Линкольн притянул ее к себе, и она тоже заразилась этой лихорадкой, почувствовала, как запылали ее щеки и тело. Он произнес ее имя один раз, потом другой, словно вполголоса удивляясь тому, что Клэр оказалась-таки в его объятиях.
Свет фар внезапно проник сквозь заснеженное лобовое стекло. Они шарахнулись друг от друга и виновато смолкли, прислушиваясь к звуку приближающихся шагов. Кто-то постучал по пассажирской дверце. Линкольн опустил стекло, и в салон ворвалась стайка снежинок.
В окно смотрел полицейский Марк Долан. Увидев Линкольна и Клэр, он произнес лишь короткое «О!». Один звук – и целый океан смысла.
– Я… э-э… я заметил, что двигатель у дока включен, и решил проверить, все ли в порядке, – объяснил Долан. – Знаете, все эти отравления угарным газом…
– Все нормально, – заверил его Келли.
– Да. Хорошо. – Долан отстранился. – Доброй ночи, Линкольн.
– Доброй ночи.
Долан уже ушел, а они все молчали. Наконец Линкольн проговорил:
– Завтра весь город будет знать об этом.
– Я в этом не сомневаюсь. Мне очень жаль.
– А мне нет. – Выходя из машины, он небрежно усмехнулся. – По правде говоря, Клэр, мне плевать. Все, что было в моей жизни плохого, тут же становилось предметом обсуждения в городе. Теперь, когда мне впервые хорошо, пусть поговорят и об этом.
Она включила дворники. Через расчищенную часть стекла Клэр увидела, как Линкольн, махнув ей на прощание, направился к своей машине. Долан еще не уехал, и начальник полиции остановился поговорить с ним.
По дороге домой Клэр вдруг вспомнила, что говорил Митчелл Грум о тайном осведомителе Дамарис Хорн.
«Темноволосый, среднего роста. Работает в ночную смену». Марк Долан, догадалась она.
На следующее утро Линкольн отправился на юг, в Ороно. Выспаться ему не удалось, из головы все не выходили события прошлого вечера. Городское собрание. Разговор с Айрис Китинг. Налет на офис Клэр. И сама Клэр.
Больше всего он думал о Клэр.
Проснувшись в семь утра с тяжелой головой, он спустился вниз. Взгляд на Дорин, все еще спавшую на диване в гостиной, подействовал на него, словно холодная, отрезвляющая пощечина. Она лежала с полуоткрытым ртом, свесив руку с дивана; ее рыжие волосы казались грязными и спутанными. Он постоял над ней, размышляя о том, как убедить ее уйти без особого крика и слез, но из-за усталости решил оставить эту проблему на потом. Заботы о Дорин всю жизнь забирали у него массу энергии. От одного только взгляда на нее Линкольн чувствовал, как тяжелеют конечности, будто бы Дорин воплощает собой силу земного притяжения.
– Прости, дорогая, – тихо проговорил он. – Но я хочу жить дальше.
Он сделал один телефонный звонок, а потом вышел из дома, оставив там спящую Дорин. Чем дальше он отъезжал от дома, тем легче становилось у него на душе. Удаляясь от Транквиля, Линкольн чувствовал, как покидают его верхние слои депрессии – словно слезает ороговевшая кожа. Дороги были расчищены, асфальт посыпан песком; он надавил на акселератор, набирая скорость, и с каждым оборотом двигателя будто бы сбрасывал все новые и новые слои. Ему казалось, что если он прибавит газу, помчится еще быстрее, то в нем возродится прежний, настоящий Линкольн – очищенный, обновленный и посвежевший. Он мчался мимо полей, по которым ветер гонял белые облака свежевыпавшего снега. «Не снижай скорости, не останавливайся, не оглядывайся». Его поездка имела определенную цель, в голове у него был четкий план, но сейчас он попал во власть новых ощущений, был охвачен счастливой лихорадкой гонки, бегства.
Когда часом позже Линкольн въехал на территорию Университета Мэна, он чувствовал себя обновленным и бодрым, как будто всю ночь проспал в уютной постели. Он припарковал машину и двинулся по университетском городку, с радостью подставляя лицо обжигающе холодному ветру.
Кабинет Люси Оверлок располагался в помещениях факультета физической антропологии. Высокая, в неизменных голубых джинсах и фланелевой рубашке, она больше походила на лесоруба, чем на профессора.
Она протянула ему свою мозолистую руку, по-деловому кивнула и села за свой стол. Даже сидя она выглядела крупной и мужеподобной.
– По телефону вы сказали, что у вас есть вопросы по поводу останков с озера Саранча.
– Я хочу побольше узнать о семье Гау. Как они погибли. Кто убил их.
Она подняла одну бровь.
– С арестом по этому преступлению вы опоздали как минимум на сто лет.
– Меня волнуют обстоятельства их смерти. Вам не удалось обнаружить в архивах какие-нибудь заметки об этом убийстве?
– Кое-что нашел Винс – мой аспирант. Он использует дело Гау для своей кандидатской диссертации. Реконструкция старого убийства по останкам. Он несколько недель потратил на поиски информации. Видите ли, не все старые газеты сохранили свои архивы. А ваш район был таким малонаселенным в то время, что интереса для газетчиков не представлял.
– Так как же погибла семья Гау?
Она покачала головой.
– Боюсь, история стара, как мир. К сожалению, жестокость в семье – явление распространенное не только в сегодняшней жизни.
– Кто убил – отец?
– Нет. Семнадцатилетний сын. Его труп нашли через неделю, он висел на дереве. Очевидно, самоубийство.
– А какой мотив? Может, мальчик был психически нездоров?
Люси откинулась на спинку стула, и ее загорелое лицо озарил свет, лившийся из окна. Годы работы под открытым небом сказались на состоянии ее кожи, и сейчас зимний свет безжалостно подчеркивал каждую веснушку, каждую морщинку.
– Мы не знаем. Судя по всему, семья жила обособленно. Если посмотреть по картам, приложенным к документам о праве на собственность, владения семейства Гау захватывали весь южный берег озера. И, похоже, у них не было соседей, которые могли бы хорошо знать мальчика.
– Значит, семья была богатой?
– Это вряд ли, но крупными землевладельцами их можно назвать. Винс сказал, что земли отошли к Гау в конце восемнадцатого века и оставались в их собственности до этого… события. Потом их распродали по частям. Застроили.
– Винс – это тот неопрятный парень с хвостом?
Люси рассмеялась.
– Все мои студенты неопрятные. Похоже, это необходимое условие для успешного окончания аспирантуры.
– И где я сейчас могу найти Винса?
– В девять часов он должен появиться в своем кабинете. В подвальном этаже музея. Я позвоню ему и предупрежу, что вы зайдете.
Линкольн бывал здесь и раньше. На этот раз широкий деревянный стол был завален не человеческими останками, а глиняными черепками, а окна наглухо засыпаны снежными сугробами. Отсутствие естественного освещения, сырые каменные ступени – все это вызвало у Линкольна ощущение, будто он спустился в подземную пещеру. По обе стороны узкого коридора тянулись полки хранилища, заставленные коробками с памятниками материальной культуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Свет фар внезапно проник сквозь заснеженное лобовое стекло. Они шарахнулись друг от друга и виновато смолкли, прислушиваясь к звуку приближающихся шагов. Кто-то постучал по пассажирской дверце. Линкольн опустил стекло, и в салон ворвалась стайка снежинок.
В окно смотрел полицейский Марк Долан. Увидев Линкольна и Клэр, он произнес лишь короткое «О!». Один звук – и целый океан смысла.
– Я… э-э… я заметил, что двигатель у дока включен, и решил проверить, все ли в порядке, – объяснил Долан. – Знаете, все эти отравления угарным газом…
– Все нормально, – заверил его Келли.
– Да. Хорошо. – Долан отстранился. – Доброй ночи, Линкольн.
– Доброй ночи.
Долан уже ушел, а они все молчали. Наконец Линкольн проговорил:
– Завтра весь город будет знать об этом.
– Я в этом не сомневаюсь. Мне очень жаль.
– А мне нет. – Выходя из машины, он небрежно усмехнулся. – По правде говоря, Клэр, мне плевать. Все, что было в моей жизни плохого, тут же становилось предметом обсуждения в городе. Теперь, когда мне впервые хорошо, пусть поговорят и об этом.
Она включила дворники. Через расчищенную часть стекла Клэр увидела, как Линкольн, махнув ей на прощание, направился к своей машине. Долан еще не уехал, и начальник полиции остановился поговорить с ним.
По дороге домой Клэр вдруг вспомнила, что говорил Митчелл Грум о тайном осведомителе Дамарис Хорн.
«Темноволосый, среднего роста. Работает в ночную смену». Марк Долан, догадалась она.
На следующее утро Линкольн отправился на юг, в Ороно. Выспаться ему не удалось, из головы все не выходили события прошлого вечера. Городское собрание. Разговор с Айрис Китинг. Налет на офис Клэр. И сама Клэр.
Больше всего он думал о Клэр.
Проснувшись в семь утра с тяжелой головой, он спустился вниз. Взгляд на Дорин, все еще спавшую на диване в гостиной, подействовал на него, словно холодная, отрезвляющая пощечина. Она лежала с полуоткрытым ртом, свесив руку с дивана; ее рыжие волосы казались грязными и спутанными. Он постоял над ней, размышляя о том, как убедить ее уйти без особого крика и слез, но из-за усталости решил оставить эту проблему на потом. Заботы о Дорин всю жизнь забирали у него массу энергии. От одного только взгляда на нее Линкольн чувствовал, как тяжелеют конечности, будто бы Дорин воплощает собой силу земного притяжения.
– Прости, дорогая, – тихо проговорил он. – Но я хочу жить дальше.
Он сделал один телефонный звонок, а потом вышел из дома, оставив там спящую Дорин. Чем дальше он отъезжал от дома, тем легче становилось у него на душе. Удаляясь от Транквиля, Линкольн чувствовал, как покидают его верхние слои депрессии – словно слезает ороговевшая кожа. Дороги были расчищены, асфальт посыпан песком; он надавил на акселератор, набирая скорость, и с каждым оборотом двигателя будто бы сбрасывал все новые и новые слои. Ему казалось, что если он прибавит газу, помчится еще быстрее, то в нем возродится прежний, настоящий Линкольн – очищенный, обновленный и посвежевший. Он мчался мимо полей, по которым ветер гонял белые облака свежевыпавшего снега. «Не снижай скорости, не останавливайся, не оглядывайся». Его поездка имела определенную цель, в голове у него был четкий план, но сейчас он попал во власть новых ощущений, был охвачен счастливой лихорадкой гонки, бегства.
Когда часом позже Линкольн въехал на территорию Университета Мэна, он чувствовал себя обновленным и бодрым, как будто всю ночь проспал в уютной постели. Он припарковал машину и двинулся по университетском городку, с радостью подставляя лицо обжигающе холодному ветру.
Кабинет Люси Оверлок располагался в помещениях факультета физической антропологии. Высокая, в неизменных голубых джинсах и фланелевой рубашке, она больше походила на лесоруба, чем на профессора.
Она протянула ему свою мозолистую руку, по-деловому кивнула и села за свой стол. Даже сидя она выглядела крупной и мужеподобной.
– По телефону вы сказали, что у вас есть вопросы по поводу останков с озера Саранча.
– Я хочу побольше узнать о семье Гау. Как они погибли. Кто убил их.
Она подняла одну бровь.
– С арестом по этому преступлению вы опоздали как минимум на сто лет.
– Меня волнуют обстоятельства их смерти. Вам не удалось обнаружить в архивах какие-нибудь заметки об этом убийстве?
– Кое-что нашел Винс – мой аспирант. Он использует дело Гау для своей кандидатской диссертации. Реконструкция старого убийства по останкам. Он несколько недель потратил на поиски информации. Видите ли, не все старые газеты сохранили свои архивы. А ваш район был таким малонаселенным в то время, что интереса для газетчиков не представлял.
– Так как же погибла семья Гау?
Она покачала головой.
– Боюсь, история стара, как мир. К сожалению, жестокость в семье – явление распространенное не только в сегодняшней жизни.
– Кто убил – отец?
– Нет. Семнадцатилетний сын. Его труп нашли через неделю, он висел на дереве. Очевидно, самоубийство.
– А какой мотив? Может, мальчик был психически нездоров?
Люси откинулась на спинку стула, и ее загорелое лицо озарил свет, лившийся из окна. Годы работы под открытым небом сказались на состоянии ее кожи, и сейчас зимний свет безжалостно подчеркивал каждую веснушку, каждую морщинку.
– Мы не знаем. Судя по всему, семья жила обособленно. Если посмотреть по картам, приложенным к документам о праве на собственность, владения семейства Гау захватывали весь южный берег озера. И, похоже, у них не было соседей, которые могли бы хорошо знать мальчика.
– Значит, семья была богатой?
– Это вряд ли, но крупными землевладельцами их можно назвать. Винс сказал, что земли отошли к Гау в конце восемнадцатого века и оставались в их собственности до этого… события. Потом их распродали по частям. Застроили.
– Винс – это тот неопрятный парень с хвостом?
Люси рассмеялась.
– Все мои студенты неопрятные. Похоже, это необходимое условие для успешного окончания аспирантуры.
– И где я сейчас могу найти Винса?
– В девять часов он должен появиться в своем кабинете. В подвальном этаже музея. Я позвоню ему и предупрежу, что вы зайдете.
Линкольн бывал здесь и раньше. На этот раз широкий деревянный стол был завален не человеческими останками, а глиняными черепками, а окна наглухо засыпаны снежными сугробами. Отсутствие естественного освещения, сырые каменные ступени – все это вызвало у Линкольна ощущение, будто он спустился в подземную пещеру. По обе стороны узкого коридора тянулись полки хранилища, заставленные коробками с памятниками материальной культуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92