Написана густо! И роман «Роза ветров» – наиболее известный, 30-е годы, стройка Бобриковското комбината. Подзаголовок «Поиски романа». Довольно скучно – увлечение документами, фотографичностью.
Рассказ «Иные глаза» – хорош.
Глеб Алексеев погиб в 1937 году.
14 мая
...
Вчера навестил Николая Никандровича Накорякова[107] (84 года), знавшего отца по Тюменский ссылке 1907 года. Он мне позвонил несколько дней назад, прочитав «Отблеск костра».
Маленький, довольно бодрый старичок, с коротко постриженной, круглой аккуратной головкой, улыбающийся, курит сигареты. Ручки у него сухонькие, с выгнутыми от старости большими пальцами. Говорил здраво, интересно. С трудом вспоминал лишь некоторые фамилии и имена. Живет он с дочкой и внучкой, обе уже не очень молоды – в двух маленьких смежных комнатах коммунальной квартиры в старом Мансуровском переулке.
Отца он видел только в 1907 году в Тюмени, то есть 58 лет назад – и больше никогда.
– Родителя вашего я знал, но вы на него не походите, – были первые его слова.
В его памяти отец был юным, девятнадцатилетним, худым и хромал. Ему кажется, что он и потом хромал, но он ошибается. Видимо, просто была ранена нога. Больше, собственно, он ничего не мог вспомнить.
Я сказал, что это интересно – как он запомнил человека, которого видел недолго и так давно.
– Так ведь нас тогда было так мало, – сказал старичок. – Несколько десятков на всю Россию. А теперь видите, что полмира наши.
Он улыбнулся нежно и робко, как улыбаются слепые. Он почти совсем незряч, читает с лупой.
– Но сколько это стоило крови, скольких жертв, – сказал я.
– Да, крови много…
Мы стали говорить о 37 годе. Он считает, что был заговор, исходивший из кругов НКВД. Кто главные фигуры заговора – пока неизвестно, так как нет допуска к материалам. Но он убежден, что был заговор, имевший целью сменить власть в стране. А Сталин? Сталин, по его мнению, не столь виновен, как считают. Слухи о том, что он в 1911 году был завербован охранкой – чепуха. Он знал Сталина близко, был участником Лондонского и Стокгольмского съездов. Сталин был настоящий революционер, фанатик, прямолинейный. «Я спал с ним на одной койке». Я спросил, а не может ли быть, что человек переродился? Власть меняет людей. Он подумал, сказал – да, может быть…
Я очень осторожно, не желая вступать в спор, сказал, что Ежов и Берия были лишь исполнители.
– Ежов был ничтожный человек, – сказал Накоряков. – Я его знал. Он был пьяница, бабник, вырожденец.
Интересно, что такие люди, как Накоряков, Стасова – оставшиеся в живых – обеляют Сталина. Что бы они говорили, умирая в бараке, на Колыме? По-прежнему считали бы его «революционером»? А, возможно, – да, считали бы…
Накоряков – из крестьян Тобольской губернии. Учился в Тобольской семинарии, был исключен за революционную деятельность. В 1911 году, после экс-а,[108] когда ему грозила казнь, – он говорит «весилица» – ему пришлось бежать за границу. 6 лет, до 1917 года прожил в Америке. В 1922 году стал главным редактором Госиздата. Рассказывал, как в 1936 году ему позвонил Сталин:
– Ты что же волынишь с романом Антоновской?..
Это было халтурное произведение, восхваляющее мелкое грузинское дворянство.
Потом, поразмыслив, я решил, что Накоряков в чем-то слегка привирает. Может быть – от старости.
Старики отличаются тем – глубокие старики – что их больше всего вдохновляет и радует мысль о том, что они пережили своих сверстников. Дух соревнования. У очень глубоких стариков оттого бывает веселое настроение. Они чувствуют себя чемпионами. Все остальное их волнует гораздо меньше.
Накоряков рассказал о некоем старичке (78 лет) Баранченко, который написал пять томов воспоминаний. Он бывший анархист. Я попросил познакомить меня с ним. Накоряков обещал.
Рассказал историю, которую ему рассказал этот Баранченко. До революции в камеру Екатеринославской тюрьмы, где сидели политические, бросили крестьянку с ребенком. Она была совсем молодая женщина. Муж ее был хил, болезненен. Свекор – здоров, могуч. Однажды оба напились где-то, пришли домой, муж полез к жене, а потом – свекор. Она не давалась, он ее изнасиловал. Оба, отец и сын, захрапели. Она убила обоих – топором. Она прижилась в камере политических и все время была с ними. С ними пошла в ссылку. Там они ее обучали, развивали. Ее освободили, как и других политических, в Февральскую революцию. Она стала большевичкой. Окончила Университет. Стала Профессором права. В 1937 году погибла, как многие. Ее звали – Анна Воскобойникова. Ее дочь, тоже Анна, жива.
Шалаев.[109] Из письма.
...
«Входящий не грусти, выходящий не радуйся!
Кто не был, тот будет, кто был – тот не забудет».
«Да будет проклят тот отныне и до века,
Кто думает тюрьмой исправить человека».
(надпись в уборной)
27 мая
...
Вместе с Н. Н. Накоряковым поехали к Баранченко Виктору Еремеевичу. Ему 79 лет. Это довольно живой, многословный старик, по-видимому еврей из Молдавии, детство прошло на Украине, был анархо-коммунистом.
Говорил 4 часа, не умолкая. Он живет в новом блочном доме на Юго-Западе. Живет вместе с сестрой своей, погибшей в 1937 году, жены – Фаины Ставской, бывшей политкаторжанки. О ней он пишет. Написал 5 томов: история анархистского движения в России, Октябрь, политические процессы.
Ф. Ставская, 18-летняя девушка, в 1911 году как покусительница приговаривалась к 20 годам каторги. Освободила Февральская революция; каторжанок привезли в Питер, торжественно принимали в городе – в течение месяца – затем в Москве, затем отправили отдыхать в Крым.
В 1922 во время первого политического процесса над правыми эсерами Ф. Ставская – была в числе обвиняемых. Это был шумный процесс, судили в Колонном Зале. Часть обвиняемых была не под стражей. Главным обвинителем был Пятаков.
В феврале-марте 1921 года, когда умер Кропоткин, анархисты, находившиеся в Бутырской тюрьме, устроили демонстрацию – встали наверху такой плотной кучей, что их не могли разбить, разнять, разлить брандспойтами. 3 суток не двигались. Охрана не могла отделить никого – с трудом оторвали от группы О. Таратуту, ее волокли по ступеням, и она стукалась головой по камням, но никто из анархистов не шевельнулся. Они требовали Дзержинского.
Он пришел.
– Что вы хотите?
Мы хотим, чтоб нас отпустили – похоронить нашего вождя. Мы вернемся под честное слово анархистов.
И Дзержинский их отпустил под «честное».
Они вышли, выстроились, по-военному, возглавляемые Б. Волиным (Эйхенбаумом) – гроб уже выносили – и несли гроб до Ново-Девичьего.
Волин, бросив горсть земли в могилу, сказал единственную фразу:
– Доколе, доколе искупительные жертвы!
Вернулись все до единого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Рассказ «Иные глаза» – хорош.
Глеб Алексеев погиб в 1937 году.
14 мая
...
Вчера навестил Николая Никандровича Накорякова[107] (84 года), знавшего отца по Тюменский ссылке 1907 года. Он мне позвонил несколько дней назад, прочитав «Отблеск костра».
Маленький, довольно бодрый старичок, с коротко постриженной, круглой аккуратной головкой, улыбающийся, курит сигареты. Ручки у него сухонькие, с выгнутыми от старости большими пальцами. Говорил здраво, интересно. С трудом вспоминал лишь некоторые фамилии и имена. Живет он с дочкой и внучкой, обе уже не очень молоды – в двух маленьких смежных комнатах коммунальной квартиры в старом Мансуровском переулке.
Отца он видел только в 1907 году в Тюмени, то есть 58 лет назад – и больше никогда.
– Родителя вашего я знал, но вы на него не походите, – были первые его слова.
В его памяти отец был юным, девятнадцатилетним, худым и хромал. Ему кажется, что он и потом хромал, но он ошибается. Видимо, просто была ранена нога. Больше, собственно, он ничего не мог вспомнить.
Я сказал, что это интересно – как он запомнил человека, которого видел недолго и так давно.
– Так ведь нас тогда было так мало, – сказал старичок. – Несколько десятков на всю Россию. А теперь видите, что полмира наши.
Он улыбнулся нежно и робко, как улыбаются слепые. Он почти совсем незряч, читает с лупой.
– Но сколько это стоило крови, скольких жертв, – сказал я.
– Да, крови много…
Мы стали говорить о 37 годе. Он считает, что был заговор, исходивший из кругов НКВД. Кто главные фигуры заговора – пока неизвестно, так как нет допуска к материалам. Но он убежден, что был заговор, имевший целью сменить власть в стране. А Сталин? Сталин, по его мнению, не столь виновен, как считают. Слухи о том, что он в 1911 году был завербован охранкой – чепуха. Он знал Сталина близко, был участником Лондонского и Стокгольмского съездов. Сталин был настоящий революционер, фанатик, прямолинейный. «Я спал с ним на одной койке». Я спросил, а не может ли быть, что человек переродился? Власть меняет людей. Он подумал, сказал – да, может быть…
Я очень осторожно, не желая вступать в спор, сказал, что Ежов и Берия были лишь исполнители.
– Ежов был ничтожный человек, – сказал Накоряков. – Я его знал. Он был пьяница, бабник, вырожденец.
Интересно, что такие люди, как Накоряков, Стасова – оставшиеся в живых – обеляют Сталина. Что бы они говорили, умирая в бараке, на Колыме? По-прежнему считали бы его «революционером»? А, возможно, – да, считали бы…
Накоряков – из крестьян Тобольской губернии. Учился в Тобольской семинарии, был исключен за революционную деятельность. В 1911 году, после экс-а,[108] когда ему грозила казнь, – он говорит «весилица» – ему пришлось бежать за границу. 6 лет, до 1917 года прожил в Америке. В 1922 году стал главным редактором Госиздата. Рассказывал, как в 1936 году ему позвонил Сталин:
– Ты что же волынишь с романом Антоновской?..
Это было халтурное произведение, восхваляющее мелкое грузинское дворянство.
Потом, поразмыслив, я решил, что Накоряков в чем-то слегка привирает. Может быть – от старости.
Старики отличаются тем – глубокие старики – что их больше всего вдохновляет и радует мысль о том, что они пережили своих сверстников. Дух соревнования. У очень глубоких стариков оттого бывает веселое настроение. Они чувствуют себя чемпионами. Все остальное их волнует гораздо меньше.
Накоряков рассказал о некоем старичке (78 лет) Баранченко, который написал пять томов воспоминаний. Он бывший анархист. Я попросил познакомить меня с ним. Накоряков обещал.
Рассказал историю, которую ему рассказал этот Баранченко. До революции в камеру Екатеринославской тюрьмы, где сидели политические, бросили крестьянку с ребенком. Она была совсем молодая женщина. Муж ее был хил, болезненен. Свекор – здоров, могуч. Однажды оба напились где-то, пришли домой, муж полез к жене, а потом – свекор. Она не давалась, он ее изнасиловал. Оба, отец и сын, захрапели. Она убила обоих – топором. Она прижилась в камере политических и все время была с ними. С ними пошла в ссылку. Там они ее обучали, развивали. Ее освободили, как и других политических, в Февральскую революцию. Она стала большевичкой. Окончила Университет. Стала Профессором права. В 1937 году погибла, как многие. Ее звали – Анна Воскобойникова. Ее дочь, тоже Анна, жива.
Шалаев.[109] Из письма.
...
«Входящий не грусти, выходящий не радуйся!
Кто не был, тот будет, кто был – тот не забудет».
«Да будет проклят тот отныне и до века,
Кто думает тюрьмой исправить человека».
(надпись в уборной)
27 мая
...
Вместе с Н. Н. Накоряковым поехали к Баранченко Виктору Еремеевичу. Ему 79 лет. Это довольно живой, многословный старик, по-видимому еврей из Молдавии, детство прошло на Украине, был анархо-коммунистом.
Говорил 4 часа, не умолкая. Он живет в новом блочном доме на Юго-Западе. Живет вместе с сестрой своей, погибшей в 1937 году, жены – Фаины Ставской, бывшей политкаторжанки. О ней он пишет. Написал 5 томов: история анархистского движения в России, Октябрь, политические процессы.
Ф. Ставская, 18-летняя девушка, в 1911 году как покусительница приговаривалась к 20 годам каторги. Освободила Февральская революция; каторжанок привезли в Питер, торжественно принимали в городе – в течение месяца – затем в Москве, затем отправили отдыхать в Крым.
В 1922 во время первого политического процесса над правыми эсерами Ф. Ставская – была в числе обвиняемых. Это был шумный процесс, судили в Колонном Зале. Часть обвиняемых была не под стражей. Главным обвинителем был Пятаков.
В феврале-марте 1921 года, когда умер Кропоткин, анархисты, находившиеся в Бутырской тюрьме, устроили демонстрацию – встали наверху такой плотной кучей, что их не могли разбить, разнять, разлить брандспойтами. 3 суток не двигались. Охрана не могла отделить никого – с трудом оторвали от группы О. Таратуту, ее волокли по ступеням, и она стукалась головой по камням, но никто из анархистов не шевельнулся. Они требовали Дзержинского.
Он пришел.
– Что вы хотите?
Мы хотим, чтоб нас отпустили – похоронить нашего вождя. Мы вернемся под честное слово анархистов.
И Дзержинский их отпустил под «честное».
Они вышли, выстроились, по-военному, возглавляемые Б. Волиным (Эйхенбаумом) – гроб уже выносили – и несли гроб до Ново-Девичьего.
Волин, бросив горсть земли в могилу, сказал единственную фразу:
– Доколе, доколе искупительные жертвы!
Вернулись все до единого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105