"Жукстебувиль.
Кружок Трубачей Жукстебувиля.
Сегодня генеральная репетиция и выдача приглашений на
ежегодный концерт".
"Компостель.
Вручение мэру ордена Почетного легиона".
"Бувильский турист (основан в 1924 году "Бувильским
Скаутом").
Сегодня в 20 ч. 45м. ежемесячное собрание в помещении
правления по ул. Фердинанда Бирона, 10, зал А. Повестка дня:
чтение последнего протокола; информация, ежегодный банкет,
уплата членских взносов за 1932 год; программа мероприятий на
март; разное; прием новых членов".
"Общество защиты животных (Бувильское отделение).
В будущий четверг с 15 до 17 часов в зале С на ул.
Фердинанда Бирона, 10, в Бувиле общественное дежурство. Письма
адресовать председателю общества -- в правление или на проспект
Гальвани, 154".
"Бувильский клуб сторожевых собак... Бувильская ассоциация
инвалидов войны... Профсоюзное собрание владельцев такси...
Бувильский комитет Друзей педагогических институтов"...
Вошли двое подростков с портфелями. Лицеисты. Корсиканец
очень любит лицеистов, поскольку может осуществлять за ними
отеческий надзор. Желая потешить душу, он часто предоставляет
им ерзать на стульях и болтать, чтобы потом вдруг, неслышно
подкравшись, оказаться у них за спиной и начать их распекать:
"Куда ж это годится -- взрослые молодые люди и так себя ведут?
Если вы не исправитесь, главный библиотекарь пожалуется вашему
директору". А если они вступают с ним в спор, он пронзает их
грозным взглядом: "Ваши фамилии". Руководит он также их
чтением; некоторые книги в библиотеке помечены красным
крестиком -- это Преисподняя: произведения Жида, Дидро,
Бодлера, медицинские труды. Когда лицеист просит одну из этих
книг, корсиканец знаком подзывает его к себе, отводит в уголок
и учиняет допрос. Через несколько мгновений он, уже не
сдерживаясь, гремит на весь зал: "А ведь есть книги куда более
подходящие для вашего возраста. Поучительные книги. Кстати,
уроки вы приготовить успели? В каком вы классе? Во втором(_18)?
И после четырех часов вам уже нечего делать? Ваш учитель часто
здесь бывает, вот я поговорю с ним насчет вас".
Оба подростка остановились у печки. У младшего были
красивые черные волосы, кожа, пожалуй, даже слишком нежная, и
малюсенький рот -- злой и высокомерный. Его приятель, кряжистый
толстяк с пушком над губой, подтолкнул его под локоть и что-то
сказал. Малыш не ответил, но чуть заметно улыбнулся, спесиво и
самодовольно. Потом оба небрежно сняли с полки какой-то словарь
и направились к Самоучке, который устремил на них усталый
взгляд. Они делали вид, будто не обращают на него внимания, но
уселись как разе ним рядом -- черноволосый малыш слева от
Самоучки, а кряжистый толстяк слева от малыша. Оба сразу
принялись листать словарь. Самоучка обвел рассеянным взглядом
зал, потом снова углубился в чтение. Никогда ни один читальный
зал не являл собой зрелища более мирного, я не слышал ни звука,
кроме одышливого дыхания толстой дамы, я видел только головы,
склоненные над большим словарем inoctavo. И однако, с этой
минуты я почувствовал, что вот-вот случится какая-то беда. Все
эти люди, с прилежным видом опускавшие глаза, словно бы
разыгрывали комедию: за несколько мгновений до этого на нас как
бы дохнуло жестокостью.
Читать я кончил, но уйти не решался: я ждал, делая вид,
что продолжаю читать газету. Мое любопытство и тревогу в
особенности подогревало то, что другие ждали .тоже. Мне
показалось, что моя соседка стала быстрее перелистывать
страницы своей книги. Прошло несколько минут, потом я услышал
шепот. Я осторожно поднял голову. Подростки закрыли свой
словарь. Черноволосый малыш молчал -- он повернулся направо, и
лицо его выражало почтительный интерес. До половины скрытый его
плечом, белобрысый навострил уши и тихонько посмеивался. "Но
кто же это говорит?" -- подумал я.
Говорил Самоучка. Склонившись к своему юному соседу, глаза
в глаза, он ему улыбался. Я видел, как шевелятся его губы, его
длинные ресницы трепетали. Я не узнавал его помолодевшее лицо,
в нем появилось едва ли не обаяние. Но временами он умолкал и
пугливо озирался. Подросток, казалось, впитывает каждое его
слово. В этой маленькой сцене не было ничего необычного, и я
уже хотел было вернуться к чтению, когда увидел, как рука
мальчишки, которую он завел за спину, медленно заскользила по
краю стола. Скрытая от глаз Самоучки, она некоторое время
ощупью продвигалась вперед, потом наткнулась на локоть
белобрысого толстяка и сильно его ущипнула. Тот, молчаливо
наслаждавшийся словами Самоучки, был настолько ими поглощен,
что не заметил, как к нему подобралась рука приятеля. Подскочив
на стуле, он широко разинул рот от неожиданности и восторга. Но
лицо черноволосого малыша хранило все то же выражение
почтительного интереса. Трудно было поверить, что шаловливая
рука принадлежит ему. "Что они хотят ему подстроить?" --
подумал я. Я понимал, что должна совершиться какая-то подлость,
я видел также, что еще есть время ей помешать. Но чему следует
помешать, я угадать не мог. На мгновение у меня мелькнула мысль
встать, подойти к Самоучке, хлопнуть его по плечу и завязать с
ним разговор. Но тут наши взгляды встретились. Он мгновенно
умолк и сердито поджал губы. Смутившись, я быстро отвел глаза и
для вида снова взялся за газету. Толстая дама, однако,
отодвинула книгу и подняла голову. Она была как зачарованная. Я
явственно чувствовал: сейчас она взорвется -- они все ХОТЕЛИ,
чтобы произошел взрыв. Что делать? Я покосился на корсиканца --
он уже не глядел в окно, он стоял вполоборота к нам.
Прошло четверть часа. Самоучка зашептал снова. Я не смел
поднять на него глаза, но ясно представлял себе его ласковое,
помолодевшее лицо и устремленные на него тяжелые взгляды,
которых он не замечает. В какую-то минуту вдруг раздался его
смех -- звонкий мальчишеский смех. У меня сжалось сердце -- мне
казалось, что дрянные юнцы хотят утопить котенка. И вдруг шепот
умолк. Тишина показалась мне трагической -- это же конец,
смертный приговор. Я низко склонился над газетой, делая вид,
будто читаю, но я не читал: вздернув брови, я старался как
можно выше поднять глаза, чтобы разглядеть то, что
разыгрывается в двух шагах от меня в этой тишине. Я слегка
повернул голову и тогда кое-что увидел краем глаза: это была
рука, маленькая белая рука, только что скользившая по краю
стола. Теперь она лежала ладонью кверху, расслабленная, нежная
и чувственная, в ней была непринужденная нагота купальщицы,
греющейся на солнце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66