Вы слышали, что сказал мой эфенди? Идите и делайте, как он вам приказал!
— Мы не уйдем, нас послал паша!
— Тогда вернитесь к паше и скажите ему, чтобы он послал к нам более вежливых людей! Кто приходит к моему эфенди, тот снимает обувь и говорит слова привета.
— Неверному…
Мгновенно я вскочил и оказался рядом с ними.
— Вон!
— У нас есть…
— Вон!
В следующее мгновение мы с Халефом остались одни. Должно быть, по моему виду они поняли, что я не склонен позволять им поучать меня.
— Сиди, что ты наделал! — воскликнул Халеф.
Несмотря на всю свою неустрашимость, он боялся последствий моего поведения.
— Ты знаешь этих арнаутов?
— Они кровожадны и мстительны.
— Да, этого у них не отнимешь. Разве ты не видел в Каире, как один из них убил старую женщину только за то, что она не уступила ему дорогу? Она была слепа.
— Я это видел. Здешние нас не убьют.
— А пашу ты знаешь?
— Он очень добрый человек!
— О, очень хорошо, сиди! Половина Мосула опустела, потому что все его боятся. Не проходит и дня, чтобы десять — двадцать человек не подвергали палочным наказаниям. Кто богат сегодня, того назавтра уже нет в живых, а его имущество переходит к паше. Он стравливает арабские племена между собой, а потом идет войной на победителей, чтобы отнять у них добычу. Он говорит своим арнаутам: «Идите, разрушайте и убивайте, но принесите мне деньги!» Они усердно выполняют такие приказы, и паша стал уже богаче падишаха. Кто еще сегодня пользуется полным его доверием, того завтра он приказывает упрятать в тюрьму, а послезавтра обезглавить. Сиди, как ты думаешь, что он сделает с нами?
— Поживем — увидим.
— Я скажу тебе, сиди. Как только я замечу, что он хочет причинить нам зло, убью его. Я не умру, не забрав его с собой.
— Ты не сможешь этого сделать, потому что я пойду к нему один.
— Один? Я на это не соглашаюсь. Я иду с тобой!
— Могу ли я взять тебя, если он хочет видеть одного меня?
— Аллах-иль-Аллах! Тогда я подожду здесь. Но клянусь Пророком и всеми халифами: если к вечеру ты не вернешься, я передам паше, что у меня есть одно важное известие для него; он впустит меня к себе, и тогда я всажу ему в голову две пули!
Хаджи говорил вполне серьезно, и я был убежден, что он сделает это — мой храбрый малыш. Такую клятву он не нарушит.
— А Ханне? — спросил я.
— Она расплачется, но будет гордиться мной. Ей не придется любить человека, который позволяет убить своего эфенди!
— Благодарю тебя, мой добрый Халеф! Но я убежден, что так далеко дело не зайдет.
Через некоторое время мы снова услышали шаги. Вошел простой солдат. Перед дверью, еще на лестнице, он снял обувь.
— Селям! — приветствовал он меня.
— Селям! Что тебе надо?
— Не ты ли тот эфенди, с которым хочет поговорить паша?
— Да, я.
— Паша — да подарит ему Аллах тысячу лет жизни! — прислал за тобой носилки. Ты должен прибыть к нему!
— Иди на улицу. Я сейчас приду!
Когда он вышел, Халеф сказал:
— Сиди, ты видишь, что он становится опасным?
— Почему?
— Посланцем пришел не ага, а обычный солдат.
— Может быть… Но ты не тревожься!
Я поднялся по ступеням наверх. Перед домом стоял целый отряд — арнаутов двадцать. Они были вооружены до зубов, а командовал ими ага, один из тех двоих, что приходили ко мне. Двое носильщиков держали наготове паланкин .
— Садись! — приказал мне мрачный ага.
Я постарался забраться в паланкин как можно непринужденнее. Судя по эскорту, я мог, пожалуй, считать себя пленником. Несли меня беглым шагом до самой резиденции паши.
— Выходи и следуй за мной! — приказал прежним тоном ага.
Он повел меня вверх по лестнице, в комнату, где я застал нескольких офицеров, тотчас же принявшихся с мрачным видом изучать меня. У входа сидело несколько штатских, видимо, городских жителей. По ним было заметно, что здесь, в логове льва, они чувствуют себя не очень-то уютно. Обо мне сразу же доложили. Я снял сандалии, которые обул специально для визита, и вошел.
— Селям алейкум! — приветствовал я, скрестив руки на груди и кланяясь.
— Сел…
Паша сразу же прервался, а потом спросил:
— Твой посланец сказал, что со мной хочет говорить немей.
— Это так.
— Разве немей обратились в мусульманство?
— Нет, они остались христианами.
— И тем не менее ты осмелился на мусульманское приветствие?
— Ты мусульманин, любимец Аллаха и любимец падишаха — храни его Бог! Неужели я должен приветствовать тебя подобно язычнику, не признающему никакого Бога и не имеющему никакой священной книги?
— Ты смел, чужестранец!
Он бросил на меня особенный, настороженный взгляд. Паша был невысок и очень худ, а лицо его становилось самым обычным, когда с него исчезал сразу же бросавшийся в глаза налет хитрости и свирепости, при этом правая щека у него была сильно вздута. Возле паши стоял серебряный таз, наполненный водой и служивший ему плевательницей. Вся одежда его была шелковой. Рукоять кинжала и аграфы на тюрбане искрились бриллиантами; на пальцах поблескивали кольца, а трубка, которую он курил, была самой драгоценной из всех когда-либо мной виденных.
Внимательно изучив меня с головы до ног, паша продолжил расспросы:
— Почему ты не захотел представиться через консула?
— У немей нет в Мосуле консула, а иностранный консул столь же чужой для меня, как и ты. Консул не может сделать меня ни лучше, ни хуже, чем я есть, а у тебя проницательный взгляд; тебе не надо знакомиться со мной глазами консула.
— Машалла! Ты действительно говоришь очень смело! Ты говоришь так, словно ты являешься очень важным человеком!
— Разве иначе осмелился бы я посетить тебя?
Разумеется, это было сказано слишком дерзко, но я сразу увидел, что моя реплика произвела ожидаемое впечатление.
— Как тебя зовут?
— Ваше высочество, у меня много разных имен.
— Разных? Я полагаю, что у человека бывает только одно имя!
— Обычно это так. Но не у меня: в каждой стране, где я бывал, у каждого посещенного мною народа меня звали по-иному.
— Так ты видел многие страны и народы?
— Да.
— Назови народы.
— Османы, французы, англичане, испанцы…
Я смог перечислить довольно много народов, поставив впереди, естественно из вежливости, османов. С каждым новым именем его глаза становились все больше. Наконец он воскликнул:
— Хей-хей! Разве есть на земле столько народов?
— Есть гораздо больше!
— Аллах акбар! Он создал столько наций, сколько муравьев в муравейнике. Ты еще молод. Как мог ты посетить столько стран? Сколько тебе было лет, когда ты уехал из страны немей?
— Мне было восемнадцать лет, когда я уехал за море, в Америку.
— И кем ты был?
— Я писал статьи в газеты и книги, которые потом печатали.
— О чем ты пишешь?
— Чаще всего я описываю то, что вижу и слышу, что я переживаю.
— А о людях, с которыми ты встречаешься, ты тоже упоминаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
— Мы не уйдем, нас послал паша!
— Тогда вернитесь к паше и скажите ему, чтобы он послал к нам более вежливых людей! Кто приходит к моему эфенди, тот снимает обувь и говорит слова привета.
— Неверному…
Мгновенно я вскочил и оказался рядом с ними.
— Вон!
— У нас есть…
— Вон!
В следующее мгновение мы с Халефом остались одни. Должно быть, по моему виду они поняли, что я не склонен позволять им поучать меня.
— Сиди, что ты наделал! — воскликнул Халеф.
Несмотря на всю свою неустрашимость, он боялся последствий моего поведения.
— Ты знаешь этих арнаутов?
— Они кровожадны и мстительны.
— Да, этого у них не отнимешь. Разве ты не видел в Каире, как один из них убил старую женщину только за то, что она не уступила ему дорогу? Она была слепа.
— Я это видел. Здешние нас не убьют.
— А пашу ты знаешь?
— Он очень добрый человек!
— О, очень хорошо, сиди! Половина Мосула опустела, потому что все его боятся. Не проходит и дня, чтобы десять — двадцать человек не подвергали палочным наказаниям. Кто богат сегодня, того назавтра уже нет в живых, а его имущество переходит к паше. Он стравливает арабские племена между собой, а потом идет войной на победителей, чтобы отнять у них добычу. Он говорит своим арнаутам: «Идите, разрушайте и убивайте, но принесите мне деньги!» Они усердно выполняют такие приказы, и паша стал уже богаче падишаха. Кто еще сегодня пользуется полным его доверием, того завтра он приказывает упрятать в тюрьму, а послезавтра обезглавить. Сиди, как ты думаешь, что он сделает с нами?
— Поживем — увидим.
— Я скажу тебе, сиди. Как только я замечу, что он хочет причинить нам зло, убью его. Я не умру, не забрав его с собой.
— Ты не сможешь этого сделать, потому что я пойду к нему один.
— Один? Я на это не соглашаюсь. Я иду с тобой!
— Могу ли я взять тебя, если он хочет видеть одного меня?
— Аллах-иль-Аллах! Тогда я подожду здесь. Но клянусь Пророком и всеми халифами: если к вечеру ты не вернешься, я передам паше, что у меня есть одно важное известие для него; он впустит меня к себе, и тогда я всажу ему в голову две пули!
Хаджи говорил вполне серьезно, и я был убежден, что он сделает это — мой храбрый малыш. Такую клятву он не нарушит.
— А Ханне? — спросил я.
— Она расплачется, но будет гордиться мной. Ей не придется любить человека, который позволяет убить своего эфенди!
— Благодарю тебя, мой добрый Халеф! Но я убежден, что так далеко дело не зайдет.
Через некоторое время мы снова услышали шаги. Вошел простой солдат. Перед дверью, еще на лестнице, он снял обувь.
— Селям! — приветствовал он меня.
— Селям! Что тебе надо?
— Не ты ли тот эфенди, с которым хочет поговорить паша?
— Да, я.
— Паша — да подарит ему Аллах тысячу лет жизни! — прислал за тобой носилки. Ты должен прибыть к нему!
— Иди на улицу. Я сейчас приду!
Когда он вышел, Халеф сказал:
— Сиди, ты видишь, что он становится опасным?
— Почему?
— Посланцем пришел не ага, а обычный солдат.
— Может быть… Но ты не тревожься!
Я поднялся по ступеням наверх. Перед домом стоял целый отряд — арнаутов двадцать. Они были вооружены до зубов, а командовал ими ага, один из тех двоих, что приходили ко мне. Двое носильщиков держали наготове паланкин .
— Садись! — приказал мне мрачный ага.
Я постарался забраться в паланкин как можно непринужденнее. Судя по эскорту, я мог, пожалуй, считать себя пленником. Несли меня беглым шагом до самой резиденции паши.
— Выходи и следуй за мной! — приказал прежним тоном ага.
Он повел меня вверх по лестнице, в комнату, где я застал нескольких офицеров, тотчас же принявшихся с мрачным видом изучать меня. У входа сидело несколько штатских, видимо, городских жителей. По ним было заметно, что здесь, в логове льва, они чувствуют себя не очень-то уютно. Обо мне сразу же доложили. Я снял сандалии, которые обул специально для визита, и вошел.
— Селям алейкум! — приветствовал я, скрестив руки на груди и кланяясь.
— Сел…
Паша сразу же прервался, а потом спросил:
— Твой посланец сказал, что со мной хочет говорить немей.
— Это так.
— Разве немей обратились в мусульманство?
— Нет, они остались христианами.
— И тем не менее ты осмелился на мусульманское приветствие?
— Ты мусульманин, любимец Аллаха и любимец падишаха — храни его Бог! Неужели я должен приветствовать тебя подобно язычнику, не признающему никакого Бога и не имеющему никакой священной книги?
— Ты смел, чужестранец!
Он бросил на меня особенный, настороженный взгляд. Паша был невысок и очень худ, а лицо его становилось самым обычным, когда с него исчезал сразу же бросавшийся в глаза налет хитрости и свирепости, при этом правая щека у него была сильно вздута. Возле паши стоял серебряный таз, наполненный водой и служивший ему плевательницей. Вся одежда его была шелковой. Рукоять кинжала и аграфы на тюрбане искрились бриллиантами; на пальцах поблескивали кольца, а трубка, которую он курил, была самой драгоценной из всех когда-либо мной виденных.
Внимательно изучив меня с головы до ног, паша продолжил расспросы:
— Почему ты не захотел представиться через консула?
— У немей нет в Мосуле консула, а иностранный консул столь же чужой для меня, как и ты. Консул не может сделать меня ни лучше, ни хуже, чем я есть, а у тебя проницательный взгляд; тебе не надо знакомиться со мной глазами консула.
— Машалла! Ты действительно говоришь очень смело! Ты говоришь так, словно ты являешься очень важным человеком!
— Разве иначе осмелился бы я посетить тебя?
Разумеется, это было сказано слишком дерзко, но я сразу увидел, что моя реплика произвела ожидаемое впечатление.
— Как тебя зовут?
— Ваше высочество, у меня много разных имен.
— Разных? Я полагаю, что у человека бывает только одно имя!
— Обычно это так. Но не у меня: в каждой стране, где я бывал, у каждого посещенного мною народа меня звали по-иному.
— Так ты видел многие страны и народы?
— Да.
— Назови народы.
— Османы, французы, англичане, испанцы…
Я смог перечислить довольно много народов, поставив впереди, естественно из вежливости, османов. С каждым новым именем его глаза становились все больше. Наконец он воскликнул:
— Хей-хей! Разве есть на земле столько народов?
— Есть гораздо больше!
— Аллах акбар! Он создал столько наций, сколько муравьев в муравейнике. Ты еще молод. Как мог ты посетить столько стран? Сколько тебе было лет, когда ты уехал из страны немей?
— Мне было восемнадцать лет, когда я уехал за море, в Америку.
— И кем ты был?
— Я писал статьи в газеты и книги, которые потом печатали.
— О чем ты пишешь?
— Чаще всего я описываю то, что вижу и слышу, что я переживаю.
— А о людях, с которыми ты встречаешься, ты тоже упоминаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103