До сих пор Албани сносно держался в седле. Но вот наши верблюды пошли «медвежьей рысью», их обычным аллюром, из-за которого новички получают великолепную возможность познакомиться с морской болезнью, не увидев даже ни одной капли соленой воды. Вначале Албани еще смеялся над самим собой. Он не владел умением смягчать толчки животного собственными движениями. Он клонился то туда, то сюда, то вперед, то назад. Его длинное арабское кремневое ружье мешало ему, а огромная сабля, бряцая, била верблюда по боку.
Вскоре мы оставили за собой небольшую возвышенность, и теперь перед нами открылась широкая равнина. Албани, казалось, все больше и больше осваивался в седле: он уже не жаловался. Так мы преодолели за час, наверное, две немецкие мили, когда перед нами возникла фигура одинокого всадника. Он был примерно в полумиле от нас и ехал, по всей видимости, на отличном верблюде, потому что расстояние между нами буквально таяло, и всего лишь через десять минут мы оказались лицом к лицу.
На всаднике была одежда состоятельного бедуина, а капюшон его бурнуса был глубоко надвинут на лицо. Его верблюд стоил дороже трех наших, вместе взятых.
— Селям алейкум! — приветствовал он меня, обнажая руку, чтобы откинуть капюшон.
— Алейкум! — ответил я. — Куда путь держишь в этой пустыне?
Его голос звучал мягко, почти как голос женщины. Его рука была хотя и загорелой, но маленькой и нежной, а когда он откинул капюшон, я увидел совершенно безбородое лицо, карие глаза живо рассматривали меня… Это была… женщина.
— Мой путь ведет меня всюду! — ответила она. — А куда ведет тебя твой?
— Я еду из Джидды, объезжаю своего верблюда, а потом снова вернусь в город.
Ее лицо помрачнело, а взгляд стал недоверчивым.
— Так ты живешь в городе?
— Нет, я приезжий.
— Ты паломник?
Что я должен был отвечать? У меня были планы выдать здесь себя за магометанина; но когда спросили вот так прямо, я не осмелился ответить ложью.
— Нет, я не хаджи.
— Ты чужой в Джидде и, несмотря на это, приехал сюда не для того, чтобы отправиться в Мекку? Или ты был в священном городе раньше, или ты не правоверный.
— Я еще не был в Мекке, так как моя вера не похожа на вашу.
— Ты еврей?
— Нет, я христианин.
— А эти двое?
— Один христианин, как и я, а другой мусульманин, который собирается отправиться в Мекку.
При этих словах ее лицо внезапно просветлело, и она обратилась к Халефу:
— Где твоя родина, чужестранец?
— На западе, далеко отсюда, за великой пустыней.
— У тебя есть жена?
Халеф почти так же, как я, удивился этому вопросу, высказанному вопреки обычаям Востока. Он ответил:
— Нет.
— Ты друг или слуга этого эфенди?
— Я ему и друг, и слуга.
Тогда она снова обратилась ко мне:
— Сиди, поехали со мной!
— Куда?
— Ты любишь поболтать или просто боишься женщины?
— Ба! Вперед!
Она повернула своего верблюда и поскакала назад, по тому самому следу, который ее животное оставило на песке. Я держался рядом с нею, остальные поотстали.
Женщина была далеко не юной, и лучи пустынного солнца, а также лишения и напряженный труд задубили кожу ее лица и уже изрезали ее морщинами; но когда-то она, конечно, была привлекательной, и это было отчетливо видно по ней. Что привело эту одинокую всадницу в пустыню? Почему она ехала в Джидду, а теперь возвращалась с нами назад? Почему она была явно обрадована, когда услышала, что Халеф собрался в Мекку, и почему она не сказала, куда везет нас? Она была для меня загадкой. При ней было ружье, а на поясе виднелся ятаган; да! — в седельных ремнях верблюда торчал даже дротик, который может быть таким опасным в руке умелого араба. Она производила впечатление свободолюбивой бесстрашной амазонки, и это слово здесь было совершенно уместно, так как подобные воинственные женщины во всех краях Востока встречаются чаще, чем на Западе, где все-таки женщине предоставляется больше свобод.
— Какой это язык? — спросила она меня, услышав ответ Албани.
— Это язык немцев.
— Значит, ты немей?
— Да.
— Немей, должно быть, храбрые люди.
— Почему?
— Самым храбрым человеком был Султан эль-Кебир, Наполеон… и тем не менее его победили немей… шимаклер, северные немей, немси-немлекетлер, то есть австрийцы, и московиты. Почему твои глаза так пристально меня рассматривают?
Значит, она слышала и о Наполеоне, и об исходе европейской войны. Ясно, что у нее было необычное прошлое.
— Прости меня, если мой взгляд тебя оскорбил, — ответил я. — Я не привык в твоей стране встречать таких женщин, как ты.
— Женщин, носящих оружие? Женщин, убивающих мужчин? Женщин, даже управляющих своим племенем? Разве ты не слышал про Галие?
— Галие? — спросил я, вспоминая. — Разве она не из племени бегум?
— Вижу, что ты ее знаешь.
— Она была подлинным шейхом своего племени и разбила в сражении под Тарабой войска Мехмеда Али, которыми командовал Тунсун-бей?
— Да. Теперь ты видишь, что женщина может сравниться с мужчиной?
— Что говорит об этом Коран?
— Коран? — спросила она с выражением пренебрежения. — Коран — это книга; вот у меня ятаган, ружье и дротик. Во что ты веришь? В Книгу или в оружие?
— В оружие. Итак, ты видишь, что меня нельзя назвать гяуром, потому что я думаю то же самое, что и ты.
— Ты тоже веришь в свое оружие?
— Да, но еще больше в священную книгу христиан.
— Я ее не знаю, но твое оружие вижу.
Это был, безусловно, комплимент в мой адрес, потому чтоараб привык судить о человеке по оружию, которое тот носит при себе. Женщина продолжала:
— Кто убил больше врагов — ты или твой друг?
Албани, судя по его оружию, должен был, разумеется, казаться храбрее меня. Однако я был убежден, что добряк-триестинец со своей огромной саблей не был, конечно, опасен еще ни одному человеку. Я ответил уклончиво:
— Мы с ним об этом еще не говорили.
— Как часто ты исполнял кровную месть?
— Еще ни разу в жизни. Моя вера запрещает мне убивать даже врага. Его должен судить закон.
— А если сейчас появится Абузейф и захочет тебя убить?
— Тогда я стану защищаться и в случае необходимости убью его, потому что при самообороне это разрешается… Ты говоришь об Отце Сабли. Ты его знаешь?
— Я его знаю. Ты тоже назвал его прозвище. Ты о нем слышал?
— Я не только слышал об Абузейфе, но и видел его. Она резко повернулась ко мне:
— Видел? Когда?
— Несколько часов назад.
— Где?
— В последний раз на его собственном корабле. Я был его пленником, а вчера убежал от него.
— Где стоит его корабль?
Я указал направление, в котором, как я предполагал, Находилось судно.
— Он стоит вон в той стороне, укрывшись в бухте.
— А сам Абузейф на корабле?
— Нет, он поехал в Мекку, чтобы преподнести подарок великому шерифу.
— Великого шерифа нет в Мекке. Сейчас он находится в Эт-Тайфе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103