пишут романов и песен не слагают. Кому нужен отработанный пар? — Он схватил Заканбея за руку: — Нет, нет! Я не жалуюсь. Это, в конце концов, в порядке вещей. Кто-то уходит, а кто-то приходит. Это мы понимаем головой. А сердцу в это верить не хочется. Отсюда и хныканье наше. Жизнь сильнее нас. Пенять здесь не на кого...
Они выпили по стаканчику. И Заканбей обратился к спасительной, святой лжи, которая предназначалась для всех троих без исключения. Он сказал, что счастлив, беседуя со своими старинными друзьями, что у них уютно, все дышит той милой стариной, которая невольно возвращает к счастливым дням юности. А разве это само по себе не счастье?
— Несчастье, — уныло соединила Аделина последние два слова.
— Я произнес раздельно, — пояснил Пате-ипа.
— А я соединила.
Беседа становилась тяжелой обузой для Пате-ипа, человека еще крепкого и деятельного. Он даже немного пожалел, что завернул к старым друзьям. В конце концов, все трое одногодки. Так почему же они оплакивают заодно и его жизнь? Он же не просит их об этом...
Еще стаканчик вина и еще один — и тяжелый флер вроде бы приподымается, меньше давит...
— Я видел Чуваза, — сказал Пате-ипа, — Берите с него пример: весел, бодр, полон различных планов.
— Ты с ним разговаривал? — повеселевшим тоном спросил Абаш.
— Даже пил. Он так меня накачал коньяком, что я едва до постели добрел.
— Ну, Чуваз — большой человек. Ему положено всегда быть в форме. Он просто не стареет. Говорят, он даже за девочками приударяет. Вот каков!.. А он не рассказывал, как забросает наш район свининой и утятиной? — Как же!
— А насчет куниц?
Нет, Пате-ипа ничего не слыхал о куницах. Абаш рассмеялся. Обратился к своей жене, чтобы та рассказала о куницах.
- Тут и рассказывать нечего. Наш друг Чуваз оденет всех женщин и куньи меха. Для этого потребуется всего год-два.
— В куньи меха? — удивился Пате-ипа.
— Причем в даровые,
— Даже так?
— Не иначе.
— Каким же образом?
— Он их разведет в лесу, — сказала Аделина. — И это естественно. А все, что в лесу, то дается бесплатно. Разве непонятно? У Чуваза на этот счет есть готовый план. Го-су-дар-ствен-ный. Вот так!
— Не смешите меня, — сказал Пате-ипа.
Абаш, с трудом подавляя смех, рассказал еще об одном великом проекте Чуваза. Дело в том, что обилие мяса в районе, с одной стороны, и быстрое увеличение количества куньего меха — с другой волей-неволей приведут к утончению вкусов жителей района, к росту их потребностей. И тогда встанет вопрос об устрицах.
— О чем, о чем? — едва веря своим ушам, спросил Пате-ипа.
Абаш попытался быть серьезным.
— Об устрицах, которые лучше остендских. В нашей естественной гавани: новоафонские монахи когда-то добывали устриц. Греки и до сих пор утверждают, что то были прекрасные устрицы. Наш Чуваз как-то нырнул в воду и с тех пор поклялся забросать нас устрицами.
— Так за чем же стало дело?
— Вопрос в очередности. Сначала — почти даровая свинина. Потом — почти бесплатная утка. Потом — меха. А вслед за этим — устрицы. Все надо делать по плану... Выпей еще стаканчик, Закан, и тогда все поймешь.
Фасоль была довольно острая, да и соленья достаточно наперчены, поэтому глоток вина напрашивался сам собой. Они чокнулись. У Абаша с женой настроение улучшилось. Одно имя Чуваза определенно веселило.
— Слушай, — сказал Абаш, — возвращайся сюда. Чуваз тебя так накормит, оденет и напоит, что ты будешь жить как в раю.
— Верно, верно! — поддержала мужа Аделина. — Закан, свой уголок все же лучше. Там, где ты бегал босой. А? Что же до устриц — их скоро будет полным-полно. Вот тогда-то и запасайся лимоном.
— Чуваз никогда не постареет, — заключил Абаш. Да, неунывающий, жизнелюбивый, болтающий всякую чепуху Чуваз резко контрастировал с этими двумя старыми, оплакивающими свою молодость людьми. Сам Пате-ипа вдруг и себя почувствовал стариком — ведь опи же одногодки: они стары — стало быть, стар и он сам! Тут логика говорит сама за себя...
— Берите пример с Чуваза, — без особого воодушевления посоветовал Пате-ипа.
— Нет уж, уволь! — сказал Абаш. — Не надо нам ни его прыти, ни его должности. Мы ему не завидуем.
— Не завидуем, — подтвердила Аделина.
— А Рыжему? — спросил Пате-ипа.
— Груапшу, что ли?
— Да, ему.
— Нет, мы ему только сочувствуем. Хорош он, но чего-то не везет ему в жизни, — сказал Абаш.
— Что-нибудь семейное?
— Что ты! Жена у него прекрасная. Сын тоже. Он жив благодаря им. Ведь он и в школе был какой-то блаженный, помнишь его?
— Еще бы!
— И необыкновенной честности человек. — Абаш пригубил вино. — Сравни его с Чифом Иванба. Ну ты, конечно, знаешь Чифа.
— Это который вечно стекла бил в классе?
— Тот самый.
— Он в городе, что ли?
— Не совсем в городе. На окраине. Ты дом отдыха «Черноморец» знаешь? Так вот, он там заместителем директора. Ворюга — первый сорт!
Супруги Абаш заявили в один голос, что непонятно, откуда взялся такой ворюга. В семье у него вроде бы все люди приличные — и отец, и мать, и братья.
— Недавно он продал сорок кустов камелии, — сказал Абаш.
— Где он их добыл?
— Да выкопал ночью в саду «Черноморца». И продал!
— Что, они так ценятся?
— Камелии? — Аделина подивилась наивности Пате-ипа. — Да ты что, не соображаешь, Закан? Тридцать рублей за куст! Помножь тридцать на сорок... Теперь ты понял?
Пате-ипа удивился не на шутку:
— Черт знает что! И как это могло прийти в голову?!
— Не говоря уже о том, — продолжала Аделина, — что он разворовал в «Черноморце» и мебель и посуду.
— О боже! — Пате-ипа вскинул обе руки кверху, словно в подобострастной молитве: — Чиф был балагуром и шалопаем. Но как он докатился до подобного дела?.. А где его брат? Помните мальчика по имени Степан? Кажется, они близнецы.
Абаш разлил вино. И сказал:
— За него я хотел бы выпить... Мы с ним вместе воевали на Клухоре. Когда наши преградили дорогу частям дивизии «Эдельвейс». У нас были автоматы и очень мало патронов. Мы со Степаном вмерзли в ледник. Вмерзли, но не отступили... Я пришел в себя в госпитале, а Степан погиб. Он умирал как мужчина, как двадцатипятилетний мужчина. Я был немного старше его. Наверное, это он спас меня. Я уверен в этом. Я живу, а он в земле. Говорят, он стоял в снегу как живой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Закан, ты помнишь и то солнце, и ту луну, и прогулки на босу ногу но траве? — спросила Аделина, отламывая кусок хлеба каким-то грубоватым мужским манером.
Да, Заканбей Пате-ипа все помнил. Разве это можно забыть? Детство есть детство, и молодость есть молодость...
— Так о чем же речь?! — воскликнул Абаш. — Мы пришли к согласию. Я же говорю, что миновали счастливые денечки!
- Да, миновали, — подтвердила Аделина.
— Правда, — сказал Абаш, — о нас с тобой не пишут романов и песен не слагают. Кому нужен отработанный пар? — Он схватил Заканбея за руку: — Нет, нет! Я не жалуюсь. Это, в конце концов, в порядке вещей. Кто-то уходит, а кто-то приходит. Это мы понимаем головой. А сердцу в это верить не хочется. Отсюда и хныканье наше. Жизнь сильнее нас. Пенять здесь не на кого...
Они выпили по стаканчику. И Заканбей обратился к спасительной, святой лжи, которая предназначалась для всех троих без исключения. Он сказал, что счастлив, беседуя со своими старинными друзьями, что у них уютно, все дышит той милой стариной, которая невольно возвращает к счастливым дням юности. А разве это само по себе не счастье?
— Несчастье, — уныло соединила Аделина последние два слова.
— Я произнес раздельно, — пояснил Пате-ипа.
— А я соединила.
Беседа становилась тяжелой обузой для Пате-ипа, человека еще крепкого и деятельного. Он даже немного пожалел, что завернул к старым друзьям. В конце концов, все трое одногодки. Так почему же они оплакивают заодно и его жизнь? Он же не просит их об этом...
Еще стаканчик вина и еще один — и тяжелый флер вроде бы приподымается, меньше давит...
— Я видел Чуваза, — сказал Пате-ипа, — Берите с него пример: весел, бодр, полон различных планов.
— Ты с ним разговаривал? — повеселевшим тоном спросил Абаш.
— Даже пил. Он так меня накачал коньяком, что я едва до постели добрел.
— Ну, Чуваз — большой человек. Ему положено всегда быть в форме. Он просто не стареет. Говорят, он даже за девочками приударяет. Вот каков!.. А он не рассказывал, как забросает наш район свининой и утятиной? — Как же!
— А насчет куниц?
Нет, Пате-ипа ничего не слыхал о куницах. Абаш рассмеялся. Обратился к своей жене, чтобы та рассказала о куницах.
- Тут и рассказывать нечего. Наш друг Чуваз оденет всех женщин и куньи меха. Для этого потребуется всего год-два.
— В куньи меха? — удивился Пате-ипа.
— Причем в даровые,
— Даже так?
— Не иначе.
— Каким же образом?
— Он их разведет в лесу, — сказала Аделина. — И это естественно. А все, что в лесу, то дается бесплатно. Разве непонятно? У Чуваза на этот счет есть готовый план. Го-су-дар-ствен-ный. Вот так!
— Не смешите меня, — сказал Пате-ипа.
Абаш, с трудом подавляя смех, рассказал еще об одном великом проекте Чуваза. Дело в том, что обилие мяса в районе, с одной стороны, и быстрое увеличение количества куньего меха — с другой волей-неволей приведут к утончению вкусов жителей района, к росту их потребностей. И тогда встанет вопрос об устрицах.
— О чем, о чем? — едва веря своим ушам, спросил Пате-ипа.
Абаш попытался быть серьезным.
— Об устрицах, которые лучше остендских. В нашей естественной гавани: новоафонские монахи когда-то добывали устриц. Греки и до сих пор утверждают, что то были прекрасные устрицы. Наш Чуваз как-то нырнул в воду и с тех пор поклялся забросать нас устрицами.
— Так за чем же стало дело?
— Вопрос в очередности. Сначала — почти даровая свинина. Потом — почти бесплатная утка. Потом — меха. А вслед за этим — устрицы. Все надо делать по плану... Выпей еще стаканчик, Закан, и тогда все поймешь.
Фасоль была довольно острая, да и соленья достаточно наперчены, поэтому глоток вина напрашивался сам собой. Они чокнулись. У Абаша с женой настроение улучшилось. Одно имя Чуваза определенно веселило.
— Слушай, — сказал Абаш, — возвращайся сюда. Чуваз тебя так накормит, оденет и напоит, что ты будешь жить как в раю.
— Верно, верно! — поддержала мужа Аделина. — Закан, свой уголок все же лучше. Там, где ты бегал босой. А? Что же до устриц — их скоро будет полным-полно. Вот тогда-то и запасайся лимоном.
— Чуваз никогда не постареет, — заключил Абаш. Да, неунывающий, жизнелюбивый, болтающий всякую чепуху Чуваз резко контрастировал с этими двумя старыми, оплакивающими свою молодость людьми. Сам Пате-ипа вдруг и себя почувствовал стариком — ведь опи же одногодки: они стары — стало быть, стар и он сам! Тут логика говорит сама за себя...
— Берите пример с Чуваза, — без особого воодушевления посоветовал Пате-ипа.
— Нет уж, уволь! — сказал Абаш. — Не надо нам ни его прыти, ни его должности. Мы ему не завидуем.
— Не завидуем, — подтвердила Аделина.
— А Рыжему? — спросил Пате-ипа.
— Груапшу, что ли?
— Да, ему.
— Нет, мы ему только сочувствуем. Хорош он, но чего-то не везет ему в жизни, — сказал Абаш.
— Что-нибудь семейное?
— Что ты! Жена у него прекрасная. Сын тоже. Он жив благодаря им. Ведь он и в школе был какой-то блаженный, помнишь его?
— Еще бы!
— И необыкновенной честности человек. — Абаш пригубил вино. — Сравни его с Чифом Иванба. Ну ты, конечно, знаешь Чифа.
— Это который вечно стекла бил в классе?
— Тот самый.
— Он в городе, что ли?
— Не совсем в городе. На окраине. Ты дом отдыха «Черноморец» знаешь? Так вот, он там заместителем директора. Ворюга — первый сорт!
Супруги Абаш заявили в один голос, что непонятно, откуда взялся такой ворюга. В семье у него вроде бы все люди приличные — и отец, и мать, и братья.
— Недавно он продал сорок кустов камелии, — сказал Абаш.
— Где он их добыл?
— Да выкопал ночью в саду «Черноморца». И продал!
— Что, они так ценятся?
— Камелии? — Аделина подивилась наивности Пате-ипа. — Да ты что, не соображаешь, Закан? Тридцать рублей за куст! Помножь тридцать на сорок... Теперь ты понял?
Пате-ипа удивился не на шутку:
— Черт знает что! И как это могло прийти в голову?!
— Не говоря уже о том, — продолжала Аделина, — что он разворовал в «Черноморце» и мебель и посуду.
— О боже! — Пате-ипа вскинул обе руки кверху, словно в подобострастной молитве: — Чиф был балагуром и шалопаем. Но как он докатился до подобного дела?.. А где его брат? Помните мальчика по имени Степан? Кажется, они близнецы.
Абаш разлил вино. И сказал:
— За него я хотел бы выпить... Мы с ним вместе воевали на Клухоре. Когда наши преградили дорогу частям дивизии «Эдельвейс». У нас были автоматы и очень мало патронов. Мы со Степаном вмерзли в ледник. Вмерзли, но не отступили... Я пришел в себя в госпитале, а Степан погиб. Он умирал как мужчина, как двадцатипятилетний мужчина. Я был немного старше его. Наверное, это он спас меня. Я уверен в этом. Я живу, а он в земле. Говорят, он стоял в снегу как живой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30