– рыдающим голосом закричал тот, кто спросил о правде. – Значит, есть на свете для чего жить?
– Давай, братва, заворачивай отсюда, идем! – закричал другой.
– Идем! – радостно загудели в ответ дюжие глотки.
– Идите и сдавайтесь! – властно, спокойно сказал Дзержинский. – Сдадитесь, и вас простят!
Толпа рванулась к двери в Морозовскую гостиную, но там грянуло два пистолетных выстрела, и в это же мгновение на Дзержинского навалились сзади. Дыша водочным перегаром, кряхтя и ругаясь, телохранители Александровича скрутили ему руки ремнем, и тут Дзержинский увидел Попова. Бледный, толстогубый, с тускло отсвечивающими зрачками, весь в коже, с желтой коробкой маузера, он вытянул вперед голову и спросил негромко, пришептывая:
– Ну как, товарищ Феликс? Поагитировали?
Он был трезв, выбрит, от него пахло английским одеколоном – лавандой, как в давние времена от жандармского ротмистра в варшавской тюрьме «Павиаки». Душистая египетская сигарета дымилась в его пальцах. Мысль Дзержинского мимоходом коснулась и сигареты: Антанта снабжает своего человека.
– Пока вы тут агитировали, мы телеграф взяли! – сказал Попов, кривя толстые губы.
– Ненадолго! – ответил Дзержинский.
– У нас более двух тысяч народу! – почти крикнул Попов.
– Либо обманутых, либо уголовников и преступников! – спокойно добавил Дзержинский.
У Попова на лице выступил пот, он утерся платочком, хотел было что-то сказать, но Дзержинский опередил его.
– Где Блюмкин? – спросил он, наступая на Попова.
– Какой Блюмкин?
– Не валяйте дурака! – прикрикнул Дзержинский. – Мне нужен Блюмкин!
Попов удивленно вскинул брови.
– Вы, кажется, повышаете на меня голос? – как бы поинтересовался он. – Вы забыли, что арестованы?
– Кем?
– Властью.
– Вы не власть. Вы ничтожество, жалкий изменник, предатель, купленный за деньги!
На лбу у Попова снова выступил пот, вздулась жила. Боголюбский и Шмыгло – телохранители Александровича – кажется, ухмылялись. На улице, перед особняком, кто-то ударил гранатой, в зале со звоном рассыпалось стекло. Боголюбский – бывший боксер, с перебитым носом, – побежал узнать, что случилось. Шмыгло, тяжело переваливаясь на коротких ногах, зашагал к окну, свесился вниз. Там треснула пулеметная очередь, страшно закричала женщина, опять ударила бомба-лимонка.
– Эти уйдут! – сказал Шмыгло. – У них пулемет свой есть.
Попов вдруг топнул ногой, закричал, чтобы Шмыгло убирался к черту, его не спрашивают, уйдет там кто-то или не уйдет. Дергаясь, кривя рот, Попов вытащил из коробки маузер, велел Дзержинскому идти в дверь налево.
– Только за вами! – издевательски вежливо сказал Дзержинский.
Попов весь перекосился, опять закричал, размахивая маузером, что не намерен терпеть издевательства над собой, что он не потерпит, что Дзержинский арестован…
– У вас, кажется, истерика! – брезгливо сказал Дзержинский. – И не размахивайте маузером – он может выстрелить и вас изувечить…
Пинком распахнув дверь, Попов пошел вперед – в свой кабинет. Дзержинский со связанными за спиной руками медленно шел за ним. Сзади, отдуваясь и пыхтя, плелся толстый Шмыгло. В кабинете Попова шипя горела ацетиленовая лампа, на столе стояли стаканы и непочатая бутылка французского коньяку. За открытыми окнами погромыхивал гром, поблескивали длинные, розовые молнии. Дзержинский сел. Ремень нестерпимо больно въелся в кисть руки.
– Если вы дадите честное слово не бежать, я прикажу развязать вам руки! – сказал Попов.
Дзержинский молча посмотрел на Попова. Тот взял со стола сигарету, зажег спичку, жадно затянулся. Шмыгло, сопя, развязал ремень. В дверь без стука протиснулся квадратный человек с мутными глазами, в офицерском френче, сказал с порога:
– Человек двести смылось. Гранатами дорогу пробили и ушли к Яузе. Шестнадцать человек подранков я к стенке поставил и пустил в расход…
– Вы бы лучше застрелились, Попов, – медленно произнес Дзержинский. – Карты у вас фальшивые, крапленые, игра кончена, попадетесь – расстреляем со всеми вашими бандитами…
У Попова на лбу опять надулась жила, в глазах заиграли желтые огоньки; не спеша, словно крадучись, он еще раз потянул из коробки маузер, но раздумал:
– Вы у нас заложником. – Покуда вы тут – красные не станут нас обстреливать. Ну, а мы позабавимся.
И кивнул квадратному в бриджах:
– Начинайте, Семен Сергеевич!
Квадратный козырнул двумя пальцами, карандашом продавил пробку в бутылку, налил полный стакан коньяку и медленно выпил.
В углу бесшумно отворилась маленькая дверца, Боголюбский привел Евстигнеева – того, в маленькой барашковой шапочке, в кожаной офицерской куртке, который сказал Дзержинскому, что ничего хорошего его здесь не ждет.
– Будете охранять бывшего председателя ВЧК Дзержинского, – сказал Попов. – Находитесь тут неотступно. В крайнем случае стреляйте, но только в крайнем. Дзержинский нам еще понадобится…
– Слушаюсь! – лихо оторвал Евстигнеев.
Попов вынул из ящика стола две обоймы для маузера, положил в косой карман куртки гранату, белыми крупными зубами рванул кусок колбасы. Квадратный, в бриджах, еще хлебнул коньяку. Шмыгло с винтовкой встал за дверью, Боголюбского Попов услал с приказом на батарею. Посовещавшись шепотом, квадратный и Попов ушли. Ацетиленовая лампа жалобно зашипела в тишине. Евстигнеев прогуливался по комнате, по пушистому ковру, носком сапога вороша ворс, поддевая окурки, и негромко напевал:
Гори, гори, мол звезда…
– И что же, вы серьезно надеетесь на успех? – спросил Дзержинский.
Евстигнеев усмехнулся своим женским ртом, его зеленые глаза зло блеснули. Наливая себе коньяк, ответил:
– Не только надеемся, но уверены. Разведка показала – ваши войска стоят лагерем на Ходынском поле: сколько их там? Горсточка? У нас есть спирт, мы взяли две цистерны, это не так уж мало. Наши люди этим спиртом вчера и сегодня торговали и притом чрезвычайно дешево. По не-бы-ва-ло дешевым ценам, так сказать – себе в убыток. Кроме того – прошу не забывать – нынче канун Ивана Купалы, кое-кто из ваших по этому случаю отпущен восвояси. Ну-с… есть у нас артиллерия, есть снаряды…
Со стаканом коньяку в руке он остановился против Дзержинского, самоуверенный, розовый.
– Кто у вас главный? – спросил Дзержинский.
– А вам зачем? – усмехнулся Евстигнеев. – Так? На всякий случай? Или вы думаете, что мы вас отпустим?
Он допил коньяк, глубоко сел в кресло, вытянув вперед ноги, и начал было что-то говорить, но в это время грохнули пушки, за окном на мгновение стало светло, у коновязи внизу испуганно заржали лошади. Мятежники начали сражение.
– Наводчики у нас толковые! – сказал Евстигнеев. – Скоро кое-кому станет жарко. Если не к утру, то к вечеру все кончим…
– Вот так, обстрелом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Давай, братва, заворачивай отсюда, идем! – закричал другой.
– Идем! – радостно загудели в ответ дюжие глотки.
– Идите и сдавайтесь! – властно, спокойно сказал Дзержинский. – Сдадитесь, и вас простят!
Толпа рванулась к двери в Морозовскую гостиную, но там грянуло два пистолетных выстрела, и в это же мгновение на Дзержинского навалились сзади. Дыша водочным перегаром, кряхтя и ругаясь, телохранители Александровича скрутили ему руки ремнем, и тут Дзержинский увидел Попова. Бледный, толстогубый, с тускло отсвечивающими зрачками, весь в коже, с желтой коробкой маузера, он вытянул вперед голову и спросил негромко, пришептывая:
– Ну как, товарищ Феликс? Поагитировали?
Он был трезв, выбрит, от него пахло английским одеколоном – лавандой, как в давние времена от жандармского ротмистра в варшавской тюрьме «Павиаки». Душистая египетская сигарета дымилась в его пальцах. Мысль Дзержинского мимоходом коснулась и сигареты: Антанта снабжает своего человека.
– Пока вы тут агитировали, мы телеграф взяли! – сказал Попов, кривя толстые губы.
– Ненадолго! – ответил Дзержинский.
– У нас более двух тысяч народу! – почти крикнул Попов.
– Либо обманутых, либо уголовников и преступников! – спокойно добавил Дзержинский.
У Попова на лице выступил пот, он утерся платочком, хотел было что-то сказать, но Дзержинский опередил его.
– Где Блюмкин? – спросил он, наступая на Попова.
– Какой Блюмкин?
– Не валяйте дурака! – прикрикнул Дзержинский. – Мне нужен Блюмкин!
Попов удивленно вскинул брови.
– Вы, кажется, повышаете на меня голос? – как бы поинтересовался он. – Вы забыли, что арестованы?
– Кем?
– Властью.
– Вы не власть. Вы ничтожество, жалкий изменник, предатель, купленный за деньги!
На лбу у Попова снова выступил пот, вздулась жила. Боголюбский и Шмыгло – телохранители Александровича – кажется, ухмылялись. На улице, перед особняком, кто-то ударил гранатой, в зале со звоном рассыпалось стекло. Боголюбский – бывший боксер, с перебитым носом, – побежал узнать, что случилось. Шмыгло, тяжело переваливаясь на коротких ногах, зашагал к окну, свесился вниз. Там треснула пулеметная очередь, страшно закричала женщина, опять ударила бомба-лимонка.
– Эти уйдут! – сказал Шмыгло. – У них пулемет свой есть.
Попов вдруг топнул ногой, закричал, чтобы Шмыгло убирался к черту, его не спрашивают, уйдет там кто-то или не уйдет. Дергаясь, кривя рот, Попов вытащил из коробки маузер, велел Дзержинскому идти в дверь налево.
– Только за вами! – издевательски вежливо сказал Дзержинский.
Попов весь перекосился, опять закричал, размахивая маузером, что не намерен терпеть издевательства над собой, что он не потерпит, что Дзержинский арестован…
– У вас, кажется, истерика! – брезгливо сказал Дзержинский. – И не размахивайте маузером – он может выстрелить и вас изувечить…
Пинком распахнув дверь, Попов пошел вперед – в свой кабинет. Дзержинский со связанными за спиной руками медленно шел за ним. Сзади, отдуваясь и пыхтя, плелся толстый Шмыгло. В кабинете Попова шипя горела ацетиленовая лампа, на столе стояли стаканы и непочатая бутылка французского коньяку. За открытыми окнами погромыхивал гром, поблескивали длинные, розовые молнии. Дзержинский сел. Ремень нестерпимо больно въелся в кисть руки.
– Если вы дадите честное слово не бежать, я прикажу развязать вам руки! – сказал Попов.
Дзержинский молча посмотрел на Попова. Тот взял со стола сигарету, зажег спичку, жадно затянулся. Шмыгло, сопя, развязал ремень. В дверь без стука протиснулся квадратный человек с мутными глазами, в офицерском френче, сказал с порога:
– Человек двести смылось. Гранатами дорогу пробили и ушли к Яузе. Шестнадцать человек подранков я к стенке поставил и пустил в расход…
– Вы бы лучше застрелились, Попов, – медленно произнес Дзержинский. – Карты у вас фальшивые, крапленые, игра кончена, попадетесь – расстреляем со всеми вашими бандитами…
У Попова на лбу опять надулась жила, в глазах заиграли желтые огоньки; не спеша, словно крадучись, он еще раз потянул из коробки маузер, но раздумал:
– Вы у нас заложником. – Покуда вы тут – красные не станут нас обстреливать. Ну, а мы позабавимся.
И кивнул квадратному в бриджах:
– Начинайте, Семен Сергеевич!
Квадратный козырнул двумя пальцами, карандашом продавил пробку в бутылку, налил полный стакан коньяку и медленно выпил.
В углу бесшумно отворилась маленькая дверца, Боголюбский привел Евстигнеева – того, в маленькой барашковой шапочке, в кожаной офицерской куртке, который сказал Дзержинскому, что ничего хорошего его здесь не ждет.
– Будете охранять бывшего председателя ВЧК Дзержинского, – сказал Попов. – Находитесь тут неотступно. В крайнем случае стреляйте, но только в крайнем. Дзержинский нам еще понадобится…
– Слушаюсь! – лихо оторвал Евстигнеев.
Попов вынул из ящика стола две обоймы для маузера, положил в косой карман куртки гранату, белыми крупными зубами рванул кусок колбасы. Квадратный, в бриджах, еще хлебнул коньяку. Шмыгло с винтовкой встал за дверью, Боголюбского Попов услал с приказом на батарею. Посовещавшись шепотом, квадратный и Попов ушли. Ацетиленовая лампа жалобно зашипела в тишине. Евстигнеев прогуливался по комнате, по пушистому ковру, носком сапога вороша ворс, поддевая окурки, и негромко напевал:
Гори, гори, мол звезда…
– И что же, вы серьезно надеетесь на успех? – спросил Дзержинский.
Евстигнеев усмехнулся своим женским ртом, его зеленые глаза зло блеснули. Наливая себе коньяк, ответил:
– Не только надеемся, но уверены. Разведка показала – ваши войска стоят лагерем на Ходынском поле: сколько их там? Горсточка? У нас есть спирт, мы взяли две цистерны, это не так уж мало. Наши люди этим спиртом вчера и сегодня торговали и притом чрезвычайно дешево. По не-бы-ва-ло дешевым ценам, так сказать – себе в убыток. Кроме того – прошу не забывать – нынче канун Ивана Купалы, кое-кто из ваших по этому случаю отпущен восвояси. Ну-с… есть у нас артиллерия, есть снаряды…
Со стаканом коньяку в руке он остановился против Дзержинского, самоуверенный, розовый.
– Кто у вас главный? – спросил Дзержинский.
– А вам зачем? – усмехнулся Евстигнеев. – Так? На всякий случай? Или вы думаете, что мы вас отпустим?
Он допил коньяк, глубоко сел в кресло, вытянув вперед ноги, и начал было что-то говорить, но в это время грохнули пушки, за окном на мгновение стало светло, у коновязи внизу испуганно заржали лошади. Мятежники начали сражение.
– Наводчики у нас толковые! – сказал Евстигнеев. – Скоро кое-кому станет жарко. Если не к утру, то к вечеру все кончим…
– Вот так, обстрелом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51