Это я, – приветствовала ее Клэр.
– В Балтиморе сегодня семнадцать градусов и солнечно, – отозвалась Маргарет, и Клэр невольно рассмеялась.
С тех пор как она переехала в Транквиль, сравнение погодных условий стало для них дежурной шуткой. Маргарет очень не хотела, чтобы они покидали Балтимор. «Ты даже не представляешь, что такое настоящий холод, – говаривала Маргарет, – и я буду постоянно напоминать тебе о том, что ты покинула».
– А здесь два градуса, – послушно отрапортовала Клэр. Она выглянула в окно. – Будет еще холоднее. И темнее.
– Ной передал тебе, что я звонила?
– Да. И у нас все в порядке. Правда.
– Точно?
Клэр промолчала. У Маргарет был особый талант угадывать настроение собеседника по одной лишь интонации, и сейчас она уловила некоторую фальшь в голосе невестки.
– Ной сказал, что хочет вернуться, – продолжила Маргарет.
– Но мы только что переехали.
– Ты в любой момент можешь передумать.
– Не сейчас. Я здесь слишком во многое вложилась. В новую практику, в дом.
– Это ведь только материальное, Клэр.
– Нет, все это я делала для Ноя. Я должна остаться здесь ради него. – Клэр немного помолчала, вдруг осознав, что при всей своей любви к Маргарет испытывает некоторое раздражение. Она уже устала от мягких, но настойчивых намеков на то, что ей следует вернуться в Балтимор. – Ребенку всегда нелегко начинать с нуля, но он приспособится. Он еще слишком мал и сам не знает, чего хочет.
– Что ж, думаю, ты права. Ну, а как ты? Тебе самой все еще хочется там жить?
– Почему ты спрашиваешь?
– Потому что знаю, как нелегко пришлось бы мне самой на новом месте. Без друзей, без родных.
Клэр посмотрела на себя в зеркало. Ее усталое лицо. Отражение ее спальни, на стенах которой по-прежнему висят картины. Это всего лишь скопище мебели, место для сна, а не уголок родного дома.
– Вдове нельзя без друзей, Клэр, – заметила Маргарет.
– Может быть, отчасти потому я и уехала.
– Что ты имеешь в виду?
– Там я для всех была только вдовой. Я приходила в свою клинику, и меня встречали грустные сочувствующие взгляды. При мне коллеги боялись смеяться или травить анекдоты. И никто, никто и никогда не осмеливался заговорить о Питере. Все как будто решили, что при одном только упоминании его имени я разрыдаюсь.
В трубке воцарилось молчание, и Клэр вдруг пожалела о том, что разоткровенничалась.
– Это не значит, что я перестала скучать по нему, мама, – тихо произнесла она. – Я вижу его всякий раз, когда смотрю на Ноя. Сходство между ними просто поразительное. Я как будто наблюдаю, как взрослеет Питер.
– Да, насчет сходства ты права, – согласилась Маргарет, и Клэр испытала облегчение, что в речи свекрови сохранились теплые нотки. – Питер был довольно трудным ребенком. Кажется, я тебе никогда не рассказывала, что он вытворял в возрасте Ноя. Озорство передалось Ною именно от него, Питера.
Клэр расхохоталась. «Да уж, точно не от меня, занудно-добропорядочной матери, самым серьезным преступлением которой была просрочка техосмотра».
– У Ноя доброе сердце, но ему ведь только четырнадцать, – по-дружески предупредила Маргарет. – Не воспринимай его проделки как катастрофу.
Позже, когда Клэр спускалась вниз, она уловила запах горелых спичек и подумала: «Ну вот. Проделки не заставили себя ждать. Он опять накурился тайком». Она пошла на запах, к кухне, и застыла в дверях.
Ной держал в руке зажженную спичку. Увидев мать, он тут же погасил огонь.
– Я больше не нашел свечей, – сообщил он.
Она молча подошла к столу. Ее глаза наполнились слезами, когда она увидела замороженный торт, который сын достал из холодильника. На одиннадцати свечах танцевали язычки пламени.
Ной чиркнул новой спичкой и зажег двенадцатую свечу на торте.
– С днем рождения, папа, – тихо произнес он.
«С днем рождения, Питер», – подумала она и смахнула слезы. Вместе с сыном они задули свечи.
4
Госпожа Горацио собиралась проткнуть лягушке спинной мозг.
– Им совсем не больно, если сразу проникнуть в стволовую часть мозга, – объясняла она. – После того как вы введете иголку в основание черепа, слегка пошевелите ею, чтобы разрушить все нервные пути, ведущие к мозгу. Это парализует животное, прекращает сознательную жизнедеятельность, но спинномозговые рефлексы сохраняются, и их можно изучать. – Учительница опустила руку в банку и достала оттуда извивающуюся лягушку. Другой рукой взяла препаровальную иглу. Огроменную.
Сдерживая приступ тошноты, Ной сидел, не шелохнувшись, за своей партой в третьем ряду. Он старался держать ноги непринужденно вытянутыми, на его лице застыло скучающее выражение.
Он слышал, как заерзали на стульях одноклассники, прежде всего девчонки. Сидевшая справа от него Амелия Рейд в ужасе прикрыла рот рукой.
Он медленно обвел взглядом класс, при этом мысленно давая каждому ученику прозвище. Ботан. Врун. Жополиз. За исключением Амелии Рейд, ни один из них не вызывал в нем симпатии, ни с кем ему не хотелось завязать дружбу. Впрочем, и с ним никто не хотел дружить, но это его мало волновало. Может, маме и нравится этот городишко, но он не собирается задерживаться здесь надолго.
«Вот только школу закончу – и валить отсюда, валить куда подальше».
– Тейлор, хватит ерзать, сосредоточься, – велела госпожа Горацио.
Ной покосился в сторону и увидел, что Тейлор Дарнелл вцепился в парту обеими руками, уставившись в свой листок с контрольной работой, которую раздали после проверки сегодня утром. Госпожа Горацио вывела на ней красным маркером жирную «двойку» с плюсом. Листок был изрисован злобными каракулями Тейлора. Рядом с унизительной отметкой он написал черными чернилами: «Чтоб ты сдохла, госпожа Говняцио!».
– Ной, ты внимательно смотришь?
Ной покраснел и перевел взгляд на учительницу. Госпожа Горацио подняла лягушку и держала ее в руке, чтобы всем было видно. Казалось, подносить иглу к голове лягушки для нее сущая радость. С сияющими глазами и приоткрытым от удовольствия ртом она вводила иглу в ствол мозга. Задние ножки лягушки заметались, перепончатые лапки задергались от боли.
Амелия вскрикнула и опустила голову, ее светлые волосы рассыпались по парте. По всему классу заскрипели стулья. Кто-то воскликнул в отчаянии:
– Госпожа Горацио, можно выйти?
– … и подвигать иглой взад-вперед, прикладывая некоторое усилие. Не обращайте внимания на дрыгающиеся лапки. Это всего лишь рефлекс. Просто позвоночник посылает импульсы.
– Госпожа Горацио, мне нужно в туалет…
– Потерпи минутку. Вы должны увидеть, как я это делаю. – Она прокрутила иголку, и послышался тихий хруст.
Ною показалось, что его вот-вот стошнит. С трудом сохраняя невозмутимый вид, он отвернулся и сцепил руки под партой. «Только без рвоты, только без рвоты, только без рвоты».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
– В Балтиморе сегодня семнадцать градусов и солнечно, – отозвалась Маргарет, и Клэр невольно рассмеялась.
С тех пор как она переехала в Транквиль, сравнение погодных условий стало для них дежурной шуткой. Маргарет очень не хотела, чтобы они покидали Балтимор. «Ты даже не представляешь, что такое настоящий холод, – говаривала Маргарет, – и я буду постоянно напоминать тебе о том, что ты покинула».
– А здесь два градуса, – послушно отрапортовала Клэр. Она выглянула в окно. – Будет еще холоднее. И темнее.
– Ной передал тебе, что я звонила?
– Да. И у нас все в порядке. Правда.
– Точно?
Клэр промолчала. У Маргарет был особый талант угадывать настроение собеседника по одной лишь интонации, и сейчас она уловила некоторую фальшь в голосе невестки.
– Ной сказал, что хочет вернуться, – продолжила Маргарет.
– Но мы только что переехали.
– Ты в любой момент можешь передумать.
– Не сейчас. Я здесь слишком во многое вложилась. В новую практику, в дом.
– Это ведь только материальное, Клэр.
– Нет, все это я делала для Ноя. Я должна остаться здесь ради него. – Клэр немного помолчала, вдруг осознав, что при всей своей любви к Маргарет испытывает некоторое раздражение. Она уже устала от мягких, но настойчивых намеков на то, что ей следует вернуться в Балтимор. – Ребенку всегда нелегко начинать с нуля, но он приспособится. Он еще слишком мал и сам не знает, чего хочет.
– Что ж, думаю, ты права. Ну, а как ты? Тебе самой все еще хочется там жить?
– Почему ты спрашиваешь?
– Потому что знаю, как нелегко пришлось бы мне самой на новом месте. Без друзей, без родных.
Клэр посмотрела на себя в зеркало. Ее усталое лицо. Отражение ее спальни, на стенах которой по-прежнему висят картины. Это всего лишь скопище мебели, место для сна, а не уголок родного дома.
– Вдове нельзя без друзей, Клэр, – заметила Маргарет.
– Может быть, отчасти потому я и уехала.
– Что ты имеешь в виду?
– Там я для всех была только вдовой. Я приходила в свою клинику, и меня встречали грустные сочувствующие взгляды. При мне коллеги боялись смеяться или травить анекдоты. И никто, никто и никогда не осмеливался заговорить о Питере. Все как будто решили, что при одном только упоминании его имени я разрыдаюсь.
В трубке воцарилось молчание, и Клэр вдруг пожалела о том, что разоткровенничалась.
– Это не значит, что я перестала скучать по нему, мама, – тихо произнесла она. – Я вижу его всякий раз, когда смотрю на Ноя. Сходство между ними просто поразительное. Я как будто наблюдаю, как взрослеет Питер.
– Да, насчет сходства ты права, – согласилась Маргарет, и Клэр испытала облегчение, что в речи свекрови сохранились теплые нотки. – Питер был довольно трудным ребенком. Кажется, я тебе никогда не рассказывала, что он вытворял в возрасте Ноя. Озорство передалось Ною именно от него, Питера.
Клэр расхохоталась. «Да уж, точно не от меня, занудно-добропорядочной матери, самым серьезным преступлением которой была просрочка техосмотра».
– У Ноя доброе сердце, но ему ведь только четырнадцать, – по-дружески предупредила Маргарет. – Не воспринимай его проделки как катастрофу.
Позже, когда Клэр спускалась вниз, она уловила запах горелых спичек и подумала: «Ну вот. Проделки не заставили себя ждать. Он опять накурился тайком». Она пошла на запах, к кухне, и застыла в дверях.
Ной держал в руке зажженную спичку. Увидев мать, он тут же погасил огонь.
– Я больше не нашел свечей, – сообщил он.
Она молча подошла к столу. Ее глаза наполнились слезами, когда она увидела замороженный торт, который сын достал из холодильника. На одиннадцати свечах танцевали язычки пламени.
Ной чиркнул новой спичкой и зажег двенадцатую свечу на торте.
– С днем рождения, папа, – тихо произнес он.
«С днем рождения, Питер», – подумала она и смахнула слезы. Вместе с сыном они задули свечи.
4
Госпожа Горацио собиралась проткнуть лягушке спинной мозг.
– Им совсем не больно, если сразу проникнуть в стволовую часть мозга, – объясняла она. – После того как вы введете иголку в основание черепа, слегка пошевелите ею, чтобы разрушить все нервные пути, ведущие к мозгу. Это парализует животное, прекращает сознательную жизнедеятельность, но спинномозговые рефлексы сохраняются, и их можно изучать. – Учительница опустила руку в банку и достала оттуда извивающуюся лягушку. Другой рукой взяла препаровальную иглу. Огроменную.
Сдерживая приступ тошноты, Ной сидел, не шелохнувшись, за своей партой в третьем ряду. Он старался держать ноги непринужденно вытянутыми, на его лице застыло скучающее выражение.
Он слышал, как заерзали на стульях одноклассники, прежде всего девчонки. Сидевшая справа от него Амелия Рейд в ужасе прикрыла рот рукой.
Он медленно обвел взглядом класс, при этом мысленно давая каждому ученику прозвище. Ботан. Врун. Жополиз. За исключением Амелии Рейд, ни один из них не вызывал в нем симпатии, ни с кем ему не хотелось завязать дружбу. Впрочем, и с ним никто не хотел дружить, но это его мало волновало. Может, маме и нравится этот городишко, но он не собирается задерживаться здесь надолго.
«Вот только школу закончу – и валить отсюда, валить куда подальше».
– Тейлор, хватит ерзать, сосредоточься, – велела госпожа Горацио.
Ной покосился в сторону и увидел, что Тейлор Дарнелл вцепился в парту обеими руками, уставившись в свой листок с контрольной работой, которую раздали после проверки сегодня утром. Госпожа Горацио вывела на ней красным маркером жирную «двойку» с плюсом. Листок был изрисован злобными каракулями Тейлора. Рядом с унизительной отметкой он написал черными чернилами: «Чтоб ты сдохла, госпожа Говняцио!».
– Ной, ты внимательно смотришь?
Ной покраснел и перевел взгляд на учительницу. Госпожа Горацио подняла лягушку и держала ее в руке, чтобы всем было видно. Казалось, подносить иглу к голове лягушки для нее сущая радость. С сияющими глазами и приоткрытым от удовольствия ртом она вводила иглу в ствол мозга. Задние ножки лягушки заметались, перепончатые лапки задергались от боли.
Амелия вскрикнула и опустила голову, ее светлые волосы рассыпались по парте. По всему классу заскрипели стулья. Кто-то воскликнул в отчаянии:
– Госпожа Горацио, можно выйти?
– … и подвигать иглой взад-вперед, прикладывая некоторое усилие. Не обращайте внимания на дрыгающиеся лапки. Это всего лишь рефлекс. Просто позвоночник посылает импульсы.
– Госпожа Горацио, мне нужно в туалет…
– Потерпи минутку. Вы должны увидеть, как я это делаю. – Она прокрутила иголку, и послышался тихий хруст.
Ною показалось, что его вот-вот стошнит. С трудом сохраняя невозмутимый вид, он отвернулся и сцепил руки под партой. «Только без рвоты, только без рвоты, только без рвоты».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92