Благодарю тебя за важное известие. Поехали.
Крайне нетерпеливо она погнала своего верблюда и через какое-то время повернула направо, к видневшейся на горизонте гряде холмов. Когда мы к ним приблизились, я заметил, что эти холмы сложены из того же красивого серого гранита, который я позднее видывал в Мекке. В долине с крутыми склонами я увидел палатки. Женщина показала на эти палатки рукой и сказала:
— Там они живут.
— Кто?
— Проклятые люди из племени атейба.
— Я думал, что атейба живут в Эль-Заллале, Тале и вдоль вади Эль-Нобейат.
— И там они тоже живут, но поехали. Ты должен все узнать!
Перед палатками лежали штук с тридцать верблюдов и несколько лошадей, а когда мы приблизились, свора тощих мохнатых собак подняла озлобленный вой, на звук которого появились обитатели палаток. Они схватились за оружие и выглядели очень воинственно.
— Подожди здесь! — приказала повелительница.
Она заставила своего верблюда опуститься на колени, ступила на землю и подошла к мужчинам. Ни Халеф, ни Албани не слышали нашего с нею разговора.
— Сиди, — спросил Халеф, — к какому племени принадлежат эти люди?
— К племени атейба.
— Я слышал об этом племени. К нему причисляют себя самые храбрые люди в этой пустыне. Всякому каравану паломников угрожают их пули. Они — злейшие враги джехеинов, к которым принадлежит Абузейф. Что от нас хочет эта женщина?
— Пока не знаю.
— Так мы еще узнаем об этом. Но держи свое оружие наготове, сиди. Я им не верю, потому что они отвергнуты и прокляты.
— Откуда ты это знаешь?
— А ты разве не знаешь, что все бедуины, живущие в окрестностях Мекки, собирают капли с восковых свечей, пепел от воскурении и пыль с порога Каабы, а потом натирают себе лбы? У этих же людей на лбу ничего нет. Они не могут пойти ни в Мекку, ни к порогу Каабы, потому что они прокляты.
— Почему их отвергли?
— Возможно, это мы узнаем от них.
Тем временем наша знакомая перебросилась парой слов с мужчинами, после чего один из них приблизился к нам. Это был почтенного вида старик.
— Пусть Аллах благословит ваше прибытие! Войдите в наши палатки. Вы будете нашими гостями.
Сие заверение убедило меня в том, что среди атейба нам не угрожает никакая опасность. Если араб однажды произнес слово «гость», ему можно полностью доверять. Мы спустились со своих верблюдов и пошли в палатку, где опустились на серир, низкую, покрытую циновкой деревянную табуретку. Нас угостили скромной пищей.
Пока мы ели, никто не произнес ни слова. Потом каждому из нас протянули по дешевой трубке «бери», и под едкий дым томбакского табака, привезенного то ли из Багдада, то ли из Басры, началась беседа.
Мы получили только по одной «бери» — это было верным признаком бедности этих людей.
В палатке находилось свыше двадцати человек. Слово взял приветствовавший нас старик:
— Я — шейх этого лагеря и буду говорить с тобой, сиди. Обычай запрещает мучить гостя вопросами, но тем не менее я должен тебя спросить кое о чем. Ты позволишь мне это?
— Позволяю.
— Ты принадлежишь к нессара?
— Да, я христианин.
— Что ты делаешь здесь, в стране правоверных?
— Хочу изучить эту страну и ее жителей.
Всем своим видом он выразил сомнение.
— А когда ты все изучишь, что ты будешь делать потом?
— Вернусь к себе на родину.
— Аллах акбар, а мысли нессара неисповедимы! Ты мой гость, и я поверю всему, что ты скажешь. Этот человек твой слуга? — при этом он показал на Халефа.
— Мой слуга и мой друг.
— Мое имя Малик. Ты говорил с дочерью шейха Малика. Она сказала мне, что твой слуга хочет совершить хадж.
— Это так.
— И ты будешь ждать, пока он вернется?
— Да.
— Где?
— Я еще не знаю.
— Ты чужестранец: но ты понимаешь язык правоверных. Знаешь ли ты, что такое делиль?
— Делилем называется проводник, который показывает паломникам святые места и достопримечательности Мекки.
— Это ты знаешь. Однако делиль делает и кое-что другое. Незамужним женщинам запрещено находиться в священном городе. Если девушка хочет попасть в Мекку, она отправляется в Джидду и фиктивно выходит замуж за какого-нибудь делиля. Он везет ее в Мекку как свою жену, там она выполняет положенные священные обряды. Когда хадж кончается, делиль снова дает ей свободу. Она остается девушкой, а делиль получает плату за свой труд.
— И это я знаю.
Пространное введение старого шейха пробудило мое любопытство. Какие такие планы позволили ему связать паломничество Халефа со службой делиля? Это я получил возможность узнать немедленно, потому что шейх безо всякого перехода попросил:
— Разреши своему слуге стать на время хаджа делилем!
— Зачем? — спросил я его.
— Это я скажу тебе после того, как ты дашь разрешение.
— Не знаю, сможет ли он. Ведь делили — чиновники, поставленные властями.
— Кто же запретит ему жениться на девушке, а после паломничества снова освободить ее?
Это верно. Что касается меня, то я охотно дам свое разрешение, если ты думаешь, что оно необходимо. Он — свободный человек. По этому поводу ты можешь сам к нему обратиться.
Было форменным наслаждением наблюдать за лицом моего доброго Халефа. Он был по-настоящему смущен.
— Хочешь ты это сделать? — спросил его старик.
— А девушку я могу прежде увидеть?
Шейх слегка усмехнулся, а потом ответил:
— Почему ты хочешь увидеть ее прежде? Стара она или молода, красива или безобразна — это же безразлично, потому что после хаджа ты ее освободишь.
— Та, которую нельзя видеть, дочь араба или турка?
— Дочерям арабов не пристало прятать свои лица. Ты увидишь девушку.
По его знаку один из присутствующих поднялся и покинул палатку. Вскоре он вернулся с девушкой, очень похожей на ту амазонку, которую я сразу же посчитал матерью этой девушки.
— Вот она. Посмотри на нее! — сказал шейх.
Халеф жадно воспользовался этим разрешением. Кажется, ему понравилась эта, видимо, пятнадцатилетняя, но уже полностью повзрослевшая темноглазая красавица.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Ханне, — ответила она.
— Твой взор блестит подобно лунному свету; твои щеки горят, как цветы; губы пылают, как плод граната, а ресницы тенисты, словно листва акаций. Мое имя звучит Халеф Омар бен Хаджи Абулаббас ибн Хаджи Дауд аль-Госсара. Если смогу, я буду исполнять твои желания.
Глаза моего Халефа тоже светились, но не как лунный, а как солнечный свет; его речь распускалась цветами восточной поэзии. Возможно, он остановился на краю той самой пропасти, в которую рухнули планы его отца и деда, Абулаббаса и Дауда аль-Госсара, — пропасти, в которую их влекли любовь и брачные узы.
Девушка снова удалилась, и шейх спросил Халефа:
— Ну, как же звучит твое решение?
— Спроси моего хозяина. Если он не отсоветует, я выполню твое пожелание.
— Твой хозяин уже сказал, что он дает тебе разрешение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Крайне нетерпеливо она погнала своего верблюда и через какое-то время повернула направо, к видневшейся на горизонте гряде холмов. Когда мы к ним приблизились, я заметил, что эти холмы сложены из того же красивого серого гранита, который я позднее видывал в Мекке. В долине с крутыми склонами я увидел палатки. Женщина показала на эти палатки рукой и сказала:
— Там они живут.
— Кто?
— Проклятые люди из племени атейба.
— Я думал, что атейба живут в Эль-Заллале, Тале и вдоль вади Эль-Нобейат.
— И там они тоже живут, но поехали. Ты должен все узнать!
Перед палатками лежали штук с тридцать верблюдов и несколько лошадей, а когда мы приблизились, свора тощих мохнатых собак подняла озлобленный вой, на звук которого появились обитатели палаток. Они схватились за оружие и выглядели очень воинственно.
— Подожди здесь! — приказала повелительница.
Она заставила своего верблюда опуститься на колени, ступила на землю и подошла к мужчинам. Ни Халеф, ни Албани не слышали нашего с нею разговора.
— Сиди, — спросил Халеф, — к какому племени принадлежат эти люди?
— К племени атейба.
— Я слышал об этом племени. К нему причисляют себя самые храбрые люди в этой пустыне. Всякому каравану паломников угрожают их пули. Они — злейшие враги джехеинов, к которым принадлежит Абузейф. Что от нас хочет эта женщина?
— Пока не знаю.
— Так мы еще узнаем об этом. Но держи свое оружие наготове, сиди. Я им не верю, потому что они отвергнуты и прокляты.
— Откуда ты это знаешь?
— А ты разве не знаешь, что все бедуины, живущие в окрестностях Мекки, собирают капли с восковых свечей, пепел от воскурении и пыль с порога Каабы, а потом натирают себе лбы? У этих же людей на лбу ничего нет. Они не могут пойти ни в Мекку, ни к порогу Каабы, потому что они прокляты.
— Почему их отвергли?
— Возможно, это мы узнаем от них.
Тем временем наша знакомая перебросилась парой слов с мужчинами, после чего один из них приблизился к нам. Это был почтенного вида старик.
— Пусть Аллах благословит ваше прибытие! Войдите в наши палатки. Вы будете нашими гостями.
Сие заверение убедило меня в том, что среди атейба нам не угрожает никакая опасность. Если араб однажды произнес слово «гость», ему можно полностью доверять. Мы спустились со своих верблюдов и пошли в палатку, где опустились на серир, низкую, покрытую циновкой деревянную табуретку. Нас угостили скромной пищей.
Пока мы ели, никто не произнес ни слова. Потом каждому из нас протянули по дешевой трубке «бери», и под едкий дым томбакского табака, привезенного то ли из Багдада, то ли из Басры, началась беседа.
Мы получили только по одной «бери» — это было верным признаком бедности этих людей.
В палатке находилось свыше двадцати человек. Слово взял приветствовавший нас старик:
— Я — шейх этого лагеря и буду говорить с тобой, сиди. Обычай запрещает мучить гостя вопросами, но тем не менее я должен тебя спросить кое о чем. Ты позволишь мне это?
— Позволяю.
— Ты принадлежишь к нессара?
— Да, я христианин.
— Что ты делаешь здесь, в стране правоверных?
— Хочу изучить эту страну и ее жителей.
Всем своим видом он выразил сомнение.
— А когда ты все изучишь, что ты будешь делать потом?
— Вернусь к себе на родину.
— Аллах акбар, а мысли нессара неисповедимы! Ты мой гость, и я поверю всему, что ты скажешь. Этот человек твой слуга? — при этом он показал на Халефа.
— Мой слуга и мой друг.
— Мое имя Малик. Ты говорил с дочерью шейха Малика. Она сказала мне, что твой слуга хочет совершить хадж.
— Это так.
— И ты будешь ждать, пока он вернется?
— Да.
— Где?
— Я еще не знаю.
— Ты чужестранец: но ты понимаешь язык правоверных. Знаешь ли ты, что такое делиль?
— Делилем называется проводник, который показывает паломникам святые места и достопримечательности Мекки.
— Это ты знаешь. Однако делиль делает и кое-что другое. Незамужним женщинам запрещено находиться в священном городе. Если девушка хочет попасть в Мекку, она отправляется в Джидду и фиктивно выходит замуж за какого-нибудь делиля. Он везет ее в Мекку как свою жену, там она выполняет положенные священные обряды. Когда хадж кончается, делиль снова дает ей свободу. Она остается девушкой, а делиль получает плату за свой труд.
— И это я знаю.
Пространное введение старого шейха пробудило мое любопытство. Какие такие планы позволили ему связать паломничество Халефа со службой делиля? Это я получил возможность узнать немедленно, потому что шейх безо всякого перехода попросил:
— Разреши своему слуге стать на время хаджа делилем!
— Зачем? — спросил я его.
— Это я скажу тебе после того, как ты дашь разрешение.
— Не знаю, сможет ли он. Ведь делили — чиновники, поставленные властями.
— Кто же запретит ему жениться на девушке, а после паломничества снова освободить ее?
Это верно. Что касается меня, то я охотно дам свое разрешение, если ты думаешь, что оно необходимо. Он — свободный человек. По этому поводу ты можешь сам к нему обратиться.
Было форменным наслаждением наблюдать за лицом моего доброго Халефа. Он был по-настоящему смущен.
— Хочешь ты это сделать? — спросил его старик.
— А девушку я могу прежде увидеть?
Шейх слегка усмехнулся, а потом ответил:
— Почему ты хочешь увидеть ее прежде? Стара она или молода, красива или безобразна — это же безразлично, потому что после хаджа ты ее освободишь.
— Та, которую нельзя видеть, дочь араба или турка?
— Дочерям арабов не пристало прятать свои лица. Ты увидишь девушку.
По его знаку один из присутствующих поднялся и покинул палатку. Вскоре он вернулся с девушкой, очень похожей на ту амазонку, которую я сразу же посчитал матерью этой девушки.
— Вот она. Посмотри на нее! — сказал шейх.
Халеф жадно воспользовался этим разрешением. Кажется, ему понравилась эта, видимо, пятнадцатилетняя, но уже полностью повзрослевшая темноглазая красавица.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Ханне, — ответила она.
— Твой взор блестит подобно лунному свету; твои щеки горят, как цветы; губы пылают, как плод граната, а ресницы тенисты, словно листва акаций. Мое имя звучит Халеф Омар бен Хаджи Абулаббас ибн Хаджи Дауд аль-Госсара. Если смогу, я буду исполнять твои желания.
Глаза моего Халефа тоже светились, но не как лунный, а как солнечный свет; его речь распускалась цветами восточной поэзии. Возможно, он остановился на краю той самой пропасти, в которую рухнули планы его отца и деда, Абулаббаса и Дауда аль-Госсара, — пропасти, в которую их влекли любовь и брачные узы.
Девушка снова удалилась, и шейх спросил Халефа:
— Ну, как же звучит твое решение?
— Спроси моего хозяина. Если он не отсоветует, я выполню твое пожелание.
— Твой хозяин уже сказал, что он дает тебе разрешение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103