— О милостивый и великодушный Бог, питающий муравьев и ползучих гадов, управляющий днем и ночью, живущий, верховный, беспричинный, устанавливающий тьму ночью и свет днем! Мудрый, царящий над мудростью; сильный, царящий над силой; живущий, царящий над смертью!
После пения толпа расступилась, и пир подошел ко мне.
— Понял ли ты, что я сказал паломникам?
— Нет. Ты же знаешь, что я не говорю на твоем языке.
— Я сказал им, что принесу жертву шейху Шемсу, и теперь они пошли в лес собирать дрова. Если ты захочешь присутствовать при жертвоприношении, я буду очень рад. А теперь прости, эмир: уже подводят жертвенных животных.
Он пошел к гробнице, от стен которой сразу же потянулась длинная вереница быков. Мы медленно пошли за ним.
— Что будет с животными? — спросил я у переводчика.
— Их убьют.
— Для кого?
— Для шейха Шемса.
— Разве может солнце есть быков?
— Нет, но оно пожертвует их бедным.
— Пожертвует только мясо?
— Все: мясо, внутренности, шкуру. Мир шейх-хан займется дележом.
— А кровь?
— Ее выливают на землю, потому что в крови заключена душа.
Я понял, что здесь речь идет не о языческом обряде, а о приношении по любви, которое должно помочь беднякам отметить праздник, не заботясь о пропитании.
Когда мы добрались до площади, из ворот как раз вышел мир шейх-хан в сопровождении пира Камека, нескольких шейхов и кавалов, а также множества факиров. У всех в правой руке были ножи. Площадь окружило множество воинов, державших ружья, готовые к стрельбе. Тогда мир шейх-хан скинул верхние одежды, прыгнул на первого быка и с такой точностью вонзил ему нож в шею, что животное сразу же рухнуло замертво. В то же самое мгновение раздался сотнеголосый торжествующий крик, затрещали выстрелы. Мир шейх-хан отступил, и церемонию продолжил пир Камек. Это было редкое удовольствие: видеть, как седоволосый и чернобородый старик мечется от одного быка к другому и укладывает их по очереди выверенными ударами ножа. При этом не пролилось ни капли крови. Потом приблизились шейхи, чтобы вскрыть шейные вены, и факиры с большими сосудами для сбора крови. Когда эта церемония подошла к концу, привели овец, и первую из них опять убил мир шейх-хан, остальных — факиры, проявившие в этой операции исключительную ловкость.
Тогда ко мне подошел Али-бей.
— Хочешь сопровождать меня в Калони? — спросил он. — Я хочу удостовериться в дружбе племени бадинанов.
— Вы живете с ними мирно?
— Разве бы тогда мог я выбрать среди них разведчиков? Их главарь — мой друг, но есть случаи, когда надо действовать с максимумом уверенности. Пошли!
Нам не пришлось далеко идти, чтобы достичь очень большого, возведенного из красного камня дома, в котором Али-бей жил во время праздника. Его жена уже поджидала нас. Мы обнаружили на площадке перед домом множество расстеленных ковров, на которые и уселись, чтобы полакомиться завтраком. С этого места мы могли обозреть почти всю долину. Повсюду отдыхали люди. Каждое раскидистое дерево превратилось в палатку.
На другом склоне долины, справа от нас, стоял храм, посвященный Солнцу, шейху Шемсу. Он стоял так, что первые лучи восходящего светила освещали его. Когда позднее я посетил этот храм, то нашел там только четыре голые стены и никакого инвентаря, который позволил бы заключить о культовых ритуалах, но светлый ручеек струился по полу, в канавке, а на чистейшей белой известковой стене я увидел слова, написанные арабскими буквами: «О солнце, о свет, о Божья жизнь!»
Передо мной, в развилке дерева, стоял человек из Синджара. Кожа его была темной, а одежда — белой и чистой. Пристальным взглядом он изучал окрестности и время от времени откидывал длинные волосы, закрывавшие ему лицо. У него было ружье со старым неуклюжим фитильным замком, его нож крепился на грубо вырезанной рукоятке, но вид этого человека убеждал, что он с успехом применяет свое простое оружие. Возле него сидела у маленького костерка его жена и пекла на огне ячменный пирог, а над мужчиной карабкались по ветвям два полуголых загорелых мальчишки; они тоже уже носили ножи, привязанные тонкой веревочкой, обмотанной вокруг пояса.
Недалеко от них расположились многочисленные горожане, может быть, из Мосула: мужчины пристраивали своих тощих ослов, женщины выглядели бледными, истощенными — понятный без слов образ нужды и забот, а также угнетения, которому подвергались эти люди.
Потом я увидел мужчин, женщин, детей из Шайхана, из Сирии, из Хаджилара и Мидьята, из Хейшери и Семсала, из Мардина и Нусайбина, из района Киндоля и Дельмамикана, из Кокана и Кочаляна, и даже из окрестностей Тузика и Дельмагумгумуку. Старые и молодые, бедные и богатые, все были очень опрятны. У одних на тюрбанах красовались страусиные перья, а другие едва могли прикрыть свою наготу, но все были с оружием. Они общались между собой как братья и сестры; обменивались рукопожатиями, обнимались и целовались; ни одна женщина, ни одна девушка не прятали свои лица от чужих… Здесь собрались члены одной большой семьи.
В это время раздался залп, и я увидел, как люди отдельными группами, большими и маленькими, пошли к гробнице.
— Что они там делают? — спросил я у Али-бея.
— Получают свою порцию мяса жертвенных быков.
— Кто-то следит за этим?
— Да. Подходят только бедные. Они собираются по племенам и местам проживания. Вожди племен их сопровождают или выдают метки.
— А ваши жрецы совсем не оставляют себе мяса?
— От этих быков — нет. Но в последний день праздника убивают несколько животных, которые должны быть белыми, совершенно белыми. Их мясо принадлежит жрецам… Ну, а теперь давай отправимся в путь!
— Как далеко до Калони?
— Верхом — четыре часа.
Внизу стояли наши кони. Мы сели в седла и без сопровождения покинули долину. Путь наш уходил круто вверх, и, когда мы достигли вершины, я увидел перед собой холмистую местность, густо поросшую лесом и прорезанную многочисленными долинами. Эту страну населяло крупное курдское племя мисури, к которому принадлежали и бадинаны. Наш путь шел то вверх, то вниз, то между голых скал, то в густом лесу. На склонах мы видели несколько деревушек, но дома были брошены. То и дело мы переправлялись через холодные воды какого-нибудь дикого горного ручья. Эти дома были окружены виноградниками, рядом с которыми росли кунжут, жито и хлопок. Особенно красиво выглядели эти дома в окружении цветов и тщательно ухоженных плодовых деревьев: фиговых, гранатовых, вишневых, тутовых, оливковых.
Ни один человек не встретился по дороге, поскольку езиды, населявшие эту местность до самого Чёлемерика, все уже прибыли в Шейх-Ади. Мы ехали уже два часа, когда услышали голос, окликнувший нас.
Из леса вышел человек. Это был курд. На нем были очень широкие, открытые книзу штаны, кожаные башмаки были обуты прямо на босу ногу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103