Ну, вот я и управился с едой. Теперь мне надо отправляться дальше. Поблагодари своего хозяина за то, что он позволил ступить на свой корабль бедному факиру !
Несколько мгновений спустя он уже опять стоял на коленях на своем плоту. Он схватил весло, заработал им в такт, подпевая при этом своим «Ля-Аллах, Аллах-ху!».
Этот человек произвел на меня странное впечатление. Почему он забрался на судно, а не пристал к берегу? Почему он спрашивал, богат ли я, а во все время разговора буквально обшаривал палубу взглядом, остроту которого так и не смог скрыть. Внешне у меня не было ни малейшей причины для опасений, и тем не менее этот человек показался мне подозрительным. Я готов был поклясться, что он не был дервишем.
Когда он уже больше не мог меня видеть невооруженным глазом, я направил на него подзорную трубу. Хотя в тех краях сумерки очень короткие, все-таки еще было достаточно светло, чтобы различить его в окуляре. Он уже не стоял на коленях, как это предписывал бы дервишу взятый им обет, а удобно уселся и, наполовину развернув свой плот, греб к противоположному берегу. Да, что-то было «неладно в датском королевстве».
Халеф стоял возле меня и наблюдал за мной. Он, казалось, занимался тем, что пытался проникнуть в мои мысли.
— Ты еще видишь его, сиди? — спросил он меня.
— Да.
— Он думает, что мы больше не можем наблюдать за ним, и гребет к берегу?
— Это так. Каким образом ты об этом догадался?
— Только Аллах всеведущ, но и у Халефа глаза еще зоркие.
— И что видели эти глаза?
— Что этот человек не дервиш и не факир.
— Да?!
— Да, сиди. Или ты когда-нибудь видел и слышал, чтобы человек из ордена кадирийя говорил и пел причитания воющих дервишей?
— Верно. Однако почему он выдает себя за дервиша?
— Это надо попытаться отгадать, эфенди. Он сказал, что будет грести и ночью. Почему он этого не сделал?
Здесь наш разговор прервал рулевой. Он подошел и спросил:
— Где ты будешь спать, эфенди?
— Я лягу за загородкой.
— Не пойдет.
— Почему?
— Потому что там хранятся деньги.
— Тогда ты принесешь нам ковры, чтобы мы могли в них завернуться. Мы будем спать на палубе.
— Ты получишь ковры, сиди. А что бы ты стал делать, если бы на наше судно напали враги?
— Каких врагов ты имеешь в виду?
— Разбойников.
— А что, здесь есть разбойники?
— Поблизости живут джехеины. Они повсюду известны как самые большие мошенники, и ни одно судно, ни один человек не защищены от них.
— Я думал, что ваш хозяин, верги-баши Мурад Ибрахим, герой, отчаянный человек, что он никого не боится: ни разбойников, ни джехеинов.
— Да, таков он и есть. Однако разве он один может справиться с разбойниками, что мы все сможем предпринять против Абузейфа, Отца Сабли, который опаснее и ужаснее льва в горах или акулы в море?
— Абузейф? Я его не знаю. Я никогда еще о нем не слышал.
— Это потому, что ты чужестранец. Джехеины пригоняют свои стада на выпас на острове Либна и Джебель-Хасан, оставляют с ними очень немного пастухов, а остальные отправляются грабить и воровать. Они нападают на барки и либо забирают все, что там найдут, либо вымогают большой выкуп. А предводительствует этими разбойниками Абузейф.
— И что делает против них правительство?
— Какое?
— Разве вы не находитесь под защитой падишаха?
— Она не распространяется на джехеинов. Это свободные арабы, которым покровительствует великий шериф Мекки.
— Так помогите себе сами! Поймайте разбойников!
— Эфенди, ты говоришь как франк, который не понимает сути дела. Кто может поймать и убить Абузейфа?
— Он всего лишь человек.
— Ему помогает шайтан. Абузейф может сделаться невидимым. Он может летать по воздуху и ходить по морю. Абузейфа не ранит ни сабля, ни нож, ни пуля, а его собственная сабля заколдована. Он проникает сквозь двери и стены. Одним ударом он разъединяет душу и тело у сотни врагов, и даже больше.
— Хотел бы я его увидеть!
— Вай-вай, не желай этого, эфенди! Черт скажет ему, что ты хочешь его видеть, и тогда можешь быть уверен, что он придет. Схожу-ка за коврами для вас, а ты потом ложись спать, но прежде моли своего Бога, чтобы он охранил тебя от всех грозящих тебе опасностей.
— Благодарю за совет, но я молюсь обычно перед сном.
Он принес нам легкие коврики, в которые мы и закутались. Очень скоро мы заснули, потому что очень устали с дороги.
Ночью несколько матросов охраняли на суше спящих товарищей, а на борту — деньги. Утром все собрались на судне. Подняли якорь, подтянули снасти, развернули парус, и самбук направился на юг.
Мы шли под парусами примерно три четверти часа, когда заметили лодку, шедшую перед нами в том же направлении, но на веслах. Когда мы подошли поближе, то увидели в лодке двух мужчин и двух полностью закутанных в покрывала женщин.
Лодка вскоре остановилась, и мужчины дали знак, что намерены переговорить с самбуком. Рулевой приказал опустить парус и тем самым снизил скорость нашего судна. Один из гребцов поднялся в лодке и крикнул:
— Самбук, куда?
— В Эт-Тур.
— Мы тоже туда. Не возьмете ли нас?
— Заплатите?
— Охотно.
— Тогда давайте на борт.
Корабль лег в дрейф, и четыре человека поднялись на борт, а лодку взяли на буксир, после чего самбук продолжил плавание.
Верги-баши отправился в каюту — конечно, для того, чтобы устроить места женщинам. Вскоре они скрылись от взглядов мужчин. Женщины должны были пройти мимо меня. Мне, европейцу, не надо было отворачиваться, и, к своему удивлению, я заметил, что их вовсе не окружает аромат духов. Женщины стран солнечного восхода привыкли так умащивать себя благовониями, что запах чувствуется уже на значительном расстоянии. Впрочем, запах меня поразил — запах, который, словно невидимый шлейф, тянулся за ними, тот самый запах, что знаком каждому на Востоке: наполовину верблюжий, наполовину табачный — неочищенного табака, который привыкли курить многие бедуины. У меня было впечатление, как будто мимо меня прошли два погонщика верблюдов.
Поэтому я очень внимательно посмотрел им вслед, пока они не исчезли за дверью перегородки, но ничего особенного больше не смог заметить. Может быть, они совершили долгое путешествие на верблюдах, так что испарения «корабля пустыни» еще задержались в их одеждах.
Оба их спутника сначала долго говорили с рулевым и баши; потом один из них подошел ко мне.
Не дав ему опомниться, я схватил его, развернул в нужном направлении и дал такого пинка, что он далеко отлетел по палубе. Но в тот же момент он был уже опять на ногах.
— Горе тебе, ты оскорбил правоверного! Ты умрешь!
Он вытащил свой ханджар и бросился на меня. Его спутник последовал за ним, тоже с обнаженным оружием.
Я быстро выхватил из-за пояса у Халефа бегемотовую плеть, чтобы отделать ею нападающих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Несколько мгновений спустя он уже опять стоял на коленях на своем плоту. Он схватил весло, заработал им в такт, подпевая при этом своим «Ля-Аллах, Аллах-ху!».
Этот человек произвел на меня странное впечатление. Почему он забрался на судно, а не пристал к берегу? Почему он спрашивал, богат ли я, а во все время разговора буквально обшаривал палубу взглядом, остроту которого так и не смог скрыть. Внешне у меня не было ни малейшей причины для опасений, и тем не менее этот человек показался мне подозрительным. Я готов был поклясться, что он не был дервишем.
Когда он уже больше не мог меня видеть невооруженным глазом, я направил на него подзорную трубу. Хотя в тех краях сумерки очень короткие, все-таки еще было достаточно светло, чтобы различить его в окуляре. Он уже не стоял на коленях, как это предписывал бы дервишу взятый им обет, а удобно уселся и, наполовину развернув свой плот, греб к противоположному берегу. Да, что-то было «неладно в датском королевстве».
Халеф стоял возле меня и наблюдал за мной. Он, казалось, занимался тем, что пытался проникнуть в мои мысли.
— Ты еще видишь его, сиди? — спросил он меня.
— Да.
— Он думает, что мы больше не можем наблюдать за ним, и гребет к берегу?
— Это так. Каким образом ты об этом догадался?
— Только Аллах всеведущ, но и у Халефа глаза еще зоркие.
— И что видели эти глаза?
— Что этот человек не дервиш и не факир.
— Да?!
— Да, сиди. Или ты когда-нибудь видел и слышал, чтобы человек из ордена кадирийя говорил и пел причитания воющих дервишей?
— Верно. Однако почему он выдает себя за дервиша?
— Это надо попытаться отгадать, эфенди. Он сказал, что будет грести и ночью. Почему он этого не сделал?
Здесь наш разговор прервал рулевой. Он подошел и спросил:
— Где ты будешь спать, эфенди?
— Я лягу за загородкой.
— Не пойдет.
— Почему?
— Потому что там хранятся деньги.
— Тогда ты принесешь нам ковры, чтобы мы могли в них завернуться. Мы будем спать на палубе.
— Ты получишь ковры, сиди. А что бы ты стал делать, если бы на наше судно напали враги?
— Каких врагов ты имеешь в виду?
— Разбойников.
— А что, здесь есть разбойники?
— Поблизости живут джехеины. Они повсюду известны как самые большие мошенники, и ни одно судно, ни один человек не защищены от них.
— Я думал, что ваш хозяин, верги-баши Мурад Ибрахим, герой, отчаянный человек, что он никого не боится: ни разбойников, ни джехеинов.
— Да, таков он и есть. Однако разве он один может справиться с разбойниками, что мы все сможем предпринять против Абузейфа, Отца Сабли, который опаснее и ужаснее льва в горах или акулы в море?
— Абузейф? Я его не знаю. Я никогда еще о нем не слышал.
— Это потому, что ты чужестранец. Джехеины пригоняют свои стада на выпас на острове Либна и Джебель-Хасан, оставляют с ними очень немного пастухов, а остальные отправляются грабить и воровать. Они нападают на барки и либо забирают все, что там найдут, либо вымогают большой выкуп. А предводительствует этими разбойниками Абузейф.
— И что делает против них правительство?
— Какое?
— Разве вы не находитесь под защитой падишаха?
— Она не распространяется на джехеинов. Это свободные арабы, которым покровительствует великий шериф Мекки.
— Так помогите себе сами! Поймайте разбойников!
— Эфенди, ты говоришь как франк, который не понимает сути дела. Кто может поймать и убить Абузейфа?
— Он всего лишь человек.
— Ему помогает шайтан. Абузейф может сделаться невидимым. Он может летать по воздуху и ходить по морю. Абузейфа не ранит ни сабля, ни нож, ни пуля, а его собственная сабля заколдована. Он проникает сквозь двери и стены. Одним ударом он разъединяет душу и тело у сотни врагов, и даже больше.
— Хотел бы я его увидеть!
— Вай-вай, не желай этого, эфенди! Черт скажет ему, что ты хочешь его видеть, и тогда можешь быть уверен, что он придет. Схожу-ка за коврами для вас, а ты потом ложись спать, но прежде моли своего Бога, чтобы он охранил тебя от всех грозящих тебе опасностей.
— Благодарю за совет, но я молюсь обычно перед сном.
Он принес нам легкие коврики, в которые мы и закутались. Очень скоро мы заснули, потому что очень устали с дороги.
Ночью несколько матросов охраняли на суше спящих товарищей, а на борту — деньги. Утром все собрались на судне. Подняли якорь, подтянули снасти, развернули парус, и самбук направился на юг.
Мы шли под парусами примерно три четверти часа, когда заметили лодку, шедшую перед нами в том же направлении, но на веслах. Когда мы подошли поближе, то увидели в лодке двух мужчин и двух полностью закутанных в покрывала женщин.
Лодка вскоре остановилась, и мужчины дали знак, что намерены переговорить с самбуком. Рулевой приказал опустить парус и тем самым снизил скорость нашего судна. Один из гребцов поднялся в лодке и крикнул:
— Самбук, куда?
— В Эт-Тур.
— Мы тоже туда. Не возьмете ли нас?
— Заплатите?
— Охотно.
— Тогда давайте на борт.
Корабль лег в дрейф, и четыре человека поднялись на борт, а лодку взяли на буксир, после чего самбук продолжил плавание.
Верги-баши отправился в каюту — конечно, для того, чтобы устроить места женщинам. Вскоре они скрылись от взглядов мужчин. Женщины должны были пройти мимо меня. Мне, европейцу, не надо было отворачиваться, и, к своему удивлению, я заметил, что их вовсе не окружает аромат духов. Женщины стран солнечного восхода привыкли так умащивать себя благовониями, что запах чувствуется уже на значительном расстоянии. Впрочем, запах меня поразил — запах, который, словно невидимый шлейф, тянулся за ними, тот самый запах, что знаком каждому на Востоке: наполовину верблюжий, наполовину табачный — неочищенного табака, который привыкли курить многие бедуины. У меня было впечатление, как будто мимо меня прошли два погонщика верблюдов.
Поэтому я очень внимательно посмотрел им вслед, пока они не исчезли за дверью перегородки, но ничего особенного больше не смог заметить. Может быть, они совершили долгое путешествие на верблюдах, так что испарения «корабля пустыни» еще задержались в их одеждах.
Оба их спутника сначала долго говорили с рулевым и баши; потом один из них подошел ко мне.
Не дав ему опомниться, я схватил его, развернул в нужном направлении и дал такого пинка, что он далеко отлетел по палубе. Но в тот же момент он был уже опять на ногах.
— Горе тебе, ты оскорбил правоверного! Ты умрешь!
Он вытащил свой ханджар и бросился на меня. Его спутник последовал за ним, тоже с обнаженным оружием.
Я быстро выхватил из-за пояса у Халефа бегемотовую плеть, чтобы отделать ею нападающих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103